В назначенный день в большой йоркской синагоге собрались самые близкие и доверенные члены общины. Реувен, облаченный в новенький талит, с сияющими от волнения глазами, торжественно прошел к "биме" - возвышению, где лежал раскрытый свиток Торы.
Древние слова молитвы, произносимые вслед за раввином, слетали с его губ легко и свободно, рождая в душе трепет. Вот он, миг истины! Вот оно, подлинное возвращение к себе, к тем, кто дал ему жизнь...
Став у "бимы", Реувен взял в руки священный свиток и начал читать отрывок недельной главы. Голос его, поначалу дрожащий, креп с каждым словом.
Присутствующие внимали молодому человеку, то и дело утирая слезы умиления. В этот миг все они - и дядя Исаак, и тетя Лея, и зардевшаяся от гордости Ревекка - ощущали, как в их семью вливается новая и в то же время исконно родная душа.
Закончив чтение, Реувен произнес положенные благословения и поцеловал край талита, прижав его к глазам. Теперь он был не просто Реувеном. Он стал Реувеном бен Йосефом - сыном своего народа, полноправным евреем.
Из синагоги возвращались в приподнятом настроении. Дома домочадцы и гости со всего квартала жали Реувену руку, осыпали поздравлениями и благословениями. Пожилые евреи приговаривали:
"Мазаль тов" и качали головами, дивясь чуду - обретению потерянного братом сына.
За праздничным столом, уставленным всевозможными яствами, Реувен сидел на почетном месте рядом с дядей Исааком. Пребывая в эйфории, он обводил взглядом сияющие лица родных и друзей, красавицу Ревекку напротив, и сердце его полнилось счастьем и покоем.
"Теперь я обрел себя, - думал Реувен, машинально теребя край талита. - Теперь я знаю, кто я и где мое место. Здесь, среди моего народа. Народа Завета". Но тут же покой его был нарушен внезапной тревожной мыслью. Мать! Его приемная матушка Мария, оставшаяся в Ноттингеме. Как он мог позабыть о ней, о ее тревоге, о ее разбитом сердце?
Реувен вспомнил последний разговор, полный слез и сбивчивых откровений. Каково же было ей, все эти годы растившей чужое дитя как собственного сына? Каково ей теперь, когда он, неблагодарный, сбежал из дому, променяв ее любовь и заботу на зов крови? Поколебавшись, Реувен решил, что должен послать весточку в Локсли. Сообщить матушке, что жив-здоров, что нашел своих родичей. Успокоить, утешить ее, как умеет. Но как сказать ей правду о самом главном? О том, что он вновь принял иудейскую веру и остается в лоне своего народа? Поймет ли она, простит ли?
Реувен вздохнул, чувствуя, как к горлу подкатывает горький комок. Он любил свою приемную мать, но и от вновь обретенной семьи уже не мыслил себя отдельно. Сердце юноши разрывалось на части. С одной стороны - долг и привязанность к той, что растила и берегла его. С другой - зов крови, веление души, жажда обрести истинного себя.
"Прости меня, матушка, - беззвучно произнес Реувен, комкая в пальцах край скатерти. - Я напишу тебе, все объясню. Но вряд ли смогу вернуться. Теперь мое место здесь, среди моих. Не держи зла, родная. Знай, что я всегда буду любить и помнить тебя..."
С этими мыслями Реувен просидел весь вечер, рассеянно улыбаясь в ответ на тосты и поздравления. А поздно ночью, оставшись наконец в одиночестве, он долго стоял у раскрытого окна, вглядываясь в россыпь звезд над черепичными крышами Йорка. Где-то там, вдали, в родном Ноттингеме, тоже горели звезды. И под ними сидела сейчас его мать Мария, быть может, тоже глядя в ночное небо и думая о нем.
"Прости, мама, - прошептал Реувен в звездную бездну. - Прости и отпусти. Я должен идти своим путем. Путем, что начертал мне Всевышний. Отныне и навсегда".
И слова древней молитвы, той самой, что он произносил сегодня в синагоге, вновь всплыли в его памяти, даруя смятенной душе мир и утешение:
"Шма, Исраэль! Адонай Элохейну, Адонай Эхад!" ("Слушай, Израиль! Господь - Бог наш, Господь Единственный!")
Глава 6.
Беда пришла в Йорк солнечным июльским днем 1189 года, когда ничто, казалось, не предвещало грядущих кровавых событий. В городе царило приподнятое настроение: со дня на день ожидали вестей о коронации нового короля, Ричарда Львиное Сердце. Еврейский квартал, тесно примыкающий к городской ратуше, жил своей обычной жизнью. Из распахнутых окон доносились ароматы свежей выпечки и пряностей, слышались гортанные выкрики торговцев, зазывающих прохожих в свои лавки. На улицах играли дети, степенно прогуливались бородатые старцы. Реувен, или Робин, как звали его домашние, тоже вышел прогуляться тем утром. Одетый в темный кафтан, он неспешно брел по улочкам квартала, то и дело приветственно кивая знакомым.
За полгода, минувшие с момента его прибытия в Йорк, Реувен стал здесь совсем своим. Усердно изучая иврит и постигая мудрость Торы под руководством дяди Исаака, он органично влился в жизнь общины. Теперь трудно было представить, что когда-то этот высокий кудрявый юноша носил имя Робин и слыл сыном христианских родителей.
