асный день огромный интерес, величайшую ценность», — это написала поэтесса Дельфина де Жирарден в 1853 году, публиковавшая под псевдонимом виконт де Лоне свою «Парижскую хронику» в течение многих лет в газете «Пресса» и издавшая ее потом в двух томах. Слова Дельфины де Жирарден верны для всякой эпохи; все эпохи, в которые нам доводится жить, носят на себе отпечаток величия, величия самой жизни.
Мария в отличие от Дельфины очень ценит свой дневник, видимо, предчувствуя, что именно он станет главным делом ее жизни, и тем более жаль, что всякие подробности частной жизни эпохи упорно изгоняются из него ее доброжелателями.
Тем более любой намек на плотское изгоняется из взаимоотношений наших героев.
«Я не могу сказать, что люблю его, но с уверенностью могу сказать, что желаю его. — Безумная и развратная, — скажите вы. — В твоем возрасте! — скажите вы также. Эх, что вы хотите, я просто поверяю это, и думайте, что хотите… Я хотела бы быть в объятьях Пьетро… с закрытыми глазами; я до такой степени поддаюсь иллюзии, что мне кажется, будто он здесь, а потом… потом… я злюсь». (Неизданное, 10 марта 1876 года.)
Это написано всего через два дня после прогулки на лошадях, когда он спас ее от падения или, как ей кажется, от неминуемой смерти. Она действительно предельно откровенна, так и видишь ее на кровати в сексуальной истоме, занимающейся мастурбацией, и можно только пожалеть, что ее действительный образ доходит до нас с таким опозданием, на сто с лишним лет. Она действительно, как и обещала, старается писать предельно откровенно, настолько откровенно это было возможно в те времена, и даже насколько невозможно.
Она пишет о том, как Пьетро поцеловал ее в щеку, и щека горела, а сама она покраснела от гнева. Как же, ведь она была осквернена, поскольку поцеловал ее не муж. Ведь вполне может быть, что они не поженятся, даже, скорее всего, а значит, поцеловал ее посторонний мужчина. Совсем недавно она с уверенностью писала в дневнике, что не даст поцелуя никому, кроме мужа, и вот, случилось, с ее точки зрения, падение. Она не рассказала о поцелуе в щеку матери и мать вычеркнула упоминание об этом из дневника, вписав фразу, что Мария рассказывает матери все. Искажая ее мысли, факты, меняя психологические акценты, мать опять думает только о себе и своем реноме. Дочь умерла, а ей жить с ее образом и вещать публике о своей значительной роли в воспитании гения.
Вычеркнута фраза о том, что Муся колеблется между двумя мужчинами. Надо думать, кроме Пьетро, она все же думает о распутном герцоге Клемене Торлония.
«Бедный Пьетро — не то чтоб я ничего не чувствовала к нему, напротив, но я не могу согласиться быть его женой.
Богатства, виллы, музеи всех этих Рисполи, Дориа, Торлония (Одно из двух упоминаний в напечатанном тексте дневника фамилии герцога — авт.), Боргезе, Чиара постоянно давили бы на меня. Я, прежде всего, честолюбива и тщеславна. Приходится сказать, что такое создание любят только потому, что хорошенько не знают его! Если бы его знали, это создание… О, полно! Его все-таки любили бы.
Честолюбие — благородная страсть.
И почему это именно А. вместо кого-нибудь другого?»
Это записано 16 марта 1876 года, после того, как Пьетро поцеловал ее, чего никто не заметил. Пьетро у них каждый день, но следующая запись оставлена за 18 марта, так как она начинается со слов: «Мне никогда не удается ни на минуту остаться наедине с А., и это меня сердит». Мол, мама следит за соблюдением приличий, дочь маме все рассказывает.
Поцелуй был, она его допустила и Пьетро настойчиво требует, чтобы она призналась в любви к нему. Сам он говорит о своей любви непрестанно. Когда же она говорит ему, что не будет любить его, он в гневе рвет салфетки и ломает щипцы для сахара. Муся издевается над ним и подзадоривает:
— Сделайте гримасу!
Ей нравится наблюдать, как сердится «сын священника».
А он изо дня в день талдычит:
— Значит, вы меня не любите?
— Нет.
— Я не должен надеяться?
И через неделю:
— Вы холодны, как снег, а я вас люблю.
— Вы меня любите?
Она дразнит его, что и к ней любовь может прийти. И называет примерную дату ее прихода: через шесть месяцев.
— Я вас люблю, я с ума схожу, а вы надо мной смеетесь.
— Вы удивительно догадливы.
Любовная игра продолжается, в итоге, запутавшись, она записывает в дневник, что совершенно ничего не понимает: «Я люблю — и не люблю».
Отношения топчутся на месте, чего-то не хватает для взрыва или для разрыва. И тот, и другой вариант вполне возможны. Она уже готова отказаться от мысли стать женой Пьетро Антонелли, но тут в их семье появляется барон Висконти и уединяется с ее матерью.
