Но эффектный выход в зал растрепанной и заплаканной длинноножки рассматривался нами все же как план «Б». Хоть девицы накануне и сошлись на том, что по нынешним прогрессивным временам репутация обманутой графом жертвы особым грузом на Муравьевой не повиснет, открытого предъявления Маши публике решено было, по возможности, все же постараться избежать.
Впрочем, юлить Ростопчин и не стал.
— Что ж, Милана Дмитриевна, раз такое дело — как вам будет угодно, — сухо проговорил он. — Когда именно вы предпочтете умереть? Полагаю — прежде, чем познаете отчаяние нищеты? Гм, неплохой вы нашли выход, кстати: покой Пустоты вместо бремени бедности, — усмехнулся он затем, как видно, вообразив, что угадал-таки истинную причину происходящего. — По-своему даже достойный… Тянуть с поединком, как я понимаю, вы не намерены?
Итак, граф клюнул. К лучшему оно или к худому — скоро нам предстояло это узнать.
— Отнюдь не намерена! — заявила между тем Воронцова. — Готова приступить, как только явятся контролеры!
— И кого бы вы желали видеть в сей роли, сударыня? — осведомился Ростопчин.
По здешним правилам, поединок не предусматривал помощи участникам со стороны секундантов, однако предполагал присутствие независимых контролеров — тех, кто станет следить за чистотой противоборства: в частности, чтобы никто посторонний вдруг не влез в схватку своей магией. Так, осенью в нашей несостоявшейся дуэли с Миланой эту роль самозвано играли барон фон Таубе и есаул Корнилов.
— Ротмистра Петрова-Боширова, начальника московской губернской экспедиции III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии! — назвала между тем свою кандидатуру Воронцова.
— Не возражаю, — поразмыслив лишь пару секунд, кивнул граф Василий. — Со своей стороны предпочел бы пригласить Его сиятельство князя Репнина, командира Московского лейб-гвардии полка!
— Не возражаю, — в свою очередь пожала плечами Милана. — Не будете ли вы столь любезны на правах хозяина дома известить господ контролеров о потребности в их услугах?
— Охотно, — заявил Ростопчин. — В таком случае, сударыня, приступим сразу же, как только господа ротмистр и полковник соблаговолят прибыть? — уточнил он.
— Полагаю так, — согласилась девушка.
— Добро… Тогда еще один нюанс, если позволите. На улице нынче морозно: что если сценой для сей нашей встречи мы изберем зимний сад моего дворца? В нем довольно пространства, и все желающие смогут наблюдать за поединком из-за стекла оранжереи.
— Как вам будет угодно, сударь, — не стала возражать Воронцова.
— Отлично, — заключил хозяин. — Что ж, Милана Дмитриевна, тогда до скорого свидания среди зелени пальм и агав! Не самое худшее место, чтобы навсегда проститься с подлунным миром!
— Да будет так, — развела руками девушка, делая шаг назад в знак того, что разговор окончен.
Только теперь по залу пронесся легкий шорох — публика наконец осмелилась перевести дыхание.
Выдохнул и я — но отнюдь не облегченно: все самое главное еще оставалось впереди.
Глава 23
в которой основные события отделены от меня стеклом
Зимний сад графа Василия представлял собой крытую стеклянную галерею, одна сторона которой выходила на дворцовый двор, а три других примыкали к нешироким коридорам, из которых и впрямь можно было наблюдать за происходящим внутри оранжереи. Для удобства публики сюда принесли стулья и даже несколько кресел. На всех желающих их, правда, не хватило, но это обстоятельство мало кого смущало.
Хотя нет, нашлись и недовольные.
— Поединок наверняка окажется скоротечным, — краем уха услышал я увещевания одного совсем молодого прапорщика своей спутнице, которой, как видно, посадочного места не досталось. — Двое зашли — один вышел. Все. Чего там рассиживаться?
Дама хлопала глазками и что-то там твердила вполголоса про «ту драную кошку», которая, вон, сидит, как царевишна, а она, словно чернь подзаборная, вынуждена стоять столбом.
Офицер хмурился, мялся — но поделать ничего не мог.
К слову, чернь, как и большинство мастеровых (за исключением пары ливрейных лакеев), в «зрительный зал» не допустили: только благородную публику и несколько самых толстых купцов.
А вот покинувшая свое убежище Муравьева сюда благополучно просочилась и стояла теперь неподалеку от входа в оранжерею — рядом со мной и отрешенно настраивавшейся на поединок Воронцовой.
Прорвалась к нам и фон Ливен, доставившая Милане из Федоровки Пири. На входе Терезу снова пытались остановить, не сразу помог даже аргумент, что она ведет на дуэль «бурдюк» — ответ был циничным: «Так тем паче!» Молодая баронесса, понятно, не уступала. Думаю, если бы пришлось, она бы пошла на силовой штурм дверей или попыталась бы провесить портал внутрь дворца (там ожидались свои сложности), но в какой-то момент о скандале у подъезда доложили лично Ростопчину, и тот благодушно кивнул: пропустите, мол.
