- Ну, Дунька… - прошептал Архаров.
- Какой, к черту, нужник? - князь, похоже, сделался невменяем.
Архарову уже не было до него дела.
- Ты мне дырку обещал, - напомнил он Левушке.
- Сударь… - начал было Вельяминов, но обер-полицмейстеру все еще было не до сатисфакций.
Там, где они стояли, было темно, однако не настолько, чтобы недоросль не разглядел поднесенный к своему носу архаровский кулак.
Левушка прижал палец к губам и исчез.
Аххарову доводилось бывать за кулисами, но еще в Санкт-Петербурге, он успел застать прекрасное время, когда государыня Елизавета Петровна перед спектаклями в дворцовом театре сама рассылала гонцов по вельможным зрителям с деликатнейшим вопросом: «спросить, не забыли ли они, что в сей назначенный день быть комедии». В бытность свою гвардейцем он вместе с приятелями навещал там знакомых кадетов, игравших в комедиях все роли, и мужские, и женские. И помнил еще, что человеку постороннему закулисный мир весьма опасен: вроде бы перед тобой высокая стенка шириной в аршин, но Боже упаси за нее заглядывать - как раз окажется, что твоя дурная башка торчит уже на сцене из-за древнегреческой колонны, радуя публику и непутем смеша актеров.
Поэтому обер-полицмейстер и не двигался с места, пока не возник Левушка, не взял его за рукав и не потащил за собой.
- Пошли, сударь, - шепнул Архаров недорослю. - Ужо выберемся из сего вертепа - будет тебе сатисфакция.
Оказалось, в двух шагах были какие-то изрядно пыльные драпировки. Левушка раздвинул их и пропустил Архарова к образовавшейся узкой щели. Они оказались в полной темноте, но зал обер-полицмейстеру был виден прекрасно.
Как он и ожидал, в ложах сидели московские бояре - языкастые старухи, сановные и всем светом недовольные старики. Он уже мог бы назвать их поименно - мужчин по крайней мере, потому что дамы, собравшись в театр, замазали свои морщины белилами до лаковой гладкости и стали неузнаваемы даже вблизи.
В креслах же Архаров обнаружил довольно молодую публику мужского пола - иной был в мундире, иной - в простом кафтане. Этих он припомнить не мог.
- Глянь-ка, Тучков, что за господинчики?
- Черт их знает… Николаша, вон, вон, справа - Куракина… Ишь ты, сколько их съехалось…
- Ага…
- Шварца, жаль, с собой не взяли, то-то бы повеселился… Сделал бы пальцем вот этак и произнес: сии есть обиженные армейские поручики…
- Николаша, точно - армейцы, Московский легион… шнуры черно-желтые, видишь?…
- Стало быть, тут в зале одних лишь староверов недостает…
- Ты о чем?
- Шварц четыре вражьих колонны называл - бояре, поручики обиженные, фабричные да староверы.
- Фабричных тут нет.
- Ты почем знаешь? А староверов нет точно - им о театре и думать-то - смертный грех. Им все грех - и музыку слушать, и волосы пудрить… Ч-черт!…
- Николаша!… - зашипел Левушка.
- Недоросль где?
Вельяминова поблизости не было. Очевидно, понял, что сатисфакции тут не дождешься, да и вспомнил, что пребывает в плену…
- Вот петиметр чертов!…
- Николаша, ч-ш-ш-ш…
Вельяминов от обиды мог рассказать князю Горелову, кто засел за театральными декорациями. А коли вспомнить, что в театре полно вооруженных мужчин… ох…
Горелову, затеявшему опасную игру, возбужденному до крайности, ничего не стоит сорваться, отдать приказ - и вылавливай потом полиция в Яузе тело полковника Архарова, и при нем - тело поручика Тучкова.
Левушка завертелся, выглядывая в какие-то щели, пока Архаров не схватил его за руку.
- Ты слышал? - спросил обер-полицмейстер. - Вот, еще.
Где-то очень далеко стреляли.
- Черт знает что, - прошептал Левушка. - Наши, что ли?
- Нет, наш знак - сдвоенный выстрел. Мне это не нравится…
Левушка спохватился первым.
- Сюда, сюда… - шептал он, затаскивая друга в какую-то узкую и мрачную щель. - Здесь не сышут…
Архаров протиснулся лишь потому, что стена справа оказалась натянутой холстиной.
- Начинаем! - совсем рядом негромко сказал князь Горелов-копыто. - Начинаем. Ну, Господи благослови…
Раздались три удара палкой в пол - как издавна водилось на театре в подражание французской Комеди Франсез. Публика сей сигнал превосходно знала и изготовилась глядеть и слушать.
- Это как же? - удивился Левушка. - Они хотят играть - а Ксения где же? Без Ксении?…
- Молчи…
За холстиной раздались шаги - двое мужчин шли друг другу навстречу. И в полной тишине они заговорили стихами.
Архаров сумароковской трагедии не читал. Он ее даже толком не слушал, положившись сперва на Сашу, потом на Левушку. Потому он и не заметил, что явные глупости были драматургом убраны, Самозванец Димитрий в беседе с приятелем своим Парменом уж не честил сам себя злодеем, варваром и кровопийцей. Но тем заметнее стали те слова, что намекали на сходство с самозванкой на российском троне.
- Российский я народ с престола презираю и власть тиранскую неволей простираю! - царственно гудел актер, десять минут назад валявшийся в ногах у Горелова. - Возможно ли добром мне править в той стране, котора, видит Бог, всего противней мне?
Публика зааплодировала, господа в креслах застучали об пол каблуками.
- Ах ты скотина… - прямо в архаровское ухо прошептал возмущенный Левушка.
Пармен попытался как-то угомонить Димитрия, но нарвался на новость: тот преспокойно объявил, что собирается отравить свою законную супругу, а затем отнять у князя Георгия невесту его, Ксению, дочь боярина Шуйского.
- Так это что же? Они ее изловили? - Левушка был в совершеннейшем отчаянии.
Спектакль продолжался, Архаров слушал вполуха, и единственным ему утешением служила рукоять пистолета. Он положил себе держаться до последнего, но коли Горелов затеет какое-то скверное дурачество - стрелять в него без размышлений. А дурачество уже созрело… Архаров всей кожей ощущал это и никак не мог справиться с ознобом…
- Как полагаешь, где наши? - спросил он у Левушки.
- Уже должны бы прискакать… а вот знака нет…
Тем временем за расписной холстиной на сцене явился страженачальник, поразивший Левушку нечеловеческими интонациями. А кабы выглянуть и увидеть - то поручик Тучков, особа весьма смешливая, долго бы корчился, зажимая рот рукой. Страженачальник был в короткой кирасе, в узких портках, в белых чулках и башмаках с модными французскими пряжками, поперек кирасы имел широченную красную перевязь с мечом, волочившимся по земле, на правом плече у него была застегнута епанча - прямое подобие тех, в коих иконописцы изображают святых благоверных князей и страстотерпцев Бