Белка, Сатир и Эльф вопросительно переглянулись и, пожимая плечами, кивнули друг другу. А Тимофей, ничего не заметив, перевернулся на живот и принялся играть Ленкиными ушами. Та, шутя, огрызалась, делала вид, хочет укусить ребёнка. Тимофей отдёргивал руки, смеялся, хватал доберманшу за острые клыки, трепал за морду, затыкал ноздри. Собака ворчала, вырывалась, слегка прихватывала ребёнка за пальцы, слюнявила их и всё время старалась заглянуть ему в глаза. Что было совсем странно, ведь люди уверены, что собаки не выносят прямого человеческого взгляда.
— Мелочь, ты рассказывать будешь? — напомнила ему Белка, забирая у Эльфа бутылку.
Тимофей хохотал, возясь с Ленкой. Доберманша повизгивала, отвечая ему.
— Буду, буду! — ответил мальчик.
— Ну, так, давай.
— Не нукай, не запрягла, — последовал ответ.
Белка сделала большой глоток портвейна, вытащила из близлежащей кущи хлама резинового пупса с одной ногой и запустила им в Тимофея. Тот схватился за ушибленный загривок, пригрозил обидчице кулачком и начал:
— Да она неинтересная, история эта.
— Ты не стесняйся, — приободрила его Белка.
— В общем, текла речка. Маленькая такая. Лягушки там у неё, головастики, пиявки всякие. Что ещё было? Кувшинки, ряска.
— Ну-ну, — подбодрил Сатир, принимая от Белки бутылку.
— Только вы потом не обижайтесь, что сказка глупая.
— Собственная глупость приучила нас не обижаться на глупость остальных, — заверил его Эльф.
— Чего? — переспросил Тимофей.
— Всё хорошо. Рассказывай.
— Я, может, чего и перепутаю. Просто, времени уже много прошло…
— На время никогда нельзя надеяться, — заметил Эльф. — Оно вообще ненадёжное.
— В общем, жила-была речка. Текла она много-много лет. А может и веков. Других рек в округе не было и эта речка-переплюйка думала, что она самая великая во всём мире, и что вся вода мира течёт в ней. Очень она гордилась и важничала от этого. Со временем характер её от этого сильно испортился. Берега заболотились, поросли острой осокой, вода стала горькой и вонючей. Но речку это не волновало. Она считала, что если кому-то по настоящему хочется пить, тот разбирать не будет, любую воду выпьет — и тухлую и, противную. «Я — единственная река в мире», — говорила она себе, — «какой захочу, такой и буду. Нет в мире другой воды». И вот однажды увидела она во сне океан. Огромный, как небо, с волнами, как горы, весь в тучах и холодных брызгах. И поняла, что, по сравнению с ним, она совсем ничтожная, не больше, чем капля. Наутро, когда рассвело, люди и звери, что жили по берегам, увидели, что речка исчезла. Исчезла вся, до капельки и больше никогда не возвращалась. Вот и вся история. А в конце отец обычно говорил, что нельзя увидеть Вселенную и остаться там, где был, и тем, кем был.
— Ну, вот видишь, — сказал Эльф Тимофею, — а ты говорил, что ничего не понял у Хаксли.
— А кто такой Хаксли? — спросил Тимофей, продолжая играть Ленкиными ушами.
— Да так, человек, — сказала довольная Белка. Она всегда радовалась хорошим историям и неожиданным ответам.
— Фигня, — поднимаясь на ноги, сказал Сатир. — Всё это полная фигня.
— Почему же? — поинтересовался Эльф.
— Белка вон смерть видела, — неожиданно охрипшим голосом как-то лающе произнёс он. — И что же? Ничего с ней не произошло. Никуда не исчезла. Здесь осталась.
В комнате разом наступила такая оглушительная тишина, что стало слышно, как снаружи опускаются на оконное стекло снежинки. Тимофей оставил Ленкины уши и испуганно посмотрел вокруг. Белка побледнела, дрогнувшим голосом ответила:
— Может быть, это потому, что я слишком хотела вернуться обратно… К вам. А, может быть, мне всего лишь дали отсрочку и я ещё куда-нибудь денусь… На этот раз уже навсегда.
Сатир, понимая, что сказал что-то ужасное, ушёл на кухню, лёг в ванную, как в тесный гроб, закрыл лицо руками и застыл.
— Прости, Серафима, — глухо сказал он. — Это я от скуки с ума схожу, наверное. Прости.
— Он обидел тебя? Он не хотел, — Тимофей подошёл к Белке, виновато тронул её за руку. — Не сердись на него.
— Не переживай, что бы Сатир ни сделал, я никогда на него не обижусь. Никогда, — заверила его Белка. — Не бойся за меня.
Серафима с успокаивающей улыбкой приложила указательный палец к губам, на цыпочках прошла на кухню, тихо взялась за вентиль крана и резко открыла воду. Тугая струя с шипением ударила Сатиру прямо в лицо. Он, мгновенно вымокший до нитки, рывком сел в ванной и ошарашено посмотрел на подругу. Серафима опустилась на пол рядом, отёрла капли воды с глаз и щёк Сатира, убрала со лба мокрые, похожие на звериную шерсть волосы, коснулась виска.
— Держись. Не раскисай, — мягко и серьёзно сказала Белка. — Ну, и не обижайся, ладно? — добавила она. Потом развязала у себя на шее полюбившийся ей красный платок и обмотала им шею Сатира.
