Я остался в кухонной зоне, где взялся рубить огурчики для «Тонны Вкуса Особого». Выполнял работу со всем прилежанием, сосредоточивался на каждом взмахе ножа, чтобы кусочки получались как можно более одинаковыми. Пытался не думать о будущем, но надвигавшееся погребение не давало мне покоя. Возврат в могилу представлялся разочарованием, но куда привлекательнее моей теперешней немоты; возможно, в этот раз я даже сам смогу выбрать себе участок.
— Ты, что ли, спал в солярии?
Со мною говорила Зоэ.
— Нет. А что?
— Ты эдак светишься.
Она улыбнулась. В земле мне этой улыбки будет не хватать. Мысль меня встревожила, и я ненадолго забылся. Захотел все ей выложить. Захотел, чтобы она знала, что я был воскрешен, что я — ходячий мертвец. Захотел поделиться с ней самим собой, прежде чем умереть вторично.
— На тебе моя цепочка, — сказала она.
— Да.
— И сережка в комплекте. Очень перекликаются… Где ты ее взял?
— Она когда-то принадлежала одному другу, давным-давно.
Она потянулась потрогать. Я смотрел, как ее пальцы приближаются к моей шее, почувствовал тепло ее кожи рядом со своей. Испугался, но не отшатнулся. Она нахмурилась.
— Не оборачивайся, заморыш-маразматик идет. Бегал тут туда-сюда все утро, всем говорил, кто готов был слушать, что тебе крышка. Дескать, устроит так, что ты никогда больше не будешь работать в «Бургере Бургере». — Тут она опять улыбнулась. — У тебя сегодня может сложиться прекрасный день.
Она быстро ушла. Мигом позже я ощутил у себя на плече потную руку младшего управляющего. Меня взбудоражило то, что я позволил Зоэ дотронуться до меня, а его костлявое касание оказалось перебором. Я отпрянул, промахнулся мимо огурца, который резал, и отсек себе кончик левого безымянного пальца. Взвизгнул от боли и беспомощно увидел, как отрезанное улетело в одну из фритюрниц. Младший управляющий не заметил. Его больше озаботил шум.
— Успокойтесь. Клиенты услышат.
Меня переполнило нестойкой смесью страха, ярости и желания.
— Чего вам надо? — крикнул я.
— Старший управляющий хочет с вами побеседовать, — ответил он мерзко.
Я пошел за ним в кабинет к начальнику. Гостеприимства здесь после моего прошлого визита не прибавилось. Стол, вдохновляющие плакаты и искусственный цветок в горшке — на своих местах. Старший управляющий вновь сумел пристроить пухлые ягодицы в начальственное кожаное кресло. Младший управляющий стоял по стойке «смирно» рядом со своим вожаком, словно прихвостень, выслуживающийся перед хозяином-уголовником; старший управляющий торжественно вперял взгляд в стол, сложив руки перед подбородком. Он позволил молчанию созреть, чтобы я хорошенько осознал серьезность положения.
— Думаю, вы согласитесь, — сказал он наконец, — что «Бургер Бургер» к своим сотрудникам чрезвычайно щедр и сострадателен. Мы очень гордимся своей заботой о персонале, будь то обучающие курсы, программы лояльности или ежедневное администрирование и управление бизнесом. Мы знамениты тем, что сотрудникам даем кнута справедливо. — Он глянул мне в глаза. — Мы вам доверяем. И поэтому особенно грустный выдается день, для всей компании, когда кто-то из числа этих сотрудников — в силу действий, не подвластных компании, — постоянно злоупотребляет этим доверием, невзирая на предупреждения. Полагаю, вы понимаете, что ваше поведение в последнее…
Я уснул стоя. Глаза у меня остались открытыми, но сознание выскользнуло из комнаты в безмолвное пространство за одним из холодильников. В той спокойной полутьме, прислушиваясь к гулу охладительной системы, оно попало в плен к последнему воспоминанию о моей смерти.
— Как ни печально, трупец, но твои страдания завершаются.
Демон отнимает тавро от моей шеи, швыряет его на пол. Я слышу грохот металла по камню. Покрывало боли притупляет чувства, но и заслоняет меня от пустоты. Я благодарен своему истязателю за это.
— Спасибо, — шепчу я.
— С моим полным удовольствием, — отзывается он.
Хочу отдохнуть. Хочу стенки гроба вокруг себя. Не хочу, чтобы кто или что угодно прикасался ко мне впредь. Демон добр, ему известно. Он поднимает мой израненный труп и несет обратно, к вони ящеров. Укладывает меня на холодный каменный пол.
— Ты теперь из верхнемирных, — говорит он с сожалением. — По чести сказать, я б еще с тобой поразвлекался. Куснуть бы тебя разок-другой за ноги — самое то; а руки просто умоляют, чтобы их оторвали да сунули тебе в глотку. — Он нависает надо мной, выпустив когти, на омерзительной харе — угрожающая ухмылка. — Однако потакание себе — повод для жесточайшей кары: болтая тут с тобой, я уже рискую. Но вот искренне — а я обычно не таков — могу тебе сказать: Отделение — единственная возможность побыть тут. А у меня философия такая: хватай все, что можешь, когда можешь. — Он нежно перебирает в широченных скрюченных лапах мой остов. — Короче, Аб обеспечил прорву причин, чтоб мы занимались своим делом. Он хороший работодатель, хоть, возможно, и проклянет меня за эти слова; судя по предыдущему опыту, подгонит мне другого живца, когда я вернусь. Уж поверь, жду не дождусь…
Демон исчезает во тьме. Я надеюсь, что больше никогда его не увижу, но он неожиданно возвращается.
