— У него было оружие?
Плач усилился. Я предположил, что его сопровождало качание головой, хотя кивок был бы мне сейчас полезнее.
— Я убью его.
— Нет! — воскликнула она. — Звони в полицию…
— Нахуй полицию.
Разговор прервался. Я услышал стук двери — распахнутой и захлопнутой, а затем звук грохочущего металла. Я подтянулся так, чтобы голова оказалась на уровне рамы, и заглянул внутрь. Эми сидела, скрестив ноги, на ковре, лицо закрыла руками. Тело у нее дрожало. Ее окружали ярко сверкавшие осколки. Как ни странно, я вспомнил, что она всегда сидела так, когда бывала расстроена… Вскинул взгляд и увидел Дермота с алюминиевой стремянкой, словно он собирался довершить какую-то недоделанную работу по дому. Он заметил, что я смотрю в окно, и, хоть я и не разобрал слов, поскольку по черепице тарахтел дождь, мне удалось прочесть по губам:
— Мудила, — сказал он.
Стремясь лишь выжить, я отдернул голову от разбитого окна, но этот порыв вывел меня из равновесия, и рука соскользнула с рамы. Я начал падать, неуправляемо. Паника изничтожила любые остатки управляемости.
Я исторг долгий, громкий вопль ужаса.
Я доел свой скромный ужин и вернул тарелку на поднос. Смерть пригласил меня поесть в столовой, однако я отказался, предпочтя одиночество. Сделал себе несколько тостов и вернулся в спальню, надеясь, что еда облегчит плескавшуюся во мне тошноту. Но от еды все стало только хуже.
Я сдвинул поднос на середину комнаты. Пол вздыбился навстречу. Из коридора долетел громкий смех. Голос Раздора. На пути назад к машине в тот вечер он грубо отобрал у маленького ребенка бутылку минеральной воды и охлаждался ею в «метро». Воспоминание подняло мне желчь к самому горлу. Я встал, и потолок опустился. Пошел к платяному шкафу — и стены медленно двинулись внутрь, дюйм за дюймом, и не успел я открыть дверцу и выбрать себе одежду на завтра, как потерял сознание.
Меня разбудил стук до того слабый, что я не был уверен, слышал ли его, пока он не повторился мгновение спустя. Я не ответил. Лежал на полу, свернувшись, как эмбрион. Мне кратко приснились сегодняшние смерти, и память о сне еще не улетучилась. В глубине себя я знал, что такой апогей моего найма в Агентстве мне не подходит. Ум нашептывал какие-то смутные, дурацкие, метафорические затеи о страсти, о выходе за черту и саморазрушении, но у меня были куда более веские причины отказываться от этого. Мощное ощущение, что этот вариант слишком похож на то, как закончилась моя жизнь много лет назад, и неизбывное чувство, что я не желаю еще раз повторять этот опыт.
Третий стук.
— Кто там?
— Глад.
— Подождите. — Я встал на колени, затем постепенно поднялся. — Заходите.
Глад отпер дверь, приоткрыл ее и протиснулся в щель.
— Все в порядке?
— Нормально.
Он ответил приятной улыбкой. Походил на вампира Носферату на прозаке.
В моем детском представлении Бог был очень похож на Глада. Я отказывался соглашаться с классической картинкой маразматического старикашки с пушистой седой бородой, в длинной белой хламиде и в бурых сандалиях. Мне нравилось видеть его скорее как премудрого, лысеющего, интеллигентного господина с умеренно приличным вкусом в одежде, извращенным чувством юмора и с некоторой зловещинкой… Но в ту пору у меня всегда было свое видение мира, и я расстраивался, если ему кто-то противоречил.
Пока я рос, мои представления о Боге менялись. Постепенно его лицо скрыла маска. У маски была твердая поверхность и замершее выражение, и была она громаднее и могущественнее всего, что я когда-либо видел. Затем, примерно в свои пятнадцать, я осознал, что вообще больше не могу представить Бога — лишь его неподатливую личину. С того времени и вплоть до самой смерти я никогда не был убежден, прекратил ли Бог существовать или же просто играет в ребячливые прятки. Моя праздная вера осталась, потому что образ интеллигентного господина оказался очень силен. Но вера оказалась уязвима — она больше не имела значения.
Что ж. Живешь, умираешь, открываешь истину, а истина в том, что мне по-прежнему невдомек. Мертвым, как и всем прочим, приходится ждать доказательства существования Бога. Жизнь после жизни, разумеется, есть, но подразумевает ли она в конечном счете бороду в сандалиях — не могу сказать.
Вот так облом!
— Завтра мы с вами работаем вместе, — наконец произнес Глад. Лицо у него было очень бледным, и закрадывалось подозрение, что на те участки, где проявляется малейший признак доброго здравия, он наносит белый грим. — Подумал зайти поздороваться.
— Угу.
— Нас толком не представили. — Он протянул мне пальцы. Хватка у него была до того слабой, что рукопожатие получалось как с перчаткой. — По правде сказать, друзей у меня немного.
— Здесь вы не одиноки.
Он рассмеялся, но попытка вышла куцая, жалкая, больше похожая на вздох.
— Трудно быть ходячим, когда привык ко гробу.