Миновав ряды торговых прилавков и углубившись в жилые переулки, Реувен направлялся в дом ребе Элиэзера - старого раввина, друга покойного отца. Там его ждал дядя Исаак для очередного урока по Талмуду. Внезапно откуда-то издалека донесся нестройный гул множества голосов. Реувен насторожился. Шум приближался, нарастал с каждой секундой. Вскоре стали различимы отдельные крики: "Смерть иудеям!", "Христопродавцы!", "Жги нехристей!"
Сердце юноши сжалось от нехорошего предчувствия. Ноги сами понесли его назад, к центру квартала. Он влетел в проход меж двух домов - и застыл как вкопанный, потрясенный открывшимся зрелищем.
На главной улице бушевала огромная толпа. Сотни христиан - мужчин, женщин, подростков - с факелами и дубинами в руках рассыпались по кварталу, круша все на своем пути. Полыхали подожженные лавки, звенели разбитые стекла, в воздухе стоял едкий дым. Слышались отчаянные крики и плач, повсюду метались перепуганные люди в еврейских одеждах. Реувен кинулся в гущу событий, пытаясь пробиться к родному дому. То и дело приходилось шарахаться в сторону от очередного погромщика, уворачиваться от занесенной для удара дубины. Страх и ярость разрывали сердце юноши. Как могло случиться такое? Почему эти озверевшие люди набросились на мирных жителей квартала?
Вдруг рядом с Реувеном вспыхнуло зарево - загорелся чей-то дом. Из распахнутой двери с криками выбежала женщина, волоча за руку двоих малышей. Но далеко убежать она не успела. Рослый мужик в окровавленном фартуке мясника, с багровым от злобы лицом, настиг беглянку в два прыжка и со всего маху ударил ее поленом по голове. Женщина рухнула как подкошенная, выпустив детские ручонки. Дети с визгом бросились прочь, но мясник уже занес над ними дубину...
Не помня себя от ужаса и гнева, Реувен кинулся наперерез озверевшему громиле. Налетев на него сзади, он повис у мясника на шее, пытаясь повалить на землю. Но куда там - здоровяк только крякнул и, развернувшись, с силой отшвырнул юношу прочь.
- А ты еще кто такой? - прорычал он, разглядывая Реувена налитыми кровью глазами. - Никак заступник выискался? Так я и тебе сейчас башку разобью!
С этими словами мясник двинулся на Робина, занеся свое страшное полено. Юноша попятился, лихорадочно озираясь по сторонам. Взгляд его упал на узкий проход меж двух горящих домов - кажется, там можно было укрыться. Понимая, что против озверевшего громилы ему не выстоять, Реувен рванул в ту сторону. Позади раздался разочарованный рев мясника, но преследовать юркого иудейского юношу он не стал - видно, решил, что овчинка выделки не стоит.
Задыхаясь от бега и едкого дыма, Реувен петлял переулками, стремясь поскорее добраться до дома. Страшно было подумать, что творится сейчас с дядей Исааком и остальными родичами. Вдруг и до них уже добралась ненасытная погромная волна?
Выскочив на знакомую улицу, Реувен с облегчением увидел, что дядин дом пока цел. Однако радость его была недолгой. Не успел он преодолеть и половины расстояния до заветной двери, как та распахнулась - и на пороге показался дядя Исаак собственной персоной. Без шапочки, с разодранным воротом, он с трудом тащил на себе чье-то безжизненное тело. Приглядевшись, Реувен с ужасом узнал в нем тетю Лею. Голова ее была разбита, по лицу стекала кровь.
- Дядя! - закричал Реувен, кидаясь к Исааку. - Что стряслось? Как тетя?
Старик поднял на племянника полные слез глаза.
- Убита... Ворвались к нам, начали все крушить... Я пытался ее защитить, да куда там... Еле сам спасся...
Исаак, шатаясь, опустился на землю, все еще прижимая к груди тело жены. Из глаз его беззвучно текли слезы, губы шептали слова молитвы. Потрясенный, Реувен на миг застыл, не в силах вымолвить ни слова. Нежная, ласковая тетя Лея, совсем недавно встречавшая его улыбкой, теперь лежала бездыханной...
Страшная мысль пронзила Реувена, словно раскаленный клинок. Ревекка и Натан!
- Дядя, где Ревекка? И Натан? Они целы? - выдохнул он, хватая Исаака за плечи.
Тот поднял на него затуманенный взор и покачал головой:
- Не знаю... Они были в доме, когда началось... Кинулся их искать, но в суматохе потерял... Видит Бог, я хотел их спасти...
Договорить ему не дали. Из полыхающего дома донесся истошный женский крик, в котором Реувен с ужасом узнал голос Ревекки. А затем раздался еще более страшный звук - жалобный детский плач, тут же оборвавшийся на высокой ноте.
Не помня себя, Реувен ринулся в горящий дом. Едкий дым мгновенно выел глаза, опалил горло. Натыкаясь на стены, юноша заметался по комнатам, выкрикивая имена кузины и кузена.
- Ревекка! Натан! Где вы?!
Но лишь гудящее пламя и треск рушащихся перекрытий были ему ответом. Обезумев от ужаса и отчаяния, Реувен метался по дому, словно загнанный зверь. Наконец, обессилев и надышавшись гари, он без чувств рухнул на пол.
Очнулся юноша от того, что кто-то тряс его за плечо и хлестал по щекам. С трудом разлепив опухшие веки, Реувен увидел склонившееся над ним закопченное лицо дяди Исаака. Старик, кряхтя, пытался поднять племянника на ноги.