Потом мать пересказывает их разговор. Не секрет, что Висконти близок к семье Антонелли и выполняет их поручение. Вероятно, догадавшись, что сын серьезно влюблен, ведь он столько времени проводит у этих русских, родители решили прощупать обстановку, хотя сам Пьетро ничего родителям не говорил. Визит барона ни к чему не обязывает, разговоры его не носят конкретного характера, хотя обе стороны прекрасно понимают, о чем идет речь. Он выясняет, где мадам Башкирцева хочет выдать свою дочь замуж, здесь или в России. Мадам Башкирцева предпочитает выдать ее замуж за границей, поскольку Мария выросла и воспитана здесь, а значит и будет здесь счастливей.
Барон Висконти прямо говорит, что в таком случае, ее дочери придется принять католичество.
Ватикан строго следит, чтобы в случае смешанных браков, когда родители остаются каждый в своей вере, дети воспитывались только в католичестве, в противном случае, если это условие не соблюдено, папа мог даже не признать законность подобного брака. Впрочем, Петербург предусматривал и обратную меру, обязательное воспитание детей от такого брака в православии. Этот вопрос обсуждался даже на государственном уровне между министром иностранных дел России А. М. Горчаковым и статс-секретарем папы Джиакомо Антонелли в 1856 году. Поэтому-то, чтобы избежать этого противостояния, и требовался переход в другую веру.
Мать, разумеется, согласна на такой шаг, но тут же оговаривается, что не собирается пока выдавать замуж свою дочь. Она, безусловно, любит этого молодого человека, Пьетро Антонелли, но не как зятя.
Они расстаются, довольные друг другом, потому что барон Висконти хорошо знает, что кардинал Антонелли будет противиться этому браку, для «красного папы», так называют кардинала Антонелли за политический вес и красную кардинальскую мантию, брак с девушкой-иностранкой, родители которой к тому же разъехались и не живут в браке, наверняка невозможен ни при каких условиях. Он понимает, что ответ старшей Башкирцевой не более чем поза, что на самом деле она только и думает, как о браке своей дочери с Пьетро Антонелли. Но только эти экзальтированные бездумные провинциалки Башкирцевы могут надеяться на другой, положительный исход этого романа. Семья столь близкая к папскому престолу не может бросить на себя ни малейшей тени и браку этому не бывать никогда.
К тому же бедный кардиналино к своим двадцати трем годам уже весь в долгах (будучи солдатом, он наделал долгов на тридцать четыре тысячи франков) и без помощи семьи ему не выпутаться. Ему ставят условие, что он должен провести неделю в монастыре на покаянии, тогда его отец согласится его простить и оплатит его долги. Пьетро вынужден принять эти условия, и покидает Марию.
Она в бешенстве от всего случившегося. Теперь понятно, что и визит Висконти, и заключение Пьетро в монастырь — звенья одной цепочки, родственники хотят разлучить ее с Антонелли, и тут из чувства противоречия она решает окончательно и бесповоротно, что любит молодого человека. Вероятно, если бы наоборот, они получили согласие на брак, то любовь Марии улетучилась бы в одну секунду. Впрочем, чего гадать, что случилось, то случилось.
«Бедный Пьетро — в рясе, запертый в своей келье, четыре проповеди в день, обедня, всенощная, заутреня — просто не верится — так это странно». (Запись от 31 марта 1876 года.)
Она осталась в Риме одна, без ежедневных визитов своего ухажера. Рим для нее опустел, о любви говорить не с кем, а раз думать не о любви, тогда о чем, как ни о славе. «Желаю славы!» написано на каждой обложке тетрадей, в которых она вела свой дневник. Она возвращается к мысли, что, наконец, пора становиться певицей или художницей. В ее дневнике появляются восклицаниями:
«Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие!
Начало и конец всего, вечная и единственная причина всего.
Что не произведено тщеславием, произведено страстями.
Страсти и тщеславие — вот единственные владыки мира!»
(Запись от 5 апреля 1876 года.)
Но слава славой, тщеславие тщеславием, однако гордость ее уязвлена совсем другим. Прошло восемь дней, но Пьетро не возвращается. Она в ужасе, кардинал отнял у нее Пьетро, неужели его власть так велика? И почему сам Пьетро не сопротивляется, почему не ломает все вокруг, почему не кричит, как кричит она, когда ей что-нибудь не нравится? «Неужели он ничего не делает, чтобы вернуться?»
В груди у нее стеснение и она начинает кашлять. Она думает, что благословение папы Пия IX и его портрет, который она держит у себя, принесли ей несчастье. Кто-то ей сказал об этом, и она суеверно поверила. У нее начинаются истерики, нервные припадки.
«Я не могу кричать, и мои зубы стучат, а челюсти судорожно сжимаются, вероятно, я отвратительна в таком виде, но какое это имеет значение! Я царапаю себе грудь и кусаю пальцы, а Бог видит это и не сжалится надо мной!» (Неизданное, 10 апреля 1876 года.)
Чтобы хоть как-то отвлечь ее, мать 12 апреля увозит Марию в Неаполь.
Уезжая из Рима, она записывает в дневнике:
«Я хотела бы жить, любить и умереть в Риме».
Помните, что она записала, приехав в Рим?
«О Ницца, Ницца!.. Жить только во Франции…»
Неаполь, разумеется, с первого взгляда ей тоже не нравится.
«В Риме дома черны и грязны, но зато это дворцы — по архитектуре и древности. В Неаполе — так же грязно, да к тому же все дома — точно из картона на французский лад». (Запись от 16 апреля 1876 года.)