На следующий день Сатир раздобыл где-то маленький резиновый мячик и принялся, лёжа на диване, методично кидать его о стену. Некоторое время Белка, используя этот звук в качестве ритма, что-то тихо импровизировала на металлофоне, потом сбилась, запуталась и бросила своё занятие. Ленка, положив голову на лапы, поначалу следила глазами за происходящим, затем утомилась и отвернулась в сторону. А Сатир всё продолжал бросать, ловить и снова бросать о стену небольшой резиновый шарик с потускневшей от старости красной полоской. Раздавались звонкие размерянные звуки. Было в их ритмичности что-то безнадёжное и усыпляющее.
— Господи, будто гроб заколачивают и никак не заколотят, — не в силах сосредоточиться пробормотал Эльф, откладывая в сторону книгу.
— Сатир, в самом деле, прекрати, уже час колотишь. У меня даже сердце бьётся в твоём ритме, я боюсь, что если ты остановишься, оно тоже встанет, — сказала Белка.
Сатир поймал мяч последний раз, с сожалением посмотрел на его блестящий бок и швырнул свою игрушку Ленке. Та охотно схватила мяч зубами, и стала, ворча, с ним возиться.
Сатир включил ближайший телевизор. Шли новости. Сначала показывали жертв очередной авиакатастрофы, потом переключились на замерзающих шахтёров Дальнего Востока, продолжили сходом селевых потоков на Северном Кавказе и закончили бодрым рассказом о столкновении болидов «формулы один», в котором, лишь по счастливой случайности никто не пострадал. Прогноз погоды пообещал метель, гололёд и минус пятнадцать всю неделю.
— Как вам? Это же не новости, это расстрельный приговор какой-то! — обернулся к друзьям Эльф.
— Всё правильно. Так и должно быть, негатив должен превалировать, — заверила его Белка. — Пастух пасёт своё стадо. С телезрителями теперь обращаются как с членами какой-нибудь тоталитарной секты. В сектах людям, прежде всего, внушают, что их окружает мрак и ужас, а спокойствие и счастье только здесь, в секте. Телевизор, как опытный гуру-мракобес, тоже ежечасно показывает, что вокруг тебя страдание и смерть, и внушает, что единственное место, где можно выжить — это твой дом, твой диван перед экраном. Поэтому спрячься, затаись, как «премудрый пискарь», сожмись в пылинку, в ничто, и будь счастлив, что у тебя есть этот уголок тишины, покоя и сытости. Кроме того, регулярно показывая голодных и замёрзших, всеми заброшенных и всеми забытых людей, телевизор внушает, что стране на тебя наплевать, поэтому ты тоже должен наплевать на неё, забыть о ней и заниматься только обустройством своей норы. Сделать своё жилище как можно глубже и безопаснее, и ни в коем случае не высовываться, что бы ни происходило на поверхности. Это для того, чтобы людей не волновало то, как идёт разграбление и уничтожение страны. И это никого не волнует. Действительно, не будет же обыватель волноваться о судьбе государства, от которого видел только гадости! Так что, в государстве, предназначенном для уничтожения, необходимо показывать как можно больше негатива.
— Да, похоже на правду, — согласился Эльф. — Кстати, я обратил внимание, что сейчас, даже когда показывают природу, часто делают акцент не на красоте мира, а на том, как животные пожирают друг друга, дерутся, какие они агрессивные, опасные. В общем, та же тактика запугивания. Идёт аккуратное редактирование реальности.
Сатир, меж тем продолжал внимательно смотреть телевизор.
— Сатир, ты не хочешь его выключить? — обратилась к нему Белка.
Он отрицательно покачал головой.
— Тогда забирай его и вали на кухню. Чтоб глаза наши его не видели.
— И уши не слышали, — добавил Эльф.
Сатир последовал совету. Поставил «ящик» на кухонный стол, улёгся в ванну и снова уставился на экран. Лицо его стало серьёзным и сосредоточенным, он словно бы весь подобрался внутренне, приготовившись к поиску и ожиданию чего-то. Так продолжалось весь день. Лишь изредка он поднимался из ванной, чтобы размять затёкшие члены, да переключить канал.
— А другие телевизоры забрать не хочешь? Там ещё три штуки осталось, — поинтересовалась Белка.
Сатир подумал минутку и забрал остальные. Поставил их всё на том же столе. Настроил на пару центральных российских каналов, MTV и Euronews.
Белка, наблюдая за происходящим, спросила:
— Ну и зачем тебе всё это?
— Не знаю, просто интересно.
— Что тут может быть интересного? Здесь же всё ненастоящее. Зачем тебе ненастоящее? Ты ведь никогда не был падальщиком!
Сатир помолчал, наблюдая за суетой на мерцающих экранах, испускающих голубоватый свет, чем-то похожий на тот, что включают в операционных для дезинфекции.
— Ну, устал я просто. Хочу лежать, смотреть и ничего не делать. Это запрещено?
Белка с сожалением посмотрела на него.
— Захотелось расслабиться и встать на четвереньки? На уютные четвереньки?
Сатир не ответил, переводя взгляд с экрана на экран, пытаясь выловить в звуковой каше то, что относится к происходящему на экране, а зачастую, выхватывая из звукового хаоса какой-нибудь один поток и применяя его к первой попавшейся картинке. Процесс захватил его. Он растворился в обрушившемся информационном потоке. Сатиру всё время казалось, что сейчас ему скажут нечто важное, что если уж не наполнит смыслом всю его жизнь и не сделает счастливым, то хотя бы даст пищу для размышлений, хоть немного заполнит вакуум, образовавшийся после увиденных смертей и у