Где мы жили, как мы жили,
Улыбаясь и печалясь,
Мы сегодня позабыли,
Потому что повстречались.
Навсегда, навсегда,
Навсегда…
Мы не знаем, кто откуда,
И забыли, кто мы сами,
Только знаем — это чудо
И случилось это с нами.
Навсегда, навсегда,
Навсегда…
Ночь подходит к середине,
И поёт ночная птица,
Только знаем, нам отныне
Невозможно разлучиться.
Никогда, никогда,
Никогда…
Сатир чувствовал, как обжигает его лицо Белкино дыхание, как по его щекам ползут её горячие слёзы, и что-то просыпалось в нём, какие-то родники открывались в груди, толкаясь изнутри, размывая коросту, запёкшуюся на душе от долгого одинокого путешествия в пустоте. И всё вокруг словно бы становилось невесомым, будто бы Белка клялась ему, что счастье возможно и он верил ей.
Под утро Серафима возвращалась обратно, насухо вытерев лицо, чтобы никто не догадался, что с ней происходило ночью.
Когда рассветало, Тимофей первым выскакивал из-под одеяла и вприпрыжку бежал к окну, чтобы взглянуть на небо. Если светило солнце, он тут же расталкивал спящих и с воплями «Ура! Солнце!» начинал одеваться. Белка и Эльф просыпались медленно, с неохотой. Поминутно пытались натянуть что-нибудь на голову и урвать себе ещё несколько минут сна, но Тимофей тут же пресекал эти попытки.
— Вы что? Там солнце! Как же можно спать? Гулять надо! — тормошил он их. — Может быть, Йон придёт. Расскажет, как на змей охотиться, он обещал мне в прошлый раз.
— А как охотиться на маленьких несносных детей, он не обещал рассказать? — ворчал Эльф.
От таких слов Тимофей на секунду замирал и медленно отвечал:
— Нет, не обещал. Но я попрошу, чтобы он научил меня варить яд, которым они стрелы мажут. А лук я и сам сделаю… — и он, широко распахнув глаза, с угрозой смотрел на Эльфа.
— Слышь, Серафима, растут, растут новые варвары.
Если часто и помногу смотреть на солнце, глаза привыкают, и можно почти совсем не щуриться. После многих дней следования за солнцем, друзья привыкли к его яркому свету, как бедуины привыкают к жаре и песку, а горцы к высоте и чистому воздуху. От морозных ветров, которые неизбежны зимой в ясную погоду, кожа на их лицах обветрилась, губы потрескались. Со временем у них даже появилось одна общая привычка: в минуты задумчивости они обгрызали с губ омертвевшие клочки, и это делало их похожими друг на друга.
Несколько раз они приводили к себе в гости Йона. Когда он впервые увидел лежащего неподвижно, словно труп, Сатира с повязкой на лице, то на секунду окаменел, с лёгкой паникой в глазах посмотрел на Белку.
— А это кто? Он хоть живой?
— Это наш друг Сатир. Он пытается разобраться в жизни.
Йон присмотрелся получше, заметил, что у странной фигуры вздымается грудь и немного успокоился.
— У нас, иногда тоже бывает, что кто-то вдруг теряет себя и не знает, как жить дальше. Тогда шаман засыпает его землёй, чтоб одна голова торчала. Потом накрывает голову плетёной корзиной и оставляет так на несколько дней, а иногда и недель. Подкармливает его немного, травами какими-то окуривает, воду льёт на голову. И человек понемногу приходит в себя. А бывает, даже сам потом становится шаманом. Кстати, давайте его травой окурим, а? У меня есть.
— Не надо, — удержал его Эльф. — Вдруг, это не та трава? Ещё хуже сделаем.
— Как хотите. Только вы его совсем одного не бросайте. А то он может заблудиться и не вернуться обратно.
— Мы не бросаем, — заверила его Белка.
До начала весны жизнь шла неторопливо и немного скучно. А вот когда на московских улицах потянуло влажным будоражащим ветром, когда сосульки на крышах вдруг стали расти не по дням, а по часам, когда в мелких лужицах детскими голосами заверещали купающиеся воробьи, произошло несколько событий, после которых жизнь неудержимо рванула вперёд, словно прорвавшая плотину горная река.
На одну из встреч с Йоном Белка пошла в одиночку. Тимофея с Ленкой она отправила в гости к бабушке Истомина, а Эльфа одолела непробиваемая меланхолия и он, несмотря на все уговоры Серафимы, решил остаться дома. С прогулки Белка вернулась в необычно задумчивом настроении, но никто на это внимания не обратил. Эльф продолжал пребывать в депрессии, а Тимофей сообщил интересные новости:
— Меня баба Валя жить к себе зовёт, — сказал он Белке. — Ну, не одного, конечно, с Ленкой.
— А ты что думаешь по этому поводу?
— Не знаю, мне с вами хорошо. У вас интересно.
— Да, чем-то похоже на зоопарк, — заметила Серафима, снимая куртку и прямо в ботинках проходя в комнату. — Ладно, ты подумай хорошенько, над этим предложением, а потом скажешь нам, что надумал. Идёт?
— Идёт, — согласился Тимофей. — Только мне всё равно с вами нравится. Чего интересного Йон рассказал? — тут же перескочил он. — Как на змей охотиться рассказал?
— На змей-то? — повторила Белка, думая о чём-то своём. — Нет, не рассказал. Ему некогда было. Он быстро ушёл.
Она наклонилась над Эльфом.
