"Посмотрим, как ты запоешь, лорд Уилфред, когда я предъявлю тебе счет за старые обиды! - думал тамплиер, яростно стискивая древко копья. - Ты у меня живо выложишь манускрипт на блюдечке. Или распрощаешься со своей никчемной жизнью!"
Злая усмешка исказила точеные черты Буагильбера. О да, на сей раз он не упустит подлого саксонского пса. Ни Ротервуд, ни сам ад не станет юнцу надежным укрытием! А с ним, глядишь, придет черед и прочей своры Плантагенета - сэра Томаса, епископа Хьюберта, леди Эдит... Всех, кто встанет на пути ордена, ждет бесславный конец!
"Дрожи, Англия, - беззвучно шептал Бриан дe Буагильбер, вонзая шпоры в бока скакуна. - Я уже близко. И ярость моя не знает предела. Пощады не жди!"
Конь, почуяв нетерпение всадника, послушно набрал ход. Топот копыт гулким эхом разносился в морозном воздухе. Над дорогой вился легкий снежный буран. Впереди, за хребтами Альп, за штормовыми валами Ла-Манша, ждала цель. Ждала развязка жестокой игры, в которую Бриан де Буагильбер ввязался по собственной дерзости. И он твердо знал: пути назад нет. Орден Храма не прощает ошибок. Отныне - только вперед, на острие атаки, навстречу победе. Или бесславию. Но Буагильбер давно отринул сомнения. Сейчас в сердце его пылал лишь огонь погони и жажда мести.
Так думал храмовник, все глубже погружаясь в свои мрачные думы. Позади оставались белоснежные пики Альп и величавый Дунай. Впереди лежало неизвестное - полное опасностей, крови и интриг. А пока мерный стук копыт отсчитывал путь - долгий путь в логово врага. Путь отважного и безжалостного воина Христова. Отступать некуда. И незачем.
Глава 9: Робин Худ
Лето 1190 года выдалось на редкость жарким и засушливым. Солнце нещадно палило с безоблачного неба, иссушая поля и выжигая леса. Но в чащобе Шервуда, под сенью могучих дубов и вязов, царила благословенная прохлада. Именно здесь нашла приют шайка изгоев и отверженных, сплотившихся вокруг молодого предводителя - Робина Худа. Вот уже несколько месяцев, как этот зеленый лес стал им домом - и базой для дерзких вылазок против власть имущих.
Робин - а прежде Реувен бен Йосеф, подкидыш-еврей, воспитанный в христианской семье - привел своих людей в Шервуд вскоре после страшного йоркского погрома. Мятежный дух и жажда мести влекли юношу прочь от старой жизни - туда, где можно было начать все заново, под новым именем и с новой целью. И такие же, как он - обездоленные, гонимые, потерявшие все - потянулись к Робину, словно мотыльки на пламя костра. Крестьяне, бежавшие от непосильных поборов и произвола шерифов. Ремесленники, лишившиеся заработка из-за алчности гильдий. Беглые солдаты, дезертировавшие из королевской армии. Все они нашли в Робине Худе вожака и захотели идти за ним - грабить богатых, помогать бедным, вершить свое собственное правосудие.
Поначалу новоиспеченная ватага разбойников промышляла в окрестностях Шервуда, не слишком выбирая цели для набегов. Под горячую руку лесных братьев мог угодить и зажиточный фермер, и странствующий монах, и мелкий торговец. Робин скрепя сердце смотрел на бесчинства своих людей, но не мешал - слишком свежа еще была обида, слишком велика жажда хоть на ком-то выместить накопившуюся злость.
Но постепенно, день за днем и неделя за неделей, Робин все чаще стал задумываться - а тем ли путем он идет? Не уподобляется ли сам тем, кого ненавидит и с кем борется - алчным богачам, бессердечным священникам, жестоким наместникам? Ведь если без разбора грабить любого встречного - так можно и невинного обидеть, последнее отнять у такого же бедолаги, как ты сам... Эти мысли не давали юноше покоя. И в один из дней, собрав у походного костра всю свою пеструю ватагу, Робин произнес речь, навсегда изменившую судьбу шервудского братства.
- Други мои, лесные братья! - начал он, обводя соратников пылающим взором. - Знаю, многие из вас пришли сюда в поисках легкой наживы. Или мести тем, кто вас обидел. Это по-человечески понятно. Но подумайте - не стали ли мы слишком походить на своих врагов? Не слишком ли часто грабим без разбора, у последней рубахи порой оставляем? Вот скажи, Мач, - обратился он к рослому детине с головой, обмотанной грязной тряпицей, - тот парень-пастух, что ты вчера до исподнего ободрал - он-то чем провинился? Шкуру с тебя драл или подати дерзкие вымогал?
Мач смущенно отвел глаза и принялся ковырять носком сапога землю. Робин кивнул, словно ждал такой реакции.
- То-то же. А ведь он такой же, как мы - простой человек, что потом и кровью себе на хлеб зарабатывает. Таких обижать - последнее дело.
Меж разбойников пробежал одобрительный ропот. Воодушевленный, Робин продолжал:
- Я вот что думаю, братья! Пора нам завязывать с разбоем вслепую. Грабить надо лишь тех, кто это заслужил. Богатеев всяких, что жиреют за счет простого люда. Шерифов проклятых, что последнюю корову у крестьянина со двора уводят. Ну и духовенство лицемерное - этим впору не мошну отрезать, а тонзуры пообдирать!
