— Арх… Неважно! Я никому не принадлежу! — указала я на него в гневе пальцем, но почему-то не рискнула ткнуть в широкую грудь. Его, казалось бы, безразличный взгляд будто предупреждал от этого, и несмотря на неестественную отвагу, я задержала свою руку в миллиметрах от контакта, прислушавшись к нему.
— Он тебя хочет. Значит, принадлежишь. — В этом утверждении не было давления, просто равнодушная констатация. Может, самую малость чересчур равнодушная.
— Я сюда не спорить с кем-то из вас приехала. Забери это, и оставьте меня все в покое! — выхватив из кармана ожерелье, протянула его мужчине и даже в этот момент невольно залюбовалась переливами камней, жадно ловящими своими гранями свет угасающего осеннего дня. — Я не собираюсь становиться членом вашего сообщества свободной любви! И имейте в виду, что я уже обратилась в прокуратуру с заявлением о преследовании.
Алево, кажется, нисколько не впечатлился моим почти блефом об обращении в органы, но и украшение тоже не взял.
— Не я дарил его тебе, женщина. Не мое право и отбирать, — нахмурившись, ответил он.
— Плевать! Значит, я его брошу в ваш почтовый ящик! — заупрямилась я. В конце концов, за каким-то чертом я сюда приехала с этим эффектным жестом, так какой смысл отступать?
— Зачем вообще тебе это делать? — Алево глядел на меня уже непонимающе.
— Мне не нужны его подарки. — Блондин насмешливо-недоверчиво ухмыльнулся, и я повторила с нажимом: — Мне не нужны его подарки! Вообще!
— Если ты недовольна тем, как архонт тебя одаривает, то скажи ему, когда он придет за тобой, и поверь, он прислушается, если ты будешь покладистой. Никто из деливших с ним постель никогда не мог упрекнуть его в отсутствии щедрости.
Да что за проклятая стена или гребаный фильтр в мозгах у этих мужиков!
— Черт возьми, похоже, у вас общее с Григорием заболевание — неумение слушать окружающих! — я старалась не повышать голос, но он мне мало повиновался. — Читай тогда по губам! Мне не нужны подарки. Никакие! Я просто не желаю видеть больше ни самого Григория и никого из вас даже близко ко мне. Я сожалею о том моменте, когда увидела его, и о каждой проведенной вместе минуте. И если увижу кого-то из вас рядом, то действительно стану орать и звать на помощь что есть сил. На этом все!
Развернувшись к машине, я решительно рванула дверцу, собираясь убраться, подведя такую жирную черту. Но в этот момент огромная лапища врезалась в стекло, захлопывая ее у меня перед носом и едва не прищемляя пальцы.
— Твои угрозы смехотворны, женщина. И если ты закончила, я тебе сделаю большое одолжение и разъясню, как все будет. Хотя, опять же, на мой взгляд, ты ничем этого не заслужила!
Несмотря на очевидно угрожающий смысл, голос мужчины звучал вкрадчиво и мягко, но это не делало его менее пугающим. Дыхание Алево коснулось волос на затылке, и по спине тут же потекли тонкие, как паутина, ледяные ручейки страха. Но страх этот был совершенно иного свойства, чем тот сверхъестественный, сковывающий мою волю ужас, который умел будить во мне Григорий. И поэтому я развернулась, не собираясь стоять спиной к этому засранцу, давая понять, насколько ему удается достать меня. Почти с зубовным скрежетом запихнула вглубь сознания настоящие эмоции и, вскинув подбородок, посмотрела прямо в необычайно красивые, словно совершенный изумруд, но абсолютно безжалостные глаза. Алево был таким же огромным, как и Григорий, и от него почти так же излучалась подавляющая энергия силы, и не только видимая физическая, но и скрытая, и по ощущениям гораздо более опасная. Без сомнения, его стоило бояться, и я боялась. Но абсолютно по-другому, нежели Григория. Это как видеть нечто огромное, смертельно опасное, как медведя, слона, жуткую воронку смерча, волну цунами и точно знать, что это может сотворить с тобой, попади ты в зону его досягаемости. Этот страх реален, осязаем, объясним, а значит, поддается осознанию и борьбе с ним. А вот с Григорием все совершенно противоположно. Ты абсолютно не имеешь представления что там — за и без додумывания угрожающим фасадом. Силишься угадать, рассмотреть, что прячется в окружающей его насыщенной тьме, и эти попытки только глубже утягивают и ослепляют тебя, и ты понятия не имеешь, в состоянии ли будешь понять или даже пережить, если этот мужчина вдруг позволит увидеть, что представляет собой на самом деле. И бороться с этим невозможно. Единственное, что могло справиться с первобытным и глубинным ужасом — это в разы большее непреодолимое, убивающее разум вожделение к нему. Но вот погляди же, Аня, куда тебя это самое вожделение завело.
— Вся внимание, — процедила сквозь зубы, не отводя глаз, хотя казалось, что взгляд Алево подобен давлению громадной каменной глыбы, от которой в любую секунду переломится мой позвоночник.
Алево положил обе руки по бокам от меня на машину, усиливая эффект западни, хотя подчеркнуто не допустил контакта даже нашей одежды.
