– Что? – вскричала влетевшая княгиня. – Что это было, Моисей? Кто стрелял?
– Успокойтесь, Анастасия Григорьевна, – стараясь оставаться как можно более спокойным, отозвался Дворкин, – всего лишь неудачный опыт. Всё в порядке, идите к себе, вас ждёт Гарольд.
Та принюхалась и подозрительно глянула на зятя:
– А почему дым?
– Ничего не известно, – помотал головой Моисей, переключая разговор на актуальное. – Скорей всего, они никого никогда не отыщут: впрямую не сказали, но дали понять.
Княгиня кивнула понимающе и угрюмо.
– Кто бы сомневался. Права была Верочка, ох как права… – Она развернулась и медленно двинулась на выход. В дверях оглянулась, бросив напоследок: – Ничего, они ещё ответят за всё. Бог всё видит, Бог не даст им вольницы, а то, понимаешь, хотят – убивают, хотят – милуют, а хотят… – Так ничего больше и не придумав, тёща побрела к Рубинштейнам.
– Ответят! – крикнул ей вдогонку Моисей. – Даже не сомневайтесь: кому положено, за всё обязательно ответит, Анастасия Григорьевна!
За вычетом этой, выпущенной сдуру, оставалось ещё две пули, и их, если распорядиться остатком наследства грамотно, должно было хватить: первая – в сердце, вторая, главная, – в голову. В лоб. И никакая недобрая мысль о таком деянии уже не могла осквернить ноосферу. Месть была законной и необходимой, как в Талмуде.
Вернувшаяся ближе к вечеру Вера Андреевна вместе с пол-литровой банкой сёмужьей икры принесла известие. Сказала:
– Есть адреса, можно смотреть, я им сегодня звонила. – И, не дожидаясь вопросов родни, распределила предстоящую жизнь как по нотам: – Мам, едешь в изолированную двушку на Четвёртый Вятский переулок. Моисей – на улицу Вишневского, тоже в две изолированные, как мы и ждали: это в том же районе, но чуть дальше. Я – тоже на Вишневского, в однушку, как разведёнка. Всё – по максимальному варианту, если без Лёки. Они, как про Лёку узнали, так тут же всё переиграли, сволочи.
– И когда же ехать? – раздумчиво справился Дворкин, всё ещё перебирая в голове цепь шагов по отстранению от жизни Изряднова.
– Сказали, можно уже недели через две, если отсмотрим и согласимся до субботы.
– И когда смотреть? – снова чуть рассеянно спросил Моисей.
– Ну как… – Вера Андреевна на мгновение задумалась. – Ты свою когда хочешь, а мы мамину и мою – как решим.
– Ну а съезжаться когда? – продолжал тянуть свою заунывную пытку глава семьи, адресуя очередной раздражительный вопрос к деятельной супруге.
– Там решим, – отмахнулась та, – нам важней мамину утвердить, а с этими картина другая.
– Так куда Гарька едет, я не понял? – Дворкин вспомнил вдруг, что внук его Гарри до этого дня так и оставался вне каких-либо планов, обсуждаемых в его присутствии.
– С мамой он будет, с мамой, разве ж не ясно? – удивилась супруга. – Мы же работаем, куда ж его теперь, не на работу же с собой возить?
– Хорошо, а прописан?
– К маме и пропишем, а то как ей двушку утвердят без третьего прописанта?
– Нет, – не согласился Моисей Наумович, – так не должно быть. Гарик мой внук, и жить он будет со мной. С родными бабушкой и дедушкой, я имею в виду. Съедемся в трёхкомнатную, места всем хватит. А выгадывать площадь за счёт ребёнка – это последнее дело, я, простите, не согласен.
– Опомнись, Моисей. – Теперь уже Вера смотрела на мужа как на диагностически подтверждённого полоумного. – Совсем разума лишился? Отказаться от лишней комнаты ради того, чтобы ублаготворить эту твою идиотскую глупость? Согласиться на откровенный вздор, который ты тут сейчас несёшь? Или, может, к себе Гарика заберёшь, нянькой на старости лет сделаешься? Кафедру забросишь свою, от аспирантов этих нескончаемых и прочих диссертантов откажешься? Или лекции читать перестанешь по кручению и изгибу?
– Только до тех пор, пока не съедемся, – неожиданно твёрдым голосом заявил Моисей. – Это наш с тобой долг, Вера, перед Лёкой. Наш сын этого бы хотел, я это верно знаю, никакие иные варианты больше не рассматриваются. И это моё последнее слово. И вообще, я собираюсь оформить опекунство над ребёнком, и потому, при наличии родного дедушки в качестве опекуна, его в любом случае к Анастасии Григорьевне, прабабке, не пропишут. Это понятно? – сказал и посмотрел на них так, чтобы надёжно дошло до обеих, кто тут Прагу брал.
Пауза, что возникла после слов Моисея Дворкина, стояла недолго. Княгиня, от изумления чуть приоткрывшая рот, какое-то время оставалась в том же положении, примеряя на себя новую роль окончательной пешки на поле внезапно открывшихся семейных баталий. Вера Андреевна, взявшая короткий тайм-аут скорей машинально, нежели по взвешенному расчёту, сумела за то же время прикинуть возможные ходы и выходы и в кратчайший срок определилась. Такая спонтанно возникшая ситуация более чем подходила для выявления намерений сторон. Тем более что теперь уже вина, как бы перенесённая на мужа, сбрасывалась с предательских женских плеч так, словно некий даровой выручальщик между делом просто взял и сдул её жидковатым потоком обманного ветра.
