ращались из похожих друг на друга, оловянных солдатиков, в галдящую стаю диких цветастых птиц. Откуда-то являлись бубны, маракасы из кокосовых орехов, какие-то гремелки и шуршалки. Негры становились вокруг костров и начинали петь и плясать, шумя и громыхая своими инструментами. Ритмы при этом получались такие чёткие и зажигательные, лица повстанцев, исчерченные ритуальными шрамами, в отсветах огня сияли такой чистой радостью и весельем, что остаться в стороне было просто невозможно.
Эльф, Сатир и Белка праздновали вместе со всеми. Йон помогал им соорудить подходящее одеяние и они вливались в хороводы. Русские не знали языка, на котором поют негры, они не знали правил, по которым танцуют, им просто хотелось быть вместе со всеми и этого было достаточно. Белые скакали, горланили что-то, сливаясь с общим ритмом гремели маракасами, сверкали глазами, глядя на пляшущее пламя.
Белка, как единственная девушка в лагере вызывала всеобщий ажиотаж, вокруг неё всегда собиралось множество танцующих, которые кружили вокруг неё, как фазаны вокруг самки, распушая травяные хвосты, тряся снопами на головах. Белка охотно принимала ухаживания, потираясь с партнёрами носами, толкая их задом и вскидывая вверх руки, так что её грудь показывалась из-под растительного одеяния. Каждый из танцующих старался оказаться поближе к ней, отодвигая остальных. Белка заводилась, её глаза горели, смех брызгал вокруг, как запах мускуса.
Сатир, понаблюдав некоторое время за её танцем, протискивался сквозь толпу и, смеясь, начинал ходить вокруг Белки кругами. Энтузиазм негров сразу ослабевал. Слава Сатира как первого бойца остужала разгорячённые курчавые головы. Они не обижались, поскольку весь этот танец изначально не был серьёзным.
Праздник шумел и бросался искрами до середины ночи. Потом понемногу всё стихало и лагерь отходил ко сну. Утром дежурные дочиста убирали остывшие угли костров, увядающие цветы, начавшие жухнуть травы и листья и начинались будни.
Первое время после прибытия в лагерь Эльф, несмотря на одуряющую вечернюю усталость, подолгу не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами, слушал доносящиеся из джунглей звуки, такие необычные и таинственные, словно они шли с другой планеты. Временами, когда ветер приносил чей-то далёкий и гулкий вой или раскатистое рычание, Эльф зябко ёжился под простынёй, представляя, кто бы мог так кричать. Ветер трепал стены палатки и они то выгибались с лёгким хлопком, как паруса, то опадали складками. «Бог знает из каких мест прилетел этот ветер, — думал Эльф. — Может, с океанских просторов, где дельфины скользят вслед за кораблями и сверкают на солнце упругими, как мячи, телами. Оттуда, где прибой дробится брызгами и кипельно белой пеной моет каменистые берега. А может, он явился из саванн, где бродят, мотая головами зебры, плывут, как паруса жирафы, змеями перетекают в густой траве львицы в песочных шкурах, высматривающие жертву. Может, он встречал по пути задыхающиеся в красной пыли города, где люди укутывают лица тканью. Может, он пришёл из пустыни, где злым хохочущим божеством царит солнце, да выгнули верблюжьи спины барханы. Господи, сколько же всего можно увидеть в мире!». Шелестели травы, скрипело дерево, попискивали какие-то мелкие существа. На крышу палатки временами с глухим стуком падали ночные насекомые, Эльф слышал, как их крохотные лапки скребут по материи. Шевелился полог у входа, волнующие и незнакомые запахи ночи врывались внутрь вместе с ночной прохладой. Эльф жадно вдыхал их, трепеща и всё ещё не веря, что оказался в самом сердце Африки. Однажды, уже находясь в полусне, он увидел как в проёме откинувшегося полога, на секунду появилось, застыло и тут же исчезло существо, похожее на огромную полярную сову. Оно было метра полтора ростом, в пышном белом оперении, исчерченном чёрными крапинками. Лунный свет отразился в его глазах, и, словно усиленный неведомой линзой, на мгновение ослепил человека. Когда зрение вернулось к Эльфу, полог уже упал. Эльф тихо поднялся, прижимая левой рукой отчаянно колотящееся сердце подошёл к выходу. Чуть помедлил и отодвинул прорезиненную ткань. За ней никого не было. Он вышел на воздух. Поднял лицо вверх. Полная луна омыла его потоками невесомой, прохладной воды, поцеловала в обе щеки. Над джунглями летело, удаляясь и поднимаясь всё выше к луне небольшое серебристо-белое пятнышко.
К моменту прибытия русской троицы, повстанцы находились в лагере уже около трёх месяцев. Большинство из них имело кое-какой боевой опыт. В годы правления Ассаи Руги, да и при полковниках им приходилось бороться с бандами, приходившими в Дого из соседних стран. Одни бандиты проникали ради грабежа, при помощи других соседи прощупывали почву для возможного вторжения. Правительства сопредельных государств, как и большинство правительств в странах Африки, в той или иной степени контролировались западными державами — США, Англией, Францией, Германией. В Дого запад почти не имел влияния. Так было при Руги, так осталось и при полковниках. Это, очень необычное для Африки положение дел, объяснялось малыми размерами страны, бедностью её недр, и тем, что обе власти активно противодействовали иностранному засилью.
