Время ночи — и наверняка не разберешь, но фигура, приближавшаяся по берегу реки, казалась похожей на ту, что он видел глазами мертвой, у себя во сне. Определить точно не удавалось: все верхнемирные виделись ему одинаковыми. Но это в любом случае не важно. Пусть он ошибется еще раз — какое значение имеет одна жизнь применительно к вечности? Крупица соли, брошенная в море, не более.
Чем ближе существо подходило, тем увереннее сам он делался. Он видел, что это женщина; высокая, спортивная, двигалась шаркающей походкой, как полуживец. Жалкая тварь, никакого сравнения с его силой. Как мог он даже на миг счесть, что подобное незначительное созданье способно ему отказать? Второй встречи не понадобится. Он заберет ключ силой. И получит удовольствие. Раздерет этому существу грудину, вырвет сердце, выдернет руки и ноги из суставов, размозжит хилый череп могучим кулаком…
Он одернул себя. Следует бдеть. Следует ждать. Коварство, а не сила — его самое действенное оружие.
Он сделался зримым.
— Что за?..
Выражение лица у существа оказалось… любопытствующим. Оно, казалось, не боится, и это хорошо, но неким странным манером существо, похоже, и присутствия его не признавало.
— Аз есмь величайший из Девяти чинов. Явился сказать тебе, что жизнь твоя — ложь. Аз есмь Гавриил, Ангел смерти.
— Так и знала, не надо было есть курицу! Жижа какая-то, и на вкус странная, и хуже всего, что я сказала им, и они предложили не есть, но я все равно съела, потому что им было так неловко, и это так мне свойственно, с самопожертвованием моим этим, до смешного…
— Молчать! Аз есмь испытание твоей веры.
— Или ты мне мерещишься? В этом все дело? В любую минуту проснусь в холодном поту и вновь увижу ту радугу…
Никогда прежде не попадался ему такой до бешенства языкастый образчик неупокоенных! В нем от этого разыгрался гнев, но и возникла чрезвычайная настороженность: его либо по-крупному провели, либо он опять ошибся в выводах. Так или иначе, пора переходить к сути.
— Я способен на безграничную ярость, но и на безграничное милосердие. Предлагаю тебе единственную возможность спастись. Отдай мне то, что по праву мое.
— Ой, да ну тебя. Я даже не верю, что ты настоящий…
Он схватил существо за горло и вскинул в воздух.
— Я тебе докажу, — сказал он.
Сопротивление последовало, но недолгое. Долгого он и не ожидал. Как обычно, немножко криков, куски плоти во все стороны, изрядно крови — но ни следа ключа. Не важно. Ему такая работа нравилась — она давалась лучше прочих. Существо молило о прощении — как все они в некий миг… Но не смогло понять, что прощенье не ему раздавать. И потому он просто продолжил кромсать, мельчить и драть, когтями и зубами. Уже не было нужды прикидываться ангелом, конечно, но он удерживал личину.
Это вопрос профессиональной чести.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯВерхнее хранилище
Я проснулся, как обычно, в гробу.
Он напоминает мне о могиле — самом безопасном месте на свете. Безопасность важна для ходячего в той же мере, что и для покойника. Без нее мы беспомощны.
Гроб простой, никакой выделки, без ручек, просто четыре стенки, дно и крышка. Давным-давно, сразу после того как завершился мой срок подмастерьем, Смерть помог мне вытащить его с кладбищенского участка, где я покоился с миром много-много лет, и мы глубокой ночью приволокли его в мой новый дом. Отчищать не стали: мне было уютно от запаха почвы, от следов моего бытия покойником, впитавшихся в дерево. Мы прямо так его и поставили на ковер рядом с диваном.
И он стал мне постелью.
Я встал. Выпил стакан воды. Умылся, почистил зубы отбеливающей пастой. Нанес маскировку. Макияж — насущнейшая часть моего дня. И самая нервная: одной ошибки достаточно, чтобы возникли жуткие последствия. Вот почему это очень жестко организованное, ритуальное действо.
Я стою перед ростовым зеркалом. Я наг. Это позволяет не только полностью осмотреть тело, но и не пачкать одежду. Начинаю с нанесения очищающего крема, применяю понемногу и равномерно. Помогает скрыть язвы и пятна мертвецкой кожи. Следом наношу базу. Пробовал жидкости, кремы и пудры десятка различных поставщиков, что работают с похоронными бюро, но устраивают меня только аэрозоли. Моя врожденная неуклюжесть не позволяет мне применять их для создания верхних слоев макияжа, но оказалось, что это лучшее средство для сокрытия бледности моего тела и шрамов на нем. Далее втираю полупрозрачный крем, сначала отогрев его в руках, а затем применяя к тем местам, где не нанес аэрозоль или, наоборот, переусердствовал с ним. У крема выравнивающий эффект: так я скрываю свои частые ошибки, однако, помимо декоративных свойств, он также способен защищать от обезвоживания — особенно неприятного недуга неупокоенных. Далее — тональный крем. Оттенок зависит от сравнения качества света с палитрами бальзамировщиков: важно казаться ни слишком сияющим, ни чересчур трупным на вид; такая середина достигается трудно, когда холодным зимним утром оказываешься в ярком свете моего рабочего пространства. Когда тональный крем нанесен удовлетворительно, нужно добавить чуть-чуть коммерческой косметики: румян на щеки и руки, теней, чтобы пригасить меланхолическую синюшность век, и матовой помады — чтобы складывалось впечатление, будто губы у меня напитаны живцовой кровью.
