о-прежнему без результата. Я лишена настолько многого, что моментально срываюсь в истерику. Умоляю Григория коснуться, облегчить мои страдания, дать мне хоть каплю своего тепла. Нет, нет, мне недостаточно капли. Мне необходимо тонуть в нем, захлебываться в интенсивности и неумолимости его страсти. Но он только продолжает смотреть на меня неотрывно и теперь с оттенком бесконечной тоски и разочарования, сохраняя эту проклятую мизерную, но при этом бесконечную дистанцию.
Я плачу, мне больно от этого. Без остановки спрашиваю «зачем-почему-за что»? Но Григорий опять обращается зверем и, запрокинув голову, ревет так, что мое сердце останавливается. А потом исчезает, так же, как и сам мой сон.
Я открываю глаза и щурюсь от яркого света, проникающего сквозь полог надо мной, который сейчас почему-то не плотная ткань, а тончайшее филигранное кружево. Все внутреннее пространство шатра пронизано косыми лучами, создающими обманчивое ощущение радостного утра, но оно тут же исчезает, когда я вижу Григория, сидящего у меня в ногах. Он с комфортом расположился, развалившись на подушках, и, похоже, здесь уже давно. Все еще бесстыдно обнаженный, но уже без следов копоти, кровавых потеков, и даже свежих царапин на нем нет. И в его глазах опять плещется бескрайнее море гнева и презрения. Хотя на короткий миг я успеваю уловить еще что-то, родом из того прежнего нашего короткого времени вместе, которое теперь стоит стереть из памяти навсегда. Я осознаю, что щеки мои мокрые, а тело еще предательски трепещет и горит, но просто смотрю на него, ведь ничего не в силах сделать уже, чтобы скрыть пережитое во сне. Позволяю себе какие-то секунды побыть уязвимой и безнадежно влюбленной, как раньше, в эти жестокие серые глаза, во властный взгляд и изгиб губ, в этот ужасный шрам, в огромное сильное тело, виртуозно умевшее выжимать мое наслаждение до капли, в этого мужчину целиком. Представлять, что он не враг мне, ощущать его как прежде волнующей загадкой, а не смертельной угрозой, пока он не разрушил эту иллюзию первым же словом.
— Надо же, не знал, что големы способны видеть сны, — усмехается Григорий, подается ко мне и втягивает воздух, вызывая у меня этим удушливую и неуместную сейчас волну воспоминаний. — Да еще, похоже, и эротические.
Я только сглатываю и молчу, и неожиданно приходят на ум слова Алево о том, что общая постель с Григорием — это мой единственный мой шанс на спасение. Но судя по презрительной усмешке нет у меня и этого шанса.
— Кто тот мужчина в твоем сне, что заставил тебя извиваться и истекать влагой, голем? — требует он ответа.
— Я не знаю, — сипло отвечаю я.
— Лживое магическое творение, — рычит Григорий, приближаясь еще, и мы практически оказываемся в том же положении, что и в моем сне, но при этом и близко не так. — Я слышал имя.
Его тело над моим обжигает жаром, манит обещанием краткого забвения в призрачном кайфе, и я просто закрываю глаза, чтобы не достичь дна унижения, выдав себя с потрохами после того, как он обращался со мной.
А потом чувствую движение воздуха, и пытка близостью невозможного заканчивается.
— Это ничего не изменит, — голос уходящего Григория глухой и даже какой-то надломленный. — Поднимайся. Нам пора идти. Каждому к своей судьбе.
От его слов мое сознание окончательно окутывает мрачная дымка, сквозь которую все окружающее начинает видеться как в начале моего сна. Сплошной угрозой, искусно закамуфлировавшейся под удивительную красоту. И филигранное кружево палатки — уже просто ловушка из паутины, и наполненный головокружительными ароматами цветов воздух — лишь душный смрад, и яркий свет солнца не несет в себе привычного тепла и чистого золота, а отдает кровавым багрянцем. Оглядываюсь и вижу на краю постели одежду — такие же кожаные штаны, как на Григории и остальных, и безрукавку. Только в отличие от их, светло-коричневых, мои вещи грязно-серые, цвета застарелой пыли. Хотя, возможно, мне это чудится из-за общего дрянного настроения, и серый он и есть серый.
Одевшись, собираюсь выйти наружу и сталкиваюсь с Григорием. У него в руках большое серебряное блюдо с кусочками жареного мяса, переложенными тонкими до прозрачности ломтиками чего-то насыщено фиолетового и явно сочного. Я бы сказала, что это очень напоминает некий экзотический фрукт, очищенный и порезанный, поэтому соседство с исходящим паром мясом немного странно.
— Ты сегодня ешь здесь, — отрывисто приказывает мой бывший любовник и протягивает мне тарелку.
Желудок тут же напоминает о том, что вчера ужина ему так и не досталось, так что вопрос где есть мне совершенно не принципиален. Просто бормочу «спасибо» и усаживаюсь на одну из подушек. Беру первый ароматный кусочек мяса и готова проглотить его, наверное, даже не разжевывая, но в этот момент Григорий хватает меня за руку. Замираю в ожидании очередных неприятностей, судорожно обдумывая, чем их могла спровоцировать. Но Григорий просто аккуратно кладет ломтик странного фрукта поверх и, отпустив мое запястье, повелительно кивает. Я подчиняюсь, и повторяется вчерашняя история с водой. Два совершенно разных вкуса растекаются по моему языку, противоборствуя и смешиваясь, создавая сотни непередаваемых нюансов, которые я не смогу теперь забыть никогда в жизни. Слово «восхитительно» не передает и малой толики ошеломляющего впечатления от этой, казалось бы, простой пищи. Какой-то органолептический оргазм! И скрыть свою реакцию на это великолепие просто невозможно. Застонав, я прикрыла глаза от наслаждения, совершенно непристойно облизывая с пальцев последние капли. Боже, это настолько хорошо, что почти чересчур. Еда не может, просто не должна вытворять такое с человеком.
