Но все разрушилось и, главным образом, из-за Ливонского ордена, магистр которого написал императору, что «неблагоразумно умножать силы природного врага сообщением ему искусств и снарядов воинских. Если откроем свободный путь в Москву для ремесленников и художников, то под сим именем устремится туда множество людей, принадлежащих к злым сектам анабаптистов, сакраментистов и других зловредных еретиков, которые станут самыми ревностными слугами царя». Словом, магистрат Любека без всяких на то оснований засадил Шлитта за решетку и вдобавок, так сказать, на всякий случай, разогнал собранный им народец, который послушно рассеялся.
А типографию Иоанн решил все-таки построить, невзирая ни на что, обратившись с этой же просьбой о печатниках к датскому королю Христиану III. Будучи лютеранином, король надеялся увлечь царя идеей борьбы с католицизмом, поэтому на просьбу откликнулся охотно и в мае 1552 г. уведомил Ивана IV о посылке в Россию мастера Богбиндера не только с типографскими принадлежностями, но и с Библией, а также еще с двумя книгами о «сущности христианской веры». После перевода на русский язык эти книги предлагалось издать в большом количестве.
Датчанин летом приплыл в Россию и в ноябре все того же 1552 г. получил аудиенцию во дворце, когда царь вернулся в Москву из казанского похода. Правда, попытка номер два тоже не удалась, поскольку русское духовенство, ознакомившись с содержанием датских книг, решительно воспротивилось публикации протестантских сочинений, но благодаря покровительству царя датский печатник не был изгнан из столицы и даже получил возможность работать как частное лицо. Иоанн же, как потом записал русский первопечатник Иван Федоров, «начаша изыскивати на Руси мастерства печатных книг в лето 61 осьмыя тысящи».
Государь не поскупился на деньги, выделив крупные суммы на строительство Печатного двора и поручив дело кремлевскому дьякону Ивану Федорову и Петру Мстиславцу, которые успели приобрести некоторый опыт книгопечатания благодаря общению с датским печатником. Словом, не мытьем, так катаньем Иоанн почти добился своего, но должок Ливонии вернуть поклялся.
Поэтому, когда в 1554 году послы магистра Генрика фон-Галена, архиепископа Рижского и епископа Дерптского просили царя возобновить перемирие еще на 15 лет, то Иоанн согласился, но с условием, чтобы Юрьевская область, тогда она именовалась Дерптской, ежегодно платила ему издавна уставленную дань. Немцы в ответ на это изобразили безграничное удивление, после чего глава Посольского приказа дьяк Иван Висковатый показал им договорную грамоту, составленную в 1503 году и подписанную тогдашним магистром Плеттенбергом.
— То было так давно, что уже позабылось всеми, — высказался глава посольства, на что Алексей Адашев, который наряду с Висковатым вел переговоры, ответил:
— Зато у нас память хорошая.
— Но стоит ли упоминать в столь серьезной грамоте о подобных пустяках, — поморщился немец.
— Коль такие деньги для вас пустяк, то мы попросим вас уплатить эту дань за полсотни лет в ближайшие три года, — ласково улыбнулся Висковатый.
— Вы шутите?! — даже отшатнулся посол.
— Ничуть, — поддержал дьяка Адашев. — Либо дань, либо нет вам перемирия.
Пришлось уступить. Дерпт, за который, как было указано в грамоте, поручился сам магистр, обязался не только впредь давать ежегодно по серебряной марке с каждого человека в его области, но и в три года погасить всю накопившуюся недостачу за минувшие полсотни лет. Кроме того, с магистра бралось обязательство не вступать в союз с королем Польши и восстановить древние православные церкви, которые вместе с католическими были разграблены фанатиками нового лютеранского вероисповедания.
Иоанн не забыл и претензии Ганзы, которая жаловалась царю, что правители Риги, Ревеля и Дерпта запрещают ее купцам ввозить на Русь металлы, оружие, доспехи и хотят, чтобы немцы покупали русское сало и воск только в Ливонии. Потому торговля объявлялась свободной.
Утвердить грамоту должны были в Дерпте, но ливонские правители решили поступить по-хитрому. По подсказке епископского канцлера договор подписали, но оговорили условие. Дескать, они не могут вступить ни в какое обязательство без согласия римского императора, как их законного покровителя.
— Царю моему нет дела до императора! — сказал русский посол Иван Терпигорев. — Дайте мне только бумагу, а уж там дадите и серебро.
Спустя три года, в феврале 1557 года, в Москве снова появились послы магистра и дерптского епископа. Узнав, что они приехали не с деньгами, а с пустыми словами, и желают не платить, а доказывать несправедливость царских требований, Иоанн без лишних слов повелел им возвращаться обратно с ответом: «Вы свободно и клятвенно обязались платить нам дань, так что дело решенное. Если не хотите исполнить обета, то мы найдем способ взять свое».
Одновременно он наложил запрет новогородским и псковским купцам на поездки в Ливонию, объявив, что немцы спокойно могут торговать и на Руси.
