ри жизни: предсказуемо и не ожидая никакого иного исхода. Но возвращаться в землю я не хотел. Попробовав на вкус жизнь на поверхности, я захотел еще. И по-прежнему не понимаю, как это произошло — по небрежению ли, от щедрости или же из-за того и другого, — но я получил, что хотел. — Я зарылся пальцами глубоко в землю. Чувствовал в этом безопасность — здесь, посреди жизни, роившейся за кладбищенскими стенами. — Тут-то и начались мои беды. В гробу границы хорошо известны, их легко поддерживать; беречь себя в целости и сохранности не составляло труда. У меня как у ходячего появилась свобода, но я не понимал, что с ней делать. Дни напролет я исследовал свой новый мир, а по ночам лежал на траве и смотрел на звезды… Однако новизна быстро увяла. Пришла неудовлетворенность, а из нее выросло нечто сумрачное и тягостное. То, что когда-то было подарком, стало бременем — гнетом, и он постепенно тяжелел, почти неприметно, день за днем… Пока не сделался невыносимым. — Я вновь затих. Редко говорил я так подолгу, а разматывать этот тугой клубок чувств в словах оказалось утомительно. — И это все, что от меня осталось, — подытожил я. — Человек, который ждет, когда его раздавит.
Я лежал на холодной земле, раскинув руки, вжавшись губами в почву. Здесь, рядом с трупами моих родителей, я был дома. Меня не интересовали разговоры с чужаками, движения машин, голоса птиц. Я не беспокоился ни о работе, ни об одежде, ни о единственном человеке, кого мог бы назвать другом. Меня не заботило даже собственное имя.
Все чувства покинули меня, и я был ближе к мертвым, чем к живым.
Когда я наконец встал, уже стемнело. Ноги затекли, под ногти забилась грязь, лицо и руки онемели. Я медленно побрел домой, выбирая неосвещенные переулки и переходя улицу, когда кто-нибудь приближался. Пока не добрался до своей комнаты и не запер за собой дверь на засов — не чувствовал себя в безопасности.
Сел на диван, выпил стакан воды. Коротко задумался, как обычно каждый вечер, чем занять пустые минуты впереди. Решение далось легко — как обычно. Я включил телевизор и уставился в экран, не слушая, не смотря, но с благодарностью за то, что думать не нужно. Затем разделся и попытался поспать, но не получилось совсем. Не давала уснуть записка в кармане куртки. Я ее боялся. Знал, что она может разрушить постоянство моей жизни, но понимал вместе с тем, что в ресторане Смерть сказал мне правду: лишь он один может помочь мне найти то, что я ищу, и поэтому выбора у меня не было — нужно прочитать записку.
Я включил свет, достал листок и быстро его прочел. Затем прочел еще раз, помедленнее. На листке нашлось семь слов, написанных кровью. Вот они:
«Приходите ко мне в Агентство в полночь. — С.»
Что это значит — быть ходячим мертвецом?
Это все равно что стоять внутри толстостенного стеклянного цилиндра, который отделяет нас от остального мира. Те, кто снаружи, кажутся далекими и ненастоящими, лица видятся плоскими и искаженными, в голосах нет глубины; и совершенно немыслимо — разбить стекло и соприкоснуться с кем-то снаружи… Но бывают мгновения, когда мир снаружи проникает сквозь стекло и касается нас.
Эта записка — такое мгновение. Выключив свет, видеть и обонять я не мог ничего, кроме той пахшей сиренью бумажки. Надо мной витали кроваво-красные буквы записки; остатки моего воображения, пережившие жизнь, смерть и воскрешение, преобразили эту кровь в жгучие капли, что сочились с листка мне в распахнутые глаза.
Я встал, попил воды, надел спортивный костюм, кроссовки и пальто. И отправился на встречу со Смертью.
Снаружи Агентство почти не изменилось. С моего последнего визита прошло немало времени, но, вопреки зловещему желтому сиянию уличных фонарей, здание разочаровывало по-прежнему. Обычная двухэтажная постройка в конце непримечательной террасы, с одного бока — тихая дорога, с другого — луг. Внутреннее значение этого дома делало его особенным: в этом обыденном месте, в это историческое время четыре всадника Апокалипсиса претворяли в жизнь свои планы на человечество.
Моя координация движений за годы улучшилась — от комических ковыляний трупа до почти жизнеподобной легкости, — но относился я к этому месту настороженно и потому споткнулся на ступеньках перед парадным входом и постучал — ненамеренно — головой. Когда дверь отворилась, я все еще тер череп.
— Чего вам надо?
Я вскинул взгляд и увидел коренастого бородача, который, вопреки вечернему холоду, был обут в открытые сандалии, шорты-бермуды и гавайку. Впрочем, все это оказалось не главной его отличительной чертой: почти все видимое пространство его тела было исшито хирургическими нитками и скреплено скотчем; один глаз затек кровью и смотрел на меня со странной смесью враждебности и тупости, но глазу этому повезло все же больше, чем второму, которого было не видать совсем.
— Я пришел встретиться со Смертью, — ответил я.
— Извините, мест нет.
Без всяких дальнейших объяснений он захлопнул дверь у меня перед носом, попав точно по переносице. До боли мне не было дела, но пренебрежение не понравилось. Я постучал еще раз, теперь уже кулаком.
— Думаете, я дурак? Я вам уже сказал…
— Я не клиент, — перебил его я.
Это его смутило. Одинокий глаз пялился на меня сколько-то, бородач жевал нижнюю губу, словно размышляя, удрать ему или вышвырнуть меня на улицу.
— Так и кто вы?
