о владельца, на тот момент пенсионера и бывшего директора пароходства, сэра Альберта Стенхоупа, который по различным причинам предпочел значительно больше говорить о пейзажисте Верщагина, чем о молодом шалопае, снискавшем себе дурную славу во всем мире тем, как оскорбил своего тестя. Пусть тот и был немцем и столь же толстым, как и его греческий прототип, но поскольку война закончилась, сэр Альберт хотел поставить крест на прошлом.
– The war is over and it is time to let bygones be bygones. And let’s not forget that Alexander Vershagin was a first class landscape artist[6].
– Что касается провенанса портрета святого Феодора, то он отслеживается в деталях с момента его создания в 1899 году вплоть до Второй мировой войны, – констатировал Гегурра. – Именно Стенхоуп покупает его и владеет им до своей смерти в 1943 году. Когда картина оставляет Россию в 1905 году, Марии Павловне всего пятнадцать лет, и полностью исключено, что кто-то из дома Романовых даже под пистолетом прикоснулся бы к такому «шедевру».
– Но что было потом, – настаивал Бекстрём. – Что случилось с иконой, когда пароходчик умер?
– Ее продали его наследники. На аукционе Кристи в Лондоне осенью 1944 года. В этот раз она ушла за сто двадцать фунтов, что считалось приличной суммой в те времена, когда война бушевала в Европе. И это, естественно, только крохи от цены, которую за нее назначили, когда она ушла с молотка на аукционе Сотбис несколько месяцев назад.
– То есть след картины прерывается во время Второй мировой войны, осенью 1944 года, – констатировал Бекстрём и погладил свой круглый подбородок.
– Да, похоже, она больше не появлялась ни на каких выставках или аукционах.
– Что произошло потом? Кто купил ее? – Бекстрём кивнул ободряюще своему хозяину вечера.
– Понятия не имею, – ответил Гегурра. – Как ты наверняка уже понял, я и мои помощники серьезно исследовали это дело. Помимо всего прочего, мой человек в Англии просмотрел бумаги аукционного дома Кристи за осень 1944 года. Покупатель заплатил за икону наличными. Его имя отсутствует. Зато есть запись о том, что он захотел сохранить анонимность.
– Наличными? Подозрительно, – сказал Бекстрём. – Чертовски подозрительно.
– Да нет, – возразил Гегурра и пожал плечами. – Цена была далеко не сенсационной, и многие покупатели предпочитают действовать таким образом. Во всяком случае, многие из моих коллег, когда речь идет об искусстве, да будет тебе известно.
– Потом, значит, прошло семьдесят лет, прежде чем она всплывает снова. Здесь в Швеции у адвоката Эрикссона, который получил задание от неизвестного клиента продать ее.
– Да, хорошее резюме.
– И ты даже не догадываешься, где она находилась все это время? Ведь судя по всему, какой-то швед владел ею? Как иначе она попала бы сюда?
– Я тоже так считаю, – кивнул Гегурра. – Поэтому, если ты сумеешь помочь мне с данной мелочью, я буду очень тебе обязан.
– Барон, продавший ее сейчас весной. По заданию адвоката. Он выставлял на торги что-нибудь еще на том же аукционе? – уточнил Бегстрем.
«Наш высокородный педик, похоже, по уши замазан во всей истории», – подумал он.
– Да, три позиции из коллекции, относительно которых Эрикссон хотел знать мое мнение, – сказал Гегурра. – Уже названную икону плюс охотничий сервиз, явно произведший на тебя глубокое впечатление. Третьей была золотая зажигалка для сигар. Ее также изготовили в Санкт-Петербурге в начале двадцатого столетия, если судить по клеймам. Однако нет никаких письменных свидетельств, указывавших на то, что она имела какое-то отношение к принцу Вильгельму. Хотя, я почти не сомневаюсь, что он также получил ее от Марии Павловны. Ее, кроме того, изготовил один из самых известных в истории ювелиров, трудившийся в Санкт-Петербурге в то время. Его звали Карл Фаберже, и он был поставщиком царского двора. Ты наверняка слышал о нем.
– Сколько стоила зажигалка? – спросил Бекстрём.
– Не помню точно, примерно сто тысяч, мне кажется. Ничего странного и примерно ту же цену, которую за нее исходно заплатили, если учесть, как стоимость денег изменилась с годами. Зажигалка для сигар была чуть ли не обязательным предметом в кабинете хозяина каждого приличного дома. Пусть эта и стоила больше многих других, – пожал плечами Гегурра.
– Что случилось с сервизом? – поинтересовался Бекстрём. – Сколько он получил за него?
– С сервизом очень грустная история, – покачал головой Гегурра. – Хуже некуда.
– Расскажи, – попросил Бекстрём.
Если верить Гегурре, сервиз выглядел просто ужасно, когда его выставили на аукцион через сто лет после изготовления на Императорском фарфоровом заводе в Санкт-Петербурге. В своем исходном состоянии он наверняка стоил бы более десяти миллионов шведских крон. Изысканное творение той эпохи и с таким провенансом… Подарок русской великой княгини шведскому принцу. Дом Романовых и дом Бернадотов на одной тарелке. Но не когда его продавали, поскольку к тому моменту прежний охотничий сервиз из 148 предметов представлял собой жалкое зрелище.