Этот распорядок неизменен. Он был таким, когда я ушел из Агентства много лет назад, и останется прежним, пока я существую. Я просыпаюсь, встаю, выпиваю стакан воды, умываюсь, накладываю грим и одеваюсь.
И лишь после этого выхожу на работу.
Первым на работе я встретил Дэйва. Только-только переоделся в положенный по штату солнечно-желтый комбинезон и раздумывал, как буду объяснять Зоэ вчерашний всплеск чувств, и тут Дэйв подкрался ко мне сзади и ткнул в спину. Я это едва ощутил: его палец имел жесткость неплотно набитой свиной сосиски.
Я обернулся. Лицо у него было такое, словно он только что сбежал из палаты строгого режима в клинике, где лечат от прыщей. Мне нравилось. Рябь на лице делала его привлекательнее.
— Привет, — сказал я.
— Здоров, Пальчик. Угадай, который час?
— Не знаю.
— Это объясняет твое опоздание.
— Извини.
— Мне-то что. А вот младший управляющий вышел на тропу войны. Грит, он, дескать, желает знать, кого, зачем и что мы собираемся отделать по этому поводу. Следом обнаруживает, что тебя нет. Настроение у него не улучшается. Говорит, что, если ты собрался в поход, лучше б занимался этим в чье-нибудь другое время.
— Насколько я опоздал?
— Достаточно. Проспал?
— Наверное. До утра на ногах был.
— Ясно. Выглядишь хреново. Тем не менее давай за работу. — Я собрался последовать его совету, но он не дал мне такой возможности. — Нет, постой! Сначала дай покажу кое-что.
Он схватил с пластикового кофейного столика местную газету и нетерпеливо пролистал ее, пока не обнаружил искомую статью.
— Вот: «Демон учиняет панику». Заголовок барахло, а сама байка — чума. Слушай: «Полиция разбирается с сообщениями о том, что по улицам города ранним утром во вторник бродил огнедышащий демон. Жители неназываемого района в городской черте описывают существо как могучее, кроваво-красное по цвету и по крайней мере двадцати футов ростом. Злодей, судя по всему, поймал и спалил до смерти двух ни в чем не повинных прохожих, конкретные улики чего пока не попали в руки следователей. Официальное лицо сообщило, что в отсутствие доказательств противного первым будет рассмотрен вариант возможности массовых галлюцинаций в местном сообществе. Случаи такого рода нередки и…» тыры-пыры… Короче, ты понял. Что скажешь?
— Маловероятно это все.
— Ага. Думаю, им надо бы разбираться, что эти люди курили. — Он хохотнул над собственной шуткой. Вышел хмык больной коровы. — Как бы то ни было, это не все. Есть тут еще одна похожая байка где-то… — Он еще раз порылся в газете. — Во, тебе понравится. «Полиция споткнулась о загадочную конечность» — очередной отличный заголовок. — «Прошлым вечером полицейских ошарашила обнаруженная на окраине города оторванная рука. Неустановленная конечность была найдена под припаркованным “вольво” хозяином автомобиля, местным мясником. В эксклюзивном интервью он рассказал репортерам этой газеты, что рука находилась в стадии глубокого разложения и — еще одна причудливая деталь, которая может оказаться чрезвычайно значимой в ходе поимки нарушителя, — к плоти крепились куски скотча». — Дэйв покивал головой и осклабился. — Классная байка. Новости последнее время прям клевые.
— Да, — сказал я и ушел.
Отчистил первую из десяти жарочных решеток. Процесс это медленный, методичный: нужно отдирать присохший жир, поливая его пенным очистителем, а затем домывать моющей жидкостью и водой. Убедившись, что мои усилия превыше всякой критики, я взялся за следующую. И вот тут-то, когда я ополчился против особенно упрямого участка жира и гари, со мной заговорила Зоэ.
— Здорово, — сказала она.
— Привет.
— Все нормально?
— Да. — Я поднял голову. Ее пристальный взгляд вновь вывел меня из равновесия. Он проник мне сквозь одежду, сквозь слои грима, сквозь кожу, чахлые мышцы и жилы и застрял в сердце. Ей я врать не мог. — Нет.
— То или это?
— Не знаю. — Я отложил скребок. — Хотел сказать кое-что про вчерашнее. Когда я сказал, что мне нравится твой анкх…
— Я знаю. — Она просияла. — Мне было приятно. Я вчера вечером об этом думала. Ты единственный человек, кто вообще его заметил. И даже если б не заметил, ты был бы единственным, чье мнение мне важно.
Я растерялся. Положительного отклика я не ожидал. Мозг предсказывал множество исходов, и все вели к моему разоблачению как ходячего. Но из этой растерянности возникла странная истина: я обнаружил, что мне ее отклик нравится, и мне захо