— Чуть не забыл. Мой договор требует, чтобы я выдал тебе совет: «Смысл — в просвете между вздохом и криком». Попытайся вспомнить, если окажешься среди ходячих. — Он вновь начинает блекнуть. — И на случай, если мы больше никогда не встретимся, должен тебе сказать: ты самый отвратительный, жалкий, раболепный червь из всех, кого я когда-либо мучил…
Тварь удаляется. Мой мир чернеет. Не помню ничего, пока не просыпаюсь в гробу, и с губ у меня срываются слова: «Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым!»
Далее всё — тишина.
— …И поэтому с громадным сожалением мы тем самым уведомляем вас, что ваш период занятости в компании «Бургер Бургер» завершен. Прошу вас лишь подписать вот этот документ, подтверждающий, что вы понимаете причины вашего увольнения и что эти причины обязывают вас отказаться от любых прав на выплаты по увольнению и на любые будущие заявления о несправедливом увольнении.
— Никаких договоров, — сказал я.
Ягодицы старшего управляющего слегка заерзали, напускное спокойствие пошатнулось.
— Боюсь, у вас, в общем, нет выбора. Разумеется, вы можете попробовать обратиться в суд, но имеются свидетели, материальные доказательства и официальные записи рабочего времени — все против вас.
Он вручил мне документ. Я порвал его в клочья.
— Ебись она, эта ваша ебаная работа, — сказал я.
Показалось, будто я сбросился со скалы — был в ужасе и знал, что конец близок, но на один яркий миг был по-настоящему жив.
Я отправился прямиком в раздевалку. Открыл шкафчик, забрал купленный вчера подарок и положил его в сумку; сбросил форменную одежду, переоделся в повседневную. Вел я себя безрассудно, привлекал к себе внимание… Но, похоже, это уже не важно. Я не нашел то, что искал, и скоро буду мертв. Что мне терять?
Дэйв ждал снаружи. Лыбился он, как бешеная собака.
— Как круто! Не знаю, что ты там этим двоим сказал, но хари у них были будь здоров говна хлебнувшие. Никогда не смогу смотреть на них, как прежде. — Он рассмеялся и энергично потряс мне руку. — Ты, Пальчик, может и деревенский дурачок, но я рад знакомству. Приходи иногда за бургером.
Он отпустил меня. Я пробормотал вялое прощанье и ушел.
Не успел я отойти и сотни ярдов от ресторана, как кто-то похлопал меня по спине. Я обернулся. Зоэ. На ней была черная рубашка под мешковатым черным свитером, черные сапоги с острыми носами и черные джинсы.
— Тебе на работе разве не надо быть? — спросил я.
— Дала б я тебе уйти без меня, как же.
— Но сейчас обеденный наплыв. С минуты на минуту сотни…
— Не тупи, — перебила она. — Фуфло это, а не место. Не вернусь ни за что.
Мы пошли дальше вместе. Я ощущал ее легкость, потому что чувствовал ее сам: мы два бумажных человечка, нас несет ветром. Еще раз подумал, не раскрыть ли ей свою подлинную сущность, но нет, не время и не место. Не хотелось ее пугать, как напугалась Эми. Нас связывала невидимая бечева, хрупкая связь, которая, несомненно, прервется под нажимом признания. Эта связь была для меня тем же, чем для ходячего мертвеца — любая ценная ему вещь: я хотел, чтобы она оставалась, но не ждал, что так и будет. И все же знал я и то, что, если не проверю ее, эту связь, на прочность, может оказаться, что ее и не было вовсе. И я сказал:
— Я бы хотел показать тебе кое-что очень важное для меня.
Отвел ее на кладбище — туда, где пересекались две дороги, — двинулся вместе с ней по гравийной тропке, мимо дубов, мимо моей старой могилы. Сел на низкую каменную ограду и показал ей участок, где хотел бы оказаться похороненным.
— Это могила моих родителей. Я хожу сюда каждый день и рассказываю им о своей жизни. Они, конечно, никогда не отвечают, но мне утешительно думать, что они слушают. — Я поднял взгляд. Был готов к тому, что она в панике сбежит, но она стояла у холмика и смотрела на надгробие. — Я не знаю, как они умерли. Не знаю когда. Это долгая история, и я не буду тебе ею докучать, но я, когда был моложе, — исчез на многие годы. Когда вернулся, их уже не стало. — Я умолк. Ощутил себя без корней, без цели. — Я бы отдал все, чтобы вновь с ними поговорить, поглядеть им в глаза, обнять их… Пока они были живы, я считал, что так будет вечно. Не дорожил их движениями, дыханиями, словами. Сейчас все иначе, но зато слишком поздно.
День над серым городом висел бледно и хило. Она опустилась рядом со мной на колени, обняла меня за плечи. Руки у нее были теплые и мягкие, как у моей матери, и впервые со смерти я почувствовал себя любимым.
Мы провели на кладбище весь остаток дня. Я мог бы рассказать ей множество историй о моих бывших соседях по почве, но подумал, что она вряд ли готова их слушать. Вместо этого решил показать ей мои любимые места: кустики первоцветов у стены, надписи на могильных камнях, кованые ворота, отделявшие живых от мертвых. Говорили мы мало, нам хватало просто