Лесное воинство одобрительно загудело, сверкая глазами. Видно было, что слова вожака пришлись им по душе. Один за другим разбойники стали выкрикивать из толпы:
- Верно говоришь, Робин! Только толстосумов и стоит потрошить!
- Ограбить епископа - это ж благое дело, считай!
- Ну их к дьяволу, кровососов этих! Правильно вожак сказал - только с богатых брать!
Робин вскинул руку, призывая к молчанию. Ватага стихла, ожидая продолжения речи.
- А еще вот что, други. Баб с детишками малыми да стариков убогих - тоже не трогать. Что с них взять-то? У самих жизнь - слеза одна. Не по-людски это, у сирых последнее отбирать.
- А коли богатенькая дама какая нарядная разъезжает? - крикнул кто-то из толпы. - Такую-то можно ободрать?
Робин усмехнулся в бороду.
- И дам тоже не обижать. Что мы, не рыцари, что ли? Да и не в юбках наши враги ходят. Купцы зажравшиеся, бароны-кровопийцы, епископы-стяжатели - вот на кого удаль свою тратить надобно!
Одобрительный гул пронесся по рядам лесного братства. Лица загорелись азартом, глаза вспыхнули решимостью. Каждый уже примерял на себя роль благородного мстителя, карающего неправедных богатеев.
С того дня шервудская вольница круто переменилась. Больше не слышно стало о бесчинствах и грабежах почем зря. Зато вести о дерзких набегах на замки норманнских баронов и обозы проезжих епископов разносились теперь по всей Англии.
Говорили, что во главе лихой ватаги встал удалец по прозвищу Робин Худ - защитник бедняков и враг всякого, кто кормится за счет простого люда. Худ со товарищи, мол, богатым спуску не дают, а добычу меж нищими делят. За то и прослыли в народе благородными разбойниками - этакими рыцарями для простонародья.
Слава Робина росла день ото дня. Крестьяне, ремесленники, горожане из низов - все они с восторгом передавали из уст в уста истории о лихих налетах и звонких пощечинах, что отважный Худ влеплял спесивым богатеям.
В трактирах и на ярмарках певцы-менестрели распевали баллады, где Робин представал удальцом и волшебным стрелком, с одной стрелы разящим и норманнского рыцаря, и оленя в лесной чаще. Понятное дело, досужая молва и привирала изрядно, но Робину это было лишь на руку. Пусть думают, что он и вправду заговоренный, пусть боятся лихих разбойников из Шервуда! Глядишь, хоть чуток умерят свои аппетиты зажравшиеся богатеи да бессердечные прелаты. Хоть немного легче станет жизнь простого люда.
При всей своей молодой славе, Робин - а прежде Реувен - свято хранил тайну своего происхождения. В те дни еврею открыться в Англии - все равно что самому голову на плаху положить. Слишком свежа еще была память о погромах, слишком силен страх и ненависть к "христопродавцам". Потому-то и носил Робин на людях обычную крестьянскую одежду, тщательно пряча под ней талит и другие приметы иудейской веры. Лишь неизменный плотный капюшон, скрывавший пол-лица, вызывал у окружающих невольные вопросы.
- Слышь, Робин, а чего это ты капюшон-то не скидываешь? - бывало, приставали к нему лесные братья. - Словно монах какой. Аль рожа криво сидит?
- На кой мне лицо крапивой жечь, коли спьяну в нее упаду?- отшучивался Робин.
Разбойники обычно принимали такое объяснение и отставали с расспросами. Но слухи о загадочном атамане, скрывающем лицо, поползли по округе. Кто говорил - обет он дал, кто - что от бога прячется, натворив черных дел.
Как бы то ни было, а прозвище "Худ", то бишь "Капюшон", приклеилось к юному вожаку лесного братства намертво. Не то чтобы его это тяготило. В конце концов, благодаря капюшону люди меньше приглядывались к его чертам, в которых внимательный взгляд мог бы признать еврейские корни.
Шло время. Робин Худ и его ватага стали притчей во языцех и грозой всей Центральной Англии. Однако сам Робин никогда не забывал, с чего начался его путь. Йоркский погром, гибель близких, бегство из еврейского квартала - воспоминания эти жгли сердце юноши неугасимым огнем.
В те дни он дал себе клятву - разыскать и покарать зачинщиков резни, отомстить за семью и соплеменников. Но начать решил издалека - с борьбы против всякого зла и угнетения. Ведь в конечном счете норманнские бароны и католические иерархи, что разжигали ненависть к евреям - они же и простой народ под гнетом держали.
Вот только одна мысль не давала Робину покоя все эти месяцы - дядя Исаак и кузина Ревекка. Живы ли они? Удалось ли им скрыться из Йорка, обрести где-то новый дом? Эти вопросы терзали душу Робина денно и нощно. В конце концов он решился - тайно пробраться в Йорк под видом странствующего торговца и разузнать о судьбе родичей.
Однажды августовским утром, облачившись в поношенную дорожную куртку и повязав капюшон так, чтобы лишь глаза сверкали из прорези, Робин покинул лагерь в Шервуде. Неопрятная борода довершала образ бродячего торговца средней руки.
Добравшись в Йорк, Робин первым делом направился в еврейский квартал. Сердце юноши сжалось при виде знакомых улочек и домов с обгорелыми стенами. Здесь и там виднелись следы погрома - выбитые окна, обрушенные крыши, черные пятна пожарищ. Редкие прохожие-евреи, за