— Никто особенный. Я тут когда-то работал, давно. Смерть вчера навестил меня, и… — Я умолк, вглядываясь в черты бородача. — Мы не знакомы?
— Нет. — Он отмахнулся от вопроса, а затем таинственно улыбнулся. — Я теперь другой. Мне сделали пересадку мозга. Пожертвование от одного трупца из Хранилища. — Он посторонился. — Ну, зайдете, что ли, или будете глазами хлопать, как жмурик?
Развеселившись от собственного остроумия, он громко хохотал по меньшей мере десять секунд.
Я вошел в прихожую. Из комнаты слева гремела оглушительная музыка. Песня — «Сёрфим США», из чего я сделал вывод, что кто-то в здании фанатеет по «Пляжным мальчикам»[51]. Еще примечательнее оказалось другое: коридор полнился резким смрадом разлагающейся плоти и оравой трупов. Они стояли и тупо таращились в стены, словно разом решили, что этот коридор будет им вечной усыпальницей. Кое-кто тихонько постанывал, некоторые скребли покрашенные стены. Большинство же помалкивало и не двигалось.
Мой спутник повернулся ко мне.
— Говорю же, мест нет.
— Что они здесь делают?
— Готовятся к Воссоединению.
В этом месте мой интеллект отказал мне.
— Не понимаю.
— Конечно. Вы же не умный, как я. Но у меня нет времени объяснять… Сюда.
Он скользнул сквозь толпу, раздвигая мертвецов, как стебли кукурузы. Один упрямый отказался подвинуться — и принял от бородача удар локтем, вследствие чего рухнул на пол. Я остановился помочь ему. Он оказался рослым, хорошо сохранившимся и несколько зловредным по виду.
— Извините, — сказал я.
Он уставился на меня, но не откликнулся.
Я шел за своим провожатым по коридору, мимо мест, которые помнил со времен своей краткой службы подмастерьем: столовая, Архив, лестница на второй этаж и переход, ведший к моему обиталищу. Повсюду толпились мертвецы. Я не мог взять в толк, чего их здесь столько.
Мы прибыли к конторе. Здесь мертвецов было поменьше, но по крайней мере пара десятков занимала пространство между столами, стульями и конторскими шкафами. Мой спутник бросил меня и протолкался обратно. Исчез в столовой, а через миг «Пляжных мальчиков» оборвали на полуаккорде. Я прислушался к тихому бормотанью стонавших мертвецов — и поверх этого лепета разобрал знакомый голос.
— …похоже, считает, что это ходячий-отщепенец. Мор думает, что за этим стоит Хозяин, но я сомневаюсь, что он стал бы возиться с частностями — прошу вас, сойдите с моей ноги! Нет, это трупцы. Девать некуда больше — не считая кабинета Шефа, разумеется. Более того, думаю, именно угроза его кабинету его и подвигла. — Последовала долгая пауза, перемежавшаяся хмыками для поддержания разговора, после чего он формально завершился. — Начинаем с Хранилищем, и нам нужна вся помощь, какую сможем привлечь… Пара дней — годится. До встречи.
Двое мертвецов, стоявших у окна, двинулись на меня. Гроб я покинул уже довольно давно, и их суетливая походка вразвалочку меня встревожила; однако они, похоже, просто давали дорогу Смерти. Тот возник из-за чрезвычайно гнилостного трупа, сжимая в кулаке маленький мобильник-«раскладушку». Завидев меня, расплылся в меланхолической улыбке.
— Рад, что вы решили прийти. Ваша помощь будет кстати. Мы прикинули, что вчетвером, у каждого по помощнику, а также еще несколько полевых агентов и их помощников, сможем провернуть всю процедуру до конца недели. — Он положил телефон на стол поверх тонкого черного ноутбука. — Сам я, конечно, буду с вами не ежедневно, а Мор выразил особое желание не работать с вами — я бы на вашем месте не принимал это на свой счет, — но Глад и Раздор приедут в ближайшие двое суток… Итак, вы, вероятно, сочли, что мы ни за что не переместим двести сорок трупов за три дня?
Я пожал плечами.
— Дело в том, — продолжил он, — что, благодаря новым возможностям, достигнутым в договорных обсуждениях, мы теперь можем и совершать поездки, и осуществлять предписанные повседневные прекращения. Для последнего вы, впрочем, не понадобитесь…
Он сложил руки на груди и осклабился, возможно, ожидая аплодисментов. Я вперил в него пустой взгляд. Перестал понимать, зачем я здесь. Целая жизнь непрерывной бесчувственности казалась предпочтительнее этого мига одиночества и растерянности. Я чувствовал, что слабну, и оглядел комнату в поисках чего-то утешительного, за что можно было бы уцепиться. На первый взгляд — тот же небольшой квадратный кабинет, каким я его запомнил, с окнами по двум стенам, с четырьмя конторскими шкафами, четырьмя креслами и четырьмя столами. Все остальное, впрочем, стало другим. На столах размещались четыре ноутбука, на каждом — монограмма, серебряный символ соответствующего пользователя: коса — на ноутбуке Смерти, корона — у Мора, весы — у Глада и меч — у Раздора. Убранство, мебель и всякие компьютерные и прочие технические мелочи, появившиеся после того, как я здесь был в последний раз, были черные — цветовая схема, видавшая виды еще когда я был жив. Я вновь посмотрел на Смерть. Даже он изменился. На нем были линялые синие джинсы, кеды, украшенные логотипом золотого семиокого агнца, и белая футболка с надписью «ИДИ К АИДУ». Череп и лицо были гладко выбриты, и я вновь отметил легкий, слегка жирноватый загар, словно Смерть мазался дешевым гуталином.