К тому времени, согласно повелению царя, подготовка к войне шла уже полным ходом…
Глава 27ЛИВОНИЯ
Надежда на легкий успех у царя была еще сильнее, поскольку за это время Иоанн успел сделать немало полезного и внутри страны. Одна за другой его земли освобождались от так называемых кормленщиков, в ведении которых было судное право в городах и волостях, — они, будучи царевыми наместниками, жили судными оброками и пошлинами, «храня устройство, справедливость и безопасность общую». Иные и впрямь честно исполняли свой долг, но большинство думали лишь о собственной корысти, поэтому жителям этих местностей ничего хорошего ждать не приходилось — царевы слуги нещадно теснили и грабили их.
Чтобы искоренить зло, Иоанн указал «во всех городех и волостех учинити старост излюбленных… которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею» и которые умели бы их рассудить в правду «беспосульно и безволокитно», а также сумели бы собрать и доставить в государеву казну оброк, установленный взамен наместничьих поборов. Из этого-то оброка Иоанн и повелел выплачивать денежное жалованье своим дьякам, подьячим и прочим боярским детям.
Кроме того, он установил обязательность военной службы не только с поместий, но и с боярских вотчин. Теперь владелец ста четей угожей земли обязан был идти в поход на коне и в доспехе, либо выставить вместо себя человека, либо внести установленную за неявку цену в казну.
Желая приохотить людей к службе, Иоанн назначил всем служилым людям «праведные уроки» — постоянные денежные оклады «по отечеству и по дородству», т. е. по родовитости и по служебной годности, а также особое денежное жалованье во время похода, чего раньше тоже не водилось, а также установил двойную плату тем из боярских детей, которые выставляли лишних ратников сверх определенного законом числа. Таким образом, введя «кнут» и «пряник», он мог и поощрять достойных, и карать нерадивых.
С того времени, как утверждают летописцы, число воинов не просто увеличилось — удвоилось, даже если сравнивать их количество с совсем недавними временами, например, с тем же походом на Казань. А если добавить к этому русскую неутомимость, физическую крепость, привычку стойко переносить тяготы и лишения в походах, а также приобретенный ратный опыт, то уверенность Иоанна в легкости предстоящей кампании против Ливонии виделась далеко не беспочвенной.
Единственное, что смущало царя, так это решительное противодействие его планам похода на север со стороны Адашева и других советников. Мало того, так они подключили еще и Сильвестра, а тот и рад — сызнова завел свою нескончаемую песню о том, что в Кафе в рабстве у поганых томятся тысячи русских невольников, что ливонцы хоть и неправильно молятся, да все ж не кому-нибудь, а богородице и Христу, что… Словом, много чего наговорил.
Однако пусть и не сразу, но сумел-таки Иоанн перетянуть их всех на свою сторону. Можно было бы и без того обойтись, мол, повелеваю, и вся недолга, но помнил царь уроки Карпова, хорошо помнил. «Надобно, чтоб каждый не просто твое повеление исполнял, потому как оно от государя исходит, но и считал, что оно единственно правильное и мудрое. Тогда у исполняющего его и сил, и желания все сделать как должно куда как поболе будет», — пояснял Федор Иванович своим суховатым голосом, пристально глядя на ученика.
Вот чтоб желания прибавилось, Иоанн и пояснял разумность похода не на юг, а на север. Кому на пальцах втолковывал, что не время еще крымского хана за глотку брать, пока из-за его спины чалма Сулеймана виднеется. Иным прочим, стоявшим за южное наступление больше из корысти, разъяснял о пользе торговли, а тем, кто чаял угодий себе нарезать, напоминал, что и землица в тех степях не в пользу хозяину пойдет. Ну какая может на ней пшеница вырасти, коли там летом даже дикое неприхотливое разнотравье, и то выгорает?! Кого-то и впрямь убедил, а кого и нет — все равно умолкли, ведая, что слово царя твердое, и коль оно сказано, так чего уж тут — все равно будет так и не иначе.
Меж тем приготовления к войне шли полным ходом. Отовсюду к пределам Ливонии шли обозы с ратными припасами, везде наводили мосты, близ дорог возводили станы и ямы[203]. К концу осени 1557 года сорок тысяч воинов уже стояло на границе под началом Шиг-Алея, бояр Михайлы Глинского, Данила Романовича Захарьина-Юрьева, Ивана Шереметева, князей Серебряных, Андрея Курбского и других воевод. Кого только не было в этом войске — татары, черемисы, мордва, пятигорские черкесы… Ждали только слова Иоанна, а тот… тот ждал ливонских послов, еще надеясь решить дело миром. Наконец те прибыли, но, судя по их смущенно-унылым лицам, можно было сразу предположить, что дань они не привезли.
— Мы ведь оговаривали, что дань должен утвердить цесарь, — горячо возражал посол, пытаясь запутать в паутине слов опасных соседей. — Что мы могли поделать, коль у его величества так много дел, что он рассмотрел этот договор совсем недавно?