Я кивнул и сел на кровать.
— Как устроились?
— Не знаю. — Я боролся с волной тошноты. — Все кажется таким… запутанным.
— Всегда так. Новые подмастерья. Очень понятно.
— Дело в том, что более всего меня путает, почему я здесь. В смысле — почему я?
— Повезло, — сказал он. — Нечестивая Лотерея. Ваш номер выпал. — Он облизал губы тонким и розовым, как у змеи, языком. — Ну и Ад, конечно. — Он мимолетно вгляделся в меня — возможно, чтобы подогреть мое любопытство.
— Слыхал.
— Порвали на части. Выпотрошили.
— Ужас какой.
— Хуже того. Один из немногих способов, каким может умереть бессмертный.
— Какая жалость.
Он согласился и присел на край кресла.
— Еще и обстоятельства подозрительные. Поначалу смахивало на Церберовы проделки, но все не так просто. Кто-то Цербера выпустил. — Он заговорил тише. — Смерти Ад не нравился. Смерть терпеть не мог, что Ад повсюду за ним таскается… Дебош в то же утро пек маково-медовый пирог. У него, может, до сих пор изо рта пахнет… Раздор не пришел к завтраку аж до половины одиннадцатого. Очень скрытничал про то, где пропадал. Мор играл с Цербером в саду в одиннадцать. — Далее вновь заговорил как обычно: — Мог быть кто угодно.
— Может, случайно?
— Вряд ли. Очень мало что бывает так.
Я примолк.
— А вы чем занимались?
— Готовил завтрак. — Вопрос его не смутил. — Ад был мне ни враг, ни друг. Как и все прочие.
Я задумался, удастся ли мне вообще добиться правды о бывшем помощнике Смерти. У меня имелись свои подозрения, однако точная картина его кончины по-прежнему оставалась тайной.
— Вы, я вижу, закончили, — сказал Глад, показывая на поднос. Я кивнул, он забрал его. Направился к двери, а меня настиг неуправляемый позыв поделиться с ним чем-нибудь. Я чуял — без всякого логического объяснения — братский дух.
— Хотите, расскажу мой самый-пресамый любимый анекдот всей моей жизни?
Он остановился. Улыбнулся.
— Люблю анекдоты. Ну-ка?
— Вот. — Я откашлялся. — Рыба заходит в бар и заказывает выпивку. А бармен ей такой: «Чего такая снулая?»
Я ждал.
— А в чем соль? — спросил он.
СУББОТАСмерть от удушья
Проснулся я муравьем.
Меня временно выпустили из мешка. Семь дней мне позволили двигаться в строгих границах лесной поляны. Я выполнял работу Агентства под присмотром Смерти. Если ослушаюсь, меня раздавят.
Я оделся и поспешил по коридору в столовую, чувствуя себя Грегором Замзой из «Превращения». Добравшись до двери, я не услышал ни разговоров, ни движений. Легонько постучал.
Никакого ответа.
Открыл дверь. В столовой было пусто. Хлопья к завтраку и фрукты мне оставили, как обычно, на месте Глада, там же стояла полусъеденная плошка йогурта. Глад читал «Ежедневный телеграф»[41], заголовок на второй странице невыразительно гласил: «Требуется усилить безопасность на ярмарке». На стуле Раздора валялись «Оксфордские времена»[42], с таким же скучным заголовком: «Исчезнувшее тело озадачивает полицию».
— Кхм-кхм-м-м! — прокряхтел чей-то голос. Я подскочил на пару дюймов, сшиб стул и неудачно приземлился на свою трехпалую правую ступню. Оглядев комнату в поисках обидчика, я с облегчением обнаружил, что это Дебош.
Попытался сказать спокойно:
— Что, простите?
Он дважды хрустнул яблоком, которое держал в руке, высосал сок из откушенного и сглотнул.
— Я сказал: «Ой, это вы».
— Это я.
— Сядьте. Пожуйте. — Он лихорадочно замахал руками, показывая на мою тарелку, после чего вернулся в кухню.
— Где все?
— Уже поели, — ответил он лаконично.
— Правда? — Я задумался, который теперь час.
Он высунулся из-за распашных дверей и улыбнулся.
— Совещания по субботам ранние.
То, что меня пригласили на совещание в среду, а сегодня из него исключили, не очень-то меня беспокоило. Я никогда не считал, что меня жаждут видеть, если был официально куда-нибудь зван, и что меня отвергают, когда не был.
Эми относилась к этому иначе. Она как-то раз объясняла мне, что приглашение есть знак, что ты известен где-то еще, что ты не просто отдельный холмик земли в архипелаге из пяти миллиардов островов. С ее слов, это впрямую противоречит тому, что нам не раз говорили, — что мы случайная форма жизни, населяющая незначительную планету, которая вращается вокруг невыразительной звезды на краю галактики, содержащей миллионы одиноких солнц во Вселенной, заполненной одинокими галактиками.
Но меня она не убедила. Даже сейчас мне, ходячему мертвецу, уютнее с мировоззрением мертвых. Одиночеству они рады, потому что оно неизбежно. Они отказываются тревожиться о том, чего им, возможно, недостает, и думают только о том, что у них есть.