ые облака, похожие на распаханное поле. Тёплый ветер влетал через окно, шевелил Белкины волосы, бормотал что-то беззаботное, тревожил запахами. Серафима вдохнула полной грудью, так что стало больно горлу и закололо в солнечном сплетении.
— Домой хочется, в Россию, — с тоской подумала она. — Морозом подышать, снегу поесть…
Неподалёку послышался шум мотора, Белка замерла, но машина, сверкнув красными огнями габаритов, исчезла за поворотом.
— Вот дождусь Сатира и рванём обратно.
К их дому подъехали два джипа с десятью автоматчиками. Пятеро солдат рассредоточились вдоль стен, остальные медленно открыли входную дверь и, осторожно поводя стволами, исчезли за ней. Вскоре из окна высунулась голова в военной фуражке, скомандовала что-то оставшимся на улице, и те тоже скрылись в доме. Чтобы жертва раньше времени не почуяла неладное, джипы уехали.
— Вот и западня для Сатира готова, — отметила Серафима.
Она впустую прождала всю ночь. Вздрагивала от шума движущихся машин, с надеждой всматривалась во тьму. Когда где-то далеко за городом завязалась короткая перестрелка, она едва смогла удержаться и не броситься туда. Неопределённость душила и издевалась, как самый изощрённый палач. Время шло медленно и мучительно больно, словно кто-то выдёргивал из живота по одному мышечные волокна. Ей хотелось выть, колотить кулаками стены, швыряться бетонными обломками. Она вцепилась в рукав куртки зубами и, с трудом дыша от рвущегося наружу стона, продолжала не отрываясь смотреть на дорогу.
Рассвет залил крыши прозрачной розовой прохладой, проснулись и засновали по улицам люди. Взошло солнце, окатило Серафиму зноем сквозь разрушенную крышу. Белка отошла вглубь комнаты, чтобы её присутствие было не так заметно, сняла куртку с разодранным рукавом.
— Ну почему я не поехала с ним? — в сотый раз спрашивала она себя.
Она села в углу, спрятала лицо в коленях и вдруг услышала, как кто-то говорит тонким детским голоском:
— У! У-у! Руси!
Белка подняла голову и увидела, что из люка, ведущего с первого этажа, на неё глядит, весело сверкая белками, пара карих, как у неё, глаз.
— Руси, руси! — весело повторил малыш, приподнимаясь. — У!
Серафима попыталась улыбнуться, но улыбка вышла какая-то неловкая и натужная, словно бы извиняющаяся за что-то. Белка привычно сунула руку в карман, достала кусочек сахара, протянула негритёнку. Тот с какой-то птичьей ловкостью схватил его, подбежал к люку и что-то радостно заголосил вниз. Через секунду второй этаж наполнился маленькими щуплыми, похожими на головастиков, детьми. Они обнимали Белку, словно щенята, тыкались лбами в живот и верещали, верещали, верещали.
— Руси, руси! — неслись со всех сторон радостные крики.
Белка пыталась их успокоить, гладила по курчавым головёнкам, делала знаки руками, умоляя не шуметь. Она знала несколько десятков слов на местном наречии, но как будет «тише» вспомнить не могла.
— Silence, kids! Don't shout! Не кричите. Пожалуйста, — просила она их, но всё было напрасно.
— Руси! — продолжали галдеть они, хватая её за руки маленькими светлыми ладошками.
Вскоре вопли детворы привлекли внимание взрослых. Краем глаза Белка увидела, как из дома напротив по направлению к её убежищу выбежала группа негров с автоматами. Она представила, что здесь начнётся через секунду, выхватила пистолет и выстрелила в воздух.
— Бегом отсюда! — сделав страшные глаза, крикнула она детям.
Те с визгом бросились вниз по лестнице.
Когда негритята исчезли, она крадучись подошла к люку, осторожно выглянула. Снизу раздался дробный стук автомата и пули выбили в стене неровные воронки, образовав что-то вроде буквы «V». Белка выстрелила на звук, с радостью услышала крик боли врага.
Она не думала о смерти в эти минуты. Она просто стреляла и старалась не подставляться под пули. Она улыбалась. «Хорошо быть тощей, — думала она. — В тощих трудней попасть». Ей было до хохота интересно играть в догонялки с этими горячими и глупыми кусочками металла.
— Зато, если Сатир всё же объявится сейчас где-нибудь поблизости, то услышит выстрелы и будет вести себя намного осторожней, — думала она. — Всё ж не зря погибну.
Под окном раздались звуки подъезжающих машин, десятки ног в армейских ботинках затопали по раскалённому асфальту.
Когда в люк влетела тяжёлая, похожая на личинку какого-то металлического насекомого, граната, Серафима на секунду застыла от неожиданности и опрометью бросилась к ней, собираясь кинуть её обратно, прежде, чем она взорвётся. Огромный огненный сноп вдруг вырос из пола прямо перед ней. В огне проступила оскаленная собачья морда и в следующее мгновение клочья обгорелого, сочащегося кровью, мяса взлетели вверх, прямо в высоченное, безоблачное небо Африки, засеянное огромными, пусть и невидимыми днём звёздами.