– Да и чёрт с тобой! – резко выкрикнула вдруг Верочка. – Делай, как считаешь нужным! Только имей в виду, что никакого съезда у нас с тобой не будет. Каждый получил, чего хотел, и на этом давай мы поставим точку. Иди, получай ордер и езжай на свою площадь. А мы – на свою. И живи дальше, как тебе заблагорассудится.
Говоря эти слова, она, разумеется, понимала, что Моисей прав по всем статьям: что Гарьку к прабабке не пропишут и опекунства не дадут, коли имеется ближняя родня, и что сама она его тоже не возьмёт, потому как не позволит ей того кормилец Бабасян. А ещё была злость на никудышного мужа, в пиковый момент проявившего нежданную принципиальность и тем самым лишившего мать комнаты. И на хрена тогда, спрашивается, маме этот грузчик, брак с которым теперь уже никак не натягивает на двушку, а лишь добавляет геморроя и неоправданных расходов. К тому же на могилку к сыну не сходишь: нет её и не будет, и даже поплакать, если вдруг понадобится, не с кем и не перед кем.
– Что ж, – чуть подумав, подал голос Моисей Наумович, – думаю, я понял тебя, Вера. Более того, полагаю, ты во всём права. И, если честно, я совершенно не жалею о прожитых с тобой годах, потому что хорошего между нами было много больше, чем дурного и пустого – того самого, что образовалось за последние годы. И я не держу в сердце зла, я просто отпускаю тебя в ту жизнь, которую ты для себя избрала. А насчёт Гарьки не беспокойся, ещё не знаю как, но я сумею о нём позаботиться и вывести в люди. Вам же обеим дверь в моём доме всегда открыта: внук – ни при чём, вы по-прежнему родные ему люди, бабушка и прабабка.
Дворкин развернулся и побрёл в кабинет, к нагану и блокноту Рубинштейна: следовало ещё раз расставить приоритеты, теперь уже с учётом жизненных обстоятельств, обновлённых до крайности. Закрывая за собой дверь, он слышал, как, мелко присвистывая, заголосила княгиня Грузинова и как, хлопнув дверью, выскочила из дома супруга его Вера, враз сделавшаяся бывшей не только на бумаге, но и по существу.
14
Вновь всю ночь шёл дождь и дул ветер, донося до ноздрей Моисея Дворкина пресные запахи каляевского двора. Пахло мокрой пылью, ржавым металлом, остывшим асфальтом. Ароматы золотых шаров, исходящие от палисадника, в комнате уже не улавливались, угасая и окончательно теряясь в том месте, где сходились две соседние стены флигеля, и потому от соседнего пейзажа спальне доставался лишь слабый грохот листового железа, служившего навесом над мусорными баками.
Внезапно повеяло свежестью, какая случается перед сильной грозой, и, будто отозвавшись на такую перемену природы, потянуло озоном, защипало лёгкие, закружило в голове, сзади, в районе затылка. Моисей вслушивался в дождь, не зная, слышит ли эти звуки Вера. Возможно, там, где она осталась на ночь, дождя не было вовсе, или, возможно, его косые струи, долбя по незнакомому водоотливу, образовывали совершенно иные звучания, заливая стёкла не с той, а с этой стороны, и перекошенная временем форточка, привычным образом открытая в их супружеской спальне чуть больше чем наполовину, скорей всего, не была перекошенной, а находилась в исправном состоянии, будучи подогнана чьими-то мастеровитыми руками точно по профилю проёма, служащего для проветривания чужого спального помещения. Или же они предпочитали распахнуть окно настежь и наслаждаться свежестью собственного июльского воздуха, забыв о том, что мокнет подоконник, и образовавшаяся на нём каплевидная лужица уже начинает медленно стекать на паркет утончённым краем, и под утро кто-то из них, подойдя к окну, чтобы прикрыть створки, пустившие в спальню избыточную прохладу, удивится мокроте под босыми ногами и, отдёрнув конечность, станет искать глазами, обо что бы вытереть ступню. А найдя и обтерев, поскорее захочет вернуться в постель, где было так уютно и тепло, где снова ждали его или её, но только неизвестно, как долго длилась эта сторонняя благодать у супруги его Верочки, потому что не быть никого у неё просто не могло никак, учитывая, что даже сам он всё ещё любил её, озлобленную и неверную. В том же, что она неверна, Моисей уже не сомневался, поняв это в ту секунду, когда некогда любимая им жена произнесла, не скрывая лёгкого раздражения: «а с этими картина другая».
Он поднялся, накинул халат и присел к столу. Зажёг настольную лампу, вправил в пишущую машинку чистый лист и начал печатать, почти не обдумывая текст.
«Милейшая, дорогая моя Анна Альбертовна!
Начну с того, что крайне сожалею о том, что пауза в нашей и так весьма редкой переписке затянулась, но вместе с тем хочу сказать, что к тому имелись некоторые обстоятельства. Прежде всего, я не хотел беспокоить Вас избыточным своим присутствием в Вашей жизни, предполагая, что, всякий раз напомнив о себе письмом или звонком, я невольно сделаюсь причиной возможной для Вас раздражённости, поскольку ещё не забылись в памяти моей и, наверно, Вашей те многолетние нестыковки и недосказанности в адрес друг друга, которые, вполне допускаю, могут и теперь тревожить и память Вашу, и Ваше воображение. Однако решаюсь и пишу. Как Вы, моя дорогая? Всё ли хорошо в Вашей жизни, здоровы ли телом, спокойны ли душой? И как там папа? – уверен, Вы так и живёте памятью о нём, и это отчасти помогает Вам существовать в семейном одиночестве, несмотря на окружение многими людьми, благодарными за Ваши добрые руки доктора.