— Как Сатир тут себя вёл?
— Тихо. Стоял посреди кухни, шевелил пальцами, смотрел куда-то в землю. То есть в пол.
Белка села на край дивана, чёрные иглы её волос закачались медленно и немного устало.
Когда все уснули, она снова пришла к Сатиру и они до самого рассвета простояли обнявшись.
За окном шумел упругий сырой ветер, сбивал в стога серые облака и тут же раскидывал их. Всю ночь высоко над землёй носились клочья небесного сена. Весна наступала на город. Набухший влагой снег сползал с покатых крыш, опасно нависал над тротуарами рыхлыми белыми языками.
Воздух был пронизан ожиданием. Что-то должно было случиться.
Однажды утром Белка проснулась от слабого прикосновения к своему плечу. Она открыла глаза и пружинисто, будто и не спала вовсе, приподнялась на локтях. На полу возле кровати сгорбившись, бессильно положив руки на колени, сидел Сатир. Из ушей его больше не торчала вата, не было и повязки на глазах. Белка быстро пробежала глазами по его помятой и какой-то высохшей фигуре. Сатир выглядел словно водолаз, поднявшийся из самых гибельных океанских глубин, где провёл во много раз больше времени, чем может выдержать человеческий организм. С бледным лицом и ввалившимися глазами, он приветствовал Серафиму слабой улыбкой.
— Я вернулся… — хрипловато прошептал он. — Вот…
Лицо Белки осветилось радостью. Она смотрела и не могла наглядеться на его всклоченные волосы, на серый, с дырой на плече, свитер, который сидел на нём, как на вешалке, на чёрные пятна глазниц, из глубины которых горели такие же яркие, как и раньше, зелёные уголья глаз.
— Ну, как, ты узнал? — спросила Белка. — Есть смерть?
— Узнал. Нет, — ответил Сатир.
— А что есть?
— Всё есть: жизнь, красота, солнце, море, небо… Одной смерти нет.
— Хорошо, что так оно всё разъяснилось, правда?
— Правда.
Они помолчали, глядя друг на друга. За окном что-то заскрежетало, потом раздался шумный удар, и следом за ним громкие шорохи, словно по асфальту протащили множество бумажных мешков с чем-то тяжёлым. Сатир вздрогнул, повернулся к окну, на лице его проступили острые скулы.
— Это снег с крыш падает, — успокоила его Белка. — Весна…
— Весна, — улыбнулся Сатир. — Слушай, покорми меня, пожалуйста. Есть хочу, просто помираю, — попросил он слабым голосом и положил руку на её ладонь.
— Помираешь? — улыбаясь, переспросила Серафима. — Так ведь смерти нет.
— Да, смерти нет, но жрать охота, — он попытался засмеяться, но только закашлялся.
— Пойдём, Магеллан внутренних пространств, — она легко и весело встала с дивана. Поддерживая Сатира за плечо, помогла ему подняться и повела на кухню.
Время шло. Сатир понемногу приходил в себя. Вскоре его тело снова обросло канатами упругих мускулов, в движениях появилась свобода и сила. Иногда он хватал Тимофея и начинал, легко, словно плюшевого зайца, подкидывать его под самый потолок. Мальчик и Сатир хохотали, Ленка оглушительно лаяла, Белка, сидя на вершине пирамиды из телевизоров выкручивала до упора громкость магнитофона с чем-нибудь вроде «Iron Lion Zion» Боба Марли и пританцовывала на месте. Эльф, лёжа на диване оглушительно дудел в Белкину флейту. В ушах у всех звенело. Наигравшись, Сатир отправлял пацана на кухню отмываться от побелки, а сам хватал Ленку и начинал крутить её над головой. Собака изумлённо смотрела на кружащийся внизу пол и не зная, что делать, молчала. Из кухни прибегал мокрый Тимофей и принимался скакать, пытаясь ухватить мельтешащие Ленкины лапы. Собака, завидев хозяина, снова начинала лаять и делала вид, что хочет укусить Сатира за запястье.
— Ага, ага, укуси меня! — кричал ей Сатир. — Я тогда тебе твой куцый хвост оторву!
— А я налью тебе в пиво «аква тофану»! — тут же обещал Тимофей.
— Вы чему тут без меня ребёнка учили? — изумлялся Сатир.
— Истории древнего мира, — отвечал Эльф, наблюдающий с дивана за этой вакханалией.
— Заметно. Результаты налицо, — зычно отвечал тот, не отпуская собаки. — Но, должен сказать, у вас странный подход к изучению истории. Надеюсь, про подвиги Мессалины и Калигулы вы ему ещё не догадались рассказать?
— Нет, нет, — смеясь, заверял его Эльф. — Я только о том, что ему надо знать, рассказывал. Ты спроси, он тебе про восстание Спартака или новгородское вече больше любого учебника расскажет. А «аква тофана» — это так, побочный продукт.
На улице было промозгло и слякотно, нахохлившиеся галки выклёвывали из серого снега красные пятнышки крови, оставшиеся после пробегавшей мимо дворняги с порезанной лапой. Сырой ветер огромным ватным комом катался по улицам, ухал в подворотнях, сорил моросью. Редкие прохожие старались побыстрее нырнуть в автобусы и подъезды. А в полуподвале старого, предназначенного для расселения и сноса дома, было тепло и весело. Там беззаботно смеялись люди и играла музыка. Там вечно молодой Боб Марли пел о мелком, прокалённом солнцем песке, о пальмах, сонно склонивши