– Конечно неплохой подарок даже молодому принцу, которого только что произвели в лейтенанты шведского королевского флота и назначили командиром торпедного катера «Кастор», – сказал Гегурра, явно знавший толк также и в романтических деталях. – Но сейчас от всего этого великолепия остались лишь 39 предметов, – продолжил он. – С побитыми краями каждый второй. Суповые тарелки, соусники, десертные тарелки вперемежку. Казалось, нет даже никакой системы среди этой горы фарфора, на которую когда-то наверняка потратили уйму времени. – В общем, очень печальная история, – констатировал Гегурра с таким глубоким вздохом, словно говорил о горячо любимом и недавно преставившемся родственнике.
– А он не мог брать его с собой на борт торпедного катера, куда был приписан? Возможно, катер попал в какой-то шторм, – предположил Бекстрём, на тот момент приготовившийся услышать главное, что помогло бы ему расставить все части головоломки по своим местам. И лучше, если бы речь шла о собственности шведской королевской семьи.
– Предположение интересное, но мне ужасно трудно поверить в это. Во-первых, по-моему, там вряд ли нашлось бы место для сервиза, а во-вторых, Вильгельм слишком любил искусство. И кроме того, был слишком предусмотрительным и осторожным человеком, когда речь шла о подобных вещах. Нет, такая мысль никогда не пришла бы ему в голову.
– Я тебя услышал, – сказал Бекстрём. – В том состоянии, в каком находился сервиз, его покупка тебя абсолютно не интересовала?
– Нет, действительно нет. Не за полмиллиона в любом случае, – уверил его Гегурра. – Поэтому он наверняка оказался у кого-то из русских олигархов, которым не надо заботиться о таких деталях, как цена той или другой вещи.
– Но икону ведь ты купил?
– Да, – сказал Гегурра. – И это стало крайне неожиданным совпадением в данной связи, когда Эрикссон появился и показал ее фотографию несколько недель спустя. Спрашивая его, чьими услугами он воспользовался для оценки предметов, я уже прекрасно знал, о ком идет речь.
– Но если, по твоим словам, ты прекрасно понимал, что она не принадлежала к вещам, полученным Вилле от русской, я фактически не догоняю, почему ты купил ее?
– Как моему дорогому брату наверняка известно, я живу за счет сделок с предметами искусства, – сказал Гегурра с хитрой улыбкой. – Кроме того, у меня имелся покупатель на нее. Один мой старый друг проявил интерес к данной иконе. Причем настолько сильный, что сам связался со мной. Он, правда, по-прежнему размышляет на сей счет, хотя едва ли недостаток средств сдерживает его, поэтому она все еще стоит у меня на складе. На тот случай, если ты проявишь интерес, Бекстрём. Поскольку тогда я уступлю ее тебе чисто по дружеской цене. Что ты думаешь о десерте, кстати? Торте-бизе Оскара II. Пожалуй, я также смогу соблазнить тебя хорошим портвейном к сладостям?
– Лучше коньяк, – сказал Бекстрём. «За кого он меня принимает? Только бабы пьют портвейн. Или напоминающие их мужики вроде Гегурры».
– Тебе, кстати, известно, что Оскар II, человек, чьим именем назван торт безе, был дедом принца Вильгельма? Именно он связался с русским царем Николаем II и предложил, чтобы его внук женился на Марии Павловне. Для укрепления связей между вечными врагами Швецией и Россией. С целью наконец нарушить наши плохие исторические традиции. Мы живем в маленьком мире, мой друг. Просто крошечном даже.
«Какое отношение это сейчас имеет к моему торту? – подумал Бекстрём и довольствовался лишь кивком в знак согласия. – Гегурра обладает исключительной способностью говорить обо всем на свете, пусть это и абсолютно не в тему».
– Вся коллекция, о которой мы говорим. Как много она стоит? – спросил он, будучи человеком, привыкшим переходить прямо к сути.
– Пятнадцать икон, два комплекта серебренных столовых приборов, зажигалка для сигар, сервиз, всего девятнадцать позиций, и после продажи того, что остается, можно получить чуть более четырех миллионов, – сказал Гегурра.
– Неплохие деньги, – констатировал Бекстрём.
– Да, само собой, – согласился Гегурра. – Но при мысли о последней позиции в собрании я беру на себя смелость утверждать, что это полностью неинтересно.
– О чем тогда речь? – спросил Бекстрём.
«Двадцатый предмет в коллекции», – подумал он.
– Я как раз собирался обсудить это, но прежде… если мой брат извинит… я хотел бы воспользоваться случаем и посетить мужскую комнату, и помыть руки, пока мы ждем нашего вполне заслуженного десерта, – сказал Гегурра и на всякий случай махнул своими тонкими пальчиками. – Когда мы в тишине и покое будем наслаждаться им, я планировал наконец рассказать, почему так возжелал встретиться с тобой.
– Самое время, – кивнул Бекстрём.
«Самое время для настоящего большого коричневого конверта», – подумал он.
Гегурра, похоже, очень серьезно относится к личной гигиене, решил Бекстрём, когда хозяин вечера вернулся к столу десять минут спустя. У него самого обычно занимало не больше минуты, чтобы справить малую нужду. Всего-то требовалось обеспечить нужное давление, и он по привычке разбирался с этим каждое утро и каждый вечер совершенно независимо от насущной потребности. К счастью, ему не пришлось особенно скучать, поскольку он получил приличную порцию коньяка, чтобы ожидание не оказалось ему слишком в тягость. Кроме того, отправляясь в туалет, Гегурра прихватил с собой свой портфель, и потратить время на изучение его содержимого тоже не получилось.