Вечерело, когда Сатир заметил, что за ними движется, постепенно нагоняя, открытый армейский джип, в котором сидело несколько военных. Сначала он не обращал на них внимание, но по мере того, как они приближались, его начинал точить маленький и острозубый червячок беспокойства. Сатир посматривал в зеркало заднего вида и приближающийся автомобиль нравился ему всё меньше. На всякий случай он прибавил скорость. Преследователи не отставали. Оружия у них видно не было, но это ничего не значило. До поры его могли держать в ногах.
— Надо что-то делать, — сказал он себе.
Сатир, наклонился и вытащил из бардачка большой никелированный пистолет, который он обнаружил в захваченных арсеналах президентского дворца. В последнее время он всегда носил с собой оружие. Как теперь оказалось — не напрасно.
— Маленькие дети, ни за что на свете, не ходите, дети, в Африку гулять, — нравоучительно сказал себе, разглядывая в зеркало преследователей. — Кто бы это мог быть? Полковничьи недобитки? Местные бандюки? Чёрт его знает. Тем более, что и разницы нет никакой. Курице всё равно: свадьба или поминки.
Темнело. Через два часа погони по пыльным африканским дорогам Сатир понял, что уйти ему не удастся. Прорваться к столице, где он рассчитывал на защиту, не удавалось. Преследователи гораздо лучше него знали местность и умело гнали беглеца в глухие районы. Видимо они выжидали, пока у того закончится бензин. Надо было решаться на крайние меры.
Он проехал единственный на всю страну тоннель, пробитый в небольшой горе и резко остановился. Заглушил мотор, погасил фары. Вышел из машины, взял пистолет, направил ствол в чёрную пасть тоннеля и стал ждать.
К вечеру ветер стих. Сатир, слушавший целый день рык мотора, с радостью почувствовал, как, ласкаясь, задышала в уши тишина. Мягкая ткань темноты окутала предметы, смазав резкие контуры, давая отдых усталым глазам. Стрекотали в зарослях цикады. Дрожал ствол пистолета в руках Сатира.
Сатир стоял и думал, что раньше мировая гармония строилась на том, чтобы не быть убитым. Современная гармония на том чтобы быть сытым и удовлетворённым, и это уже почти пройденный этап для Европы и Америки. Завтрашняя гармония либо вернётся к первому варианту, либо прорвётся к третьему.
Наконец в глубине тоннеля появились фары. Беглец позволил им приблизиться и открыл огонь, метя чуть выше светящихся пятен. Пистолет дёргался, отхаркивая свинец. От отдачи онемела рука, а фары всё неслись вперёд. До Сатира оставалось метров десять, когда автомобиль с неизвестными резко вильнул в сторону и свалился в канаву. Не дожидаясь, пока преследователи очухаются, Сатир развернул свой джип и помчался к столице.
На въезде в город возле шлагбаума его остановил дорожный патруль.
Вскоре Сатир сидел в камере, прикованный наручниками к батарее.
Ассаи Руги, желая задобрить руководство новой России, решил выслать русских революционеров на родину. Тем более, он знал, что там за ними числится немало грехов. Этот шаг был выгоден ему во всех отношениях: во-первых, он избавлялся от опасных и непредсказуемых людей, во-вторых, выглядел бы в глазах мирового сообщества ревнителем закона и вообще цивилизованным правителем.
Сатир пришёл в себя. Открыл глаза и ничего не увидел. Поморгал, потер веки — зрение не вернулось. Слышался приглушённый гул. Сатир вытянул вперёд руку и она наткнулась на струганные доски. Он был в каком-то ящике. «Похоронили заживо!», — мелькнула первая мысль, но для гроба размеры ящика были слишком большими. Если сильно согнуться, то можно было сидеть. На дне ящика он нащупал бананы, апельсин, ещё какие-то фрукты или овощи, размазанные в кашу.
— Как зверя посадили в ящик! — взъярился он. — Бананов кинули, чтоб дорогой от голода не сдох. Не иначе в Россию отправили. В знак дружбы и любви. Ах Руги! Ну, падаль! Попадись ты мне…
Он заскрипел зубами от бессилия, представив, как ФСБ-шники откроют ящик и увидят его — перемазанного раздавленными фруктами, беспомощно щурящего глаза от яркого света.
Сатир зарычал, упёрся руками в борта ящика и принялся бить пяткой босой ноги, пытаясь сломать доски. «Гроб» был сделан на совесть. Пленник отбил обе ступни, прежде чем почувствовал, что у него что-то получается. Торцевая стенка стала слабо поддаваться. Ноги невыносимо болели. Пленник бил, пока не почувствовал, что теряет от боли сознание. Тогда он с трудом перевернулся в узком пространстве и стал бить руками. Вскоре руки онемели, а потом каждый за каждый удар снова пришлось расплачиваться всё новыми мучениями. Через несколько минут удары стали сопровождаться треском дерева. Сатир зарычал, боясь, что силы оставят его прежде, чем он окажется на свободе. В глазах вспыхивали и гасли пронзительные сполохи, в ушах оглушительно бился пульс. Пленнику казалось, что его руки и ноги превратились в месиво из обломков костей, мяса и боли.
Сатир выбрался из ящика, лёг ничком на грязный пол. Руки и ноги распухли и не повиновались. Они, сильные, тренированные, спасавшие хозяина в любых передрягах, отказывались слушаться и лежали разбухшими мягкими колодами.
— К такому я не был готов, — подумал Сатир.
Он понимал, что теперь его положение стало совсем безнадёжным. Если до этого, можно было хотя бы попробовать сопротивляться, то теперь он стал беззащитным, как младенец.