— Что это такое? — удивленно шепчу, едва отойдя. — Почему со мной это происходит?
— Это потому, что пища моего мира очень отличается от примитивной еды мира Младших, — снисходит до пояснений Григорий, хоть голос у него и хриплый, и раздраженный, и он быстро отворачивается, как будто ему и смотреть на меня противно. — Со временем ты привыкнешь. Возможно.
— У всех, кто пробует ее, такая реакция? — я положила в рот новую порцию и снова не смогла сдержать долгий стон удовольствия. — Это просто непередаваемо!
— Обычно реакция гораздо более… бурная, — уже почти огрызается он, и я решаю отстать от него с вопросами.
Продолжаю есть, стараясь сдерживаться изо всех сил, а Григорий так и стоит спиной ко мне у входа, вроде совершенно вроде безучастный, но я замечаю, что он наблюдает за мной, чуть обернувшись через плечо.
Когда заканчиваю, то блюдо вместе с остатками пищи исчезает прямо из моих рук, как и подушки, ковры и шатер. Валюсь набок на траву прямо под взглядами ухмыляющихся Алево и остальных. Мгновенно вспыхивает злость. Еще бы, это наверняка жутко забавно — обойтись с тем, для кого магия в новинку, подобным образом, прямо обхохотаться можно! Но свой порыв я осаждаю и быстро поднимаюсь, глядя только на Григория и игнорируя остальных.
— Спасибо, было очень вкусно, — сдержано говорю, подхожу ближе и, сомкнув перед собой руки, протягиваю ему: — Прикажешь связать меня снова?
Смиренно, насколько умею, смотрю в центр его груди и внутренне усмехаюсь. Давай, покажи свой характер, Гриша.
— В этом нет необходимости, — отмахивается он, и я едва скрываю облегченный вздох. Ну да, связать меня сейчас, когда сама практически предложила, это как согласиться в чем-то со мной. Разве деспот пойдет на это?
Трогаемся в путь в прежнем порядке: впереди Григорий, я за его спиной, рыжий и красавчик в паре метров с обеих сторон, а Алево замыкающий. Оглянувшись, ловлю на себе пристальный взгляд блондина, и он усмехается, одобрительно кивнув на мои свободные сейчас руки. Хотя одобрение мне и могло просто почудиться.
Несколько часов, пусть обливаясь потом и пыхтя, но мне удавалось поддерживать темп, заданный мужчинами. Но потом я стала осознавать, что реально готова свалиться в любой момент. Никто не разговаривал по пути, и вообще мужчины выглядели более напряженными, чем вчера, и буквально сканировали глазами начавший редеть лес. Деревья стали тоньше и меньше, а большую часть пространства занимали большие кусты, буквально усыпанные огромными цветами, меняющими интенсивность оттенков от нижней части до верхушек. Я рассматривала их, когда мы проходили мимо, пытаясь отвлечь себя от того, сколько мне уже требовалось усилий для элементарного переставления ног.
Григорий остановился так резко, что я просто врезалась в него, не успев среагировать.
— Сделаем остановку, — сказал он, обращаясь, само собой, не ко мне, а к остальным, и снова исчез где-то в зарослях. Но мне было все равно, я просто отошла на пару шагов и рухнула, привалившись спиной к ближайшему дереву. Алево никак не проявил эмоций и расположился неподалеку от меня, а вот рыжий и Хоуг стали нетерпеливо вышагивать вокруг, бросая в мою сторону очень недовольные взгляды. Но плевала я на них! Черт возьми, наверное, мое дыхание не придет в норму и спустя неделю! Почему кто-то, обладающий способностью создать все нужное из воздуха, не может сделать хоть какой-то примитивненький транспорт? Моя сугубо городская натура протестовала против такой нещадной эксплуатации нижних конечностей.
Как ни странно, но силы возвращались очень быстро, и где-то спустя полчаса я ощущала себя совершенно отдохнувшей. А еще у меня обозначилась интимная проблема, но объявлять о ней вслух не хотелось, потому как ничего, кроме насмешек, я не ждала. Рыжий и красавчик присели на корточки перед Алево и что-то негромко обсуждали, не глядя на меня. Тихонько поднявшись, решила отойти совсем недалеко, в надежде управиться раньше, чем они заметят, что вообще отходила.
Ближайшие кусты показались подходящим местом. Зайдя за них, я присела, тревожно оглядываясь, так как быть застигнутой врасплох с голой задницей в такой момент не особо приятно. Поднявшись, я осмотрелась. Все кусты вокруг были одинаковы — темно-красные, густо-фиолетовые или ярко-синие цветы ближе к корням становились бледно-розовыми, светло-лиловыми или почти белесыми к верхушкам. На каждом отдельном растении один основной цвет. Но вот один куст отличался. Он был пестрым. Кажется, все возможные на свете цвета и оттенки уместились на лепестках покрывавших его соцветий.