Это мне Оши рассказала — сам я графа Василия в тот момент не видел: в коридоре как раз появилась Маша, и я отвлекся на нее. Тереза же подтянулась минуты через три после Муравьевой. Почти одновременно с ней во дворец прибыли Петров-Боширов — в сопровождении знакомого мне жандармского лекаря — и пожилой гвардейский полковник, оказавшийся тем самым графом Репниным. Заметив в толпе наши черные мундиры, ротмистр подошел поздороваться — тогда как второй контролер направился прямиком к Ростопчину.
Впрочем, уже менее чем через минуту полковник быстрым шагом приблизился к нашей кадетской четверке.
— Молодая графиня, сие у вас артефакт? — после формального приветствия указал он Воронцовой на ее знаменитый перстень.
— Совершенно верно, господин полковник, — рассеянно кивнула Милана.
— Перед поединком извольте снять, — сухо потребовал Репнин.
— Это фамильная реликвия, — вскинув голову, непонимающе нахмурилась Воронцова. — И она не снимается.
— Я понимаю, что фамильная, — невозмутимо заявил гвардеец. — Но Его сиятельство граф Василий настаивает. Вам помочь избавиться от перстня?
— Господин ротмистр! — обернулась Милана на Петрова-Боширова. — Разве такого рода фамильные артефакты не дозволены современным дуэльным кодексом?
— В том случае, если против их наличия не возражает противник, — любезно пояснил жандарм. — Обычно так и происходит, но раз в нашем случае граф Василий изволит протестовать…
— Он же у нее не снимается! — вмешался я — и тут же удостоился пары скептических полуулыбок: при этом, вроде бы, сочувственной — от жандарма и откровенно уничижительной — от Репнина.
— Граф Ростопчин так боится проиграть в схватке, что идет на слом неписаной традиции? — язвительно осведомилась между тем Милана.
— Сие его законное право, сударыня, — развел руками ротмистр.
— Его сиятельство поймет, если вы откажетесь драться на сих условиях, молодая графиня, — в свою очередь высокомерно обронил гвардеец.
— Не дождется! — угрюмо буркнула Воронцова.
— Пойдемте, я помогу вам с перстнем… и с пальцем, — аккуратно тронула Милану за локоть фон Ливен.
— Если угодно, господин поручик также к вашим услугам, — показал Воронцовой глазами на скромно державшегося в стороне жандармского лекаря Петров-Боширов.
— Благодарю, господин ротмистр, мы сами справимся, — процедила Милана и вместе с Терезой двинулась в сторону дамской комнаты.
Убрались восвояси и оба контролера.
— Как думаешь, сильно ее ослабит отсутствие перстня? — шепотом спросил я у Муравьевой, неприязненно глядя вслед Репнину.
«Весьма», — опередив Машу, ответила Оши.
«И что делать?» — перешел на безмолвный диалог и я.
«Теперь уже ничего не поделаешь…»
«Ладно хоть я ночью у графа Василия добрый кус оттяпала, — столь же беззвучно бросила Муравьева. — Милана справится!»
«Конечно, справится! — поспешил подхватить я. — Но Ростопчин — свинья, конечно!»
«Поверь: еще какая!» — хмыкнула Маша.
«После того, как он велел пропустить Терезу с Пири, я просто подумал, что граф склонен поступать…» — хотел сказать: «благородно», но слово это настолько не вязалось у меня сейчас с Ростопчиным, что осекся.
«Не допусти граф Василий Пири — его бы потом обвинили в попрании дуэльного кодекса, — заметила Оши. — А насчет перстня, как справедливо отметил господин ротмистр, Ростопчин полностью в своем праве. Формального нарушения нет, а на досужие пересуды ему начхать!»
В этот момент к нам вернулись Воронцова и фон Ливен. Все пальцы у молодой графини были на месте, но перстень на безымянном левой руки отсутствовал.
Свой китель Милана несла, перекинув через локоть — как видно, сняла в дамской комнате и не стала снова надевать в преддверии поединка. На манжете белой рубашки я заметил у нее два бурых пятнышка — должно быть, следы от скоротечной операции по удалению фамильного кольца. Почти машинально сложив пальцы в щепоть, я убрал кровь с рукава девушки.
— Благодарю, — кивнула мне Воронцова. — Сегодня мне следует выглядеть безупречно…
Прозвучало это, надо признать, мрачновато.
— Ты его вынесешь, — как сумел более уверенно заявил я. — Со свистом!
— Согласна без свиста… Говорят, если свистеть — денег не будет, — выдавила улыбку Милана. — А мне это сейчас как никогда актуально…
— Так это ж Ростопчин просвистит — ему и деньги терять! — с жаром поддержала меня Муравьева. Правда, в глазах ее, кои от Воронцовой Маша предусмотрительно отвела, читалось совсем иное, что-то вроде: «Ох, зря мы все это затеяли! Ох, зря!» Но ни вслух, ни даже безгласно длинноножка этого, конечно, не произнесла.
— Молодая графиня, извольте проследовать в зимний сад! — донесся в этот момент до нас деловитый голос Петрова-Боширова.
— Ну, я пошла, — резко тряхнув косой — словно сбрасывая какую-то полудремоту — отрывисто бросила Милана.
— Удачи! — выдохнул я.
— Победы! — проговорила Муравьева.
— Мы с вами! — заявила фон Ливен.
— Пири, ступай за мной! — велела Воронцова клейменой девушке — и вошла в оранжерею.