День выступления неумолимо приближался. Эльф боялся его. Боялся до дрожи в коленках и до спазм в горле. Именно в этот день надо было начинать убивать.
Когда была возможность, он уходил в джунгли и сидел там, невидяще глядя перед собой, пересыпая с руки на руку горсть сухой, как пепел земли, и неслышно шелестя губами:
— Скоро мы будем убивать. Убивать просто, буднично, или со страшными криками, но убивать. От ненависти к людям или от любви. С верой в ничтожество или в величие человека. Со слезами или смехом. Кто как умеет. Но каждый, словно ребёнка, понесёт смерть на руках своих. И я вместе со всеми.
Сатир в свободное время любил погонять с неграми в футбол. По вечерам, когда, казалось бы и сил уже ни на что не оставалось, человек двадцать собирались на краю лагеря, где заросли были не так густы и, пока не наступила стремительная южная ночь, носились за мячом. В Африке в футбол не играют только те, у кого под руками нет ничего похожего на мяч. Вокруг играющих собирался почти весь лагерь. Сатир никогда не видел, чтобы зрители так искренне болели. Они кричали, закатывали в отчаянии глаза, сверкая белками, плясали от радости, когда побеждала их команда, швыряли в пыль шапки, воздевали руки к небу, вопрошая своих богов, как можно так играть. Каждое движение футболистов, каждый пас вызывали бурю криков, зрители не замолкали ни на секунду, галдя, словно птичий базар. Сатир бывал на футболе в России, но никогда не видел такого урагана эмоций. Поскольку Сатир и на поле не терялся, то каждый его проход с мячом зрители приветствовали такими воплями, будто на поле сошёл сам Пеле.
Хотя день Сатира был заполнен до отказа, у него тоже выдавались минуты для размышлений. Иногда он садился где-нибудь в стороне ото всех, в тени, чтобы успокоиться, отдохнуть. Как и Эльфа, его тревожил приближающийся день выступления.
— Автомат Калашникова, — думал он, оглядывая лежащего на его коленях, похожего на неведомого чёрного хищника, АКМ. — Автомат Калашникова. Холодный, надёжный, мой. Вот и всё. С тем и пойдём.
Вот и все мысли, которые он мог себе позволить. Любые сомнения и страхи он давил в зародыше, не давая разрастись.
Одна Белка ни о чём не думала и не тревожилась. После московской полуподпольной жизни она, наконец, почувствовала себя по настоящему живой и свободной. Ей непрерывно хотелось что-то делать и она целыми днями пропадала в лазарете, поглощённая обязанностями врача. Порой она настолько погружалась в заботы, что забывала о еде, вспоминая, лишь когда помощник трогал её за руку и показывал в сторону столовой. Даже когда к ней приходили Эльф и Сатир, она, разговаривая с ними, что-нибудь делала: читала справочники и пособия, мотала бинты, разбиралась с медикаментами.
— Выпить бы, — пожаловалась она как-то друзьям. — Постоянно хочется выпить.
— У тебя ж, как у медика, должна быть канистра спирта, — пожал плечами Сатир.
— Спирт — это святое. Спирт — для революции, — ответила Белка.
— Ну, возьми тогда «колёс» каких-нибудь, — Сатир встал и полез шарить по разложенным на столе кучкам медикаментов. — Димедрол, реланиум? Есть?.. Ты по какому принципу вообще таблетки сортировала?
Белка с силой шлёпнула его жгутом по рукам, так что Сатир шарахнулся от неё.
— Ты сдурела, собака Авва? Больно же!
— Нечего тут ручонками сучить. «Колёса» тоже для революции. А кто такая собака Авва?
— Помощница доктора Айболита. Вообще, я смотрю, революция ещё та любительница допинга: спирт ей, «колёса» ей… Что ж нам остаётся?
— Выходит, что ничего. И вообще, мальчики, привыкайте жить без искусственных стимуляторов, — философски заметила она.
Полчаса прошло в неловком молчании, лишь изредка разбавляемом, пресными, ничего не значащими фразами.
— Ладно, чёрт с вами, — сдалась, наконец, Белка. — Выдам вам из закромов Родины.
Она выглянула из палатки, посмотрела, не идёт кто, и быстрыми вороватыми движениями наполнила спиртом небольшие стаканчики.
— Думаю, для революции ещё хватит, — прикинула она что-то в уме.
— Сама то небось время от времени прикладываешься? — поинтересовался Сатир.
— Бывает…
Они выпили, закашлялись с непривычки. Закусили хлебом. Не торопясь, обсудили меню в столовой, достоинства АКМ и немецкого ручного гранатомёта. После чего, Белка стала выпроваживать своих гостей.
— А теперь все вон. Мне ещё всякие справочники медицинские читать надо. Не мешайте.
— Ещё бы спиртику, хозяйка, — с притворной жалостью протянул Сатир.
— Бог подаст. Ступай служивый…
Незадолго до дня выступления Ассаи Руги снабдил Йона деньгами и отправил по городам, чтобы тот купил два автобуса, на которых повстанцы могли бы быстро и неожиданно для полковников добраться до их резиденции и захватить её. Йон взял в помощники двух негров и отправился в путь. Он вернулся через пять дней в одиночестве.