— Очень скоро архонт придет за тобой. И ты встретишь его ласково и с радостной улыбкой, — Алево наклонился ко мне так, что мы оказались нос к носу, как два готовых сцепиться пса. Поразительный контраст с тем, что говорил он вкрадчиво, почти лаская меня словами, в то время как все мои силы уходили на игнорирование того, насколько он меня подавляет, угрожающе нависая и отнимая любой шанс на бегство. — Ты будешь покладиста, нежна и удовлетворишь все его потребности, выполнишь любой каприз. Будешь благодарна за подарки и с восторгом оценишь каждый знак внимания, — его тон все изменялся, становясь все более раскатистым гипнотическим мурлыканьем, которое с легкостью ввело в сексуальный транс ту продавщицу. И у меня слегка поплыло в голове, но ощущение было неприятным и раздражающим, а не дурманящим, и я с легкостью закрылась от него.
— Твоим смыслом жизни станет приносить удовольствие этому мужчине, ублажать его, делать спокойным и довольным, — продолжал все вдохновеннее бархатисто рокотать Алево. — Дни твои будут проходить в ожидании того момента, когда ты сможешь быть ему полезной. Твоим счастьем станет следовать за ним, любить его, желать отдавать себя ему или любому, с кем он сочтет нужным поделиться тобой.
А вот хрен тебе!
— В самом деле? И почему бы мне хотеть делать хоть что-то из этого? — практически прорычала я, уже сама подаваясь вперед.
— Потому что я тебе так говорю. — Может, это и должно было прозвучать как утверждение, но из-за того, что мужчина склонил голову набок, пытливо всматриваясь мне в лицо, казалось скорее уж вопросом.
— А ты, стало быть, для меня какой-то авторитет? — язвительность уже так и перла из меня.
Я откинулась спиной на машину и сложила руки на груди, глядя уже откровенно насмешливо и посылая четкий сигнал «со мной это не сработает!»
— Я тот, с кем тебе следует быть очень милой и прислушиваться к каждому слову, чтобы твои шансы как можно дольше пребывать в центре внимания архонта, наслаждаясь всеми привилегиями, были чрезвычайно высоки, — этого здоровенного ублюдка, похоже, невозможно сбить с его линии.
— Вот, значит, как? Тогда очень удачно, что меня нисколько не интересуют ни привилегии, ни внимание Григория, а значит, мне не придется не только прислушиваться к тебе, а вообще слышать. — Я тоже со своих позиций не сойду, выкуси, засранец!
— Ты лже-е-ешь, женщина, — протянул Алево, ухмыляясь как-то отвратительно — знающе.
— Что, прости?
— Ты не просто желаешь архонта, а прямо-таки алчешь всем существом, неистово, каждой клеткой. Только его, больше никого. И это желание истинное, не навязанное, не внушенное, и именно поэтому ты привлекла его и заворожила. Для меня нисколько не важно, почему женщина раздвигает свои ноги, но он не такой, как я… как мы все. Чистота твоего вожделения влечет его непреодолимо, и пока он не утолит голод по тебе, справиться с собой не сможет.
А вот эти слова непостижимым образом сумели пробраться мне под кожу, смущая и подтачивая решимость держать оборону и выбранную линию во что бы то не стало. Тонкий, но острый, как бритва, голосок тоски полоснул по сердцу, выпуская наружу так старательно обуздываемое сожаление. Почему все так? Почему Григорий не может быть другим, свободным от всего этого властного дерьма, странных людей, его окружающих, обязательств, данных другой женщине? Почему он не может быть просто моим?
— Как бы там ни было, я не хочу продолжать эти отношения, — ответ вышел хриплым и тихим. — И нет причины, способной переубедить меня.
— В самом деле? А в качестве нее не пойдет то, что если ты не будешь полезна архонту, то я просто убью тебя? — Алево не повысил голос, но его вкрадчивый тон мгновенно трансформировался из изощренного обольщения в однозначную угрозу.
— Ты в своем уме? Среди бела дня, прямо посреди улицы ты пугаешь меня убийством, если я не стану трахаться с твоим дружком?
— Если быть честным, мне бы очень хотелось сломать твою шею прямо сейчас за один только наглый прямой взгляд и за то, что ты не поддаешься влиянию, как другие. Это безумно раздражает, скажу я тебе, женщина, — блондин наигранно сожалеюще поджал губы, в то время как зеленые лезвия его глаз уже кромсали меня. — Но, боюсь, архонт не одобрит этого. А сколько себя помню, забота о нем и всех его нуждах была основной моей задачей.
— Почему бы тебе самому не ублажать его, раз ты так заботишься о его душевном покое и телесном комфорте!
— Наша богиня не одобряет, если мужчины делят постель без женщины, — невозмутимо похабно усмехнулся в ответ Алево. — И до твоего появления архонта вполне устраивали те, которых я подбирал и готовил для него. Но ты все испортила. Он не желает предложенного и даже отказал мне в праве научить тебя покорности.
— Что-то не похоже, что ты послушал его, раз мы ведем этот разговор!
— Потому что я знаю, как лучше. Мало того, что ты человек, а значит, слишком уязвима, так ты еще и отвлекаешь его! Ты вынуждаешь его тратить время и силы на свое преследование, тогда как его власть могут оспорить, если он не справится! Этого я допускать не собираюсь! Так что если ты и дальше посмеешь раздражать Грегордиана и вызывать его гнев и недовольство, я все же рискну избавиться от тебя. Нет предмета вожделения — нет проблем. Но если ты поведешь себя правильно и станешь слушать меня, то обещаю, что буду одним из первых твоих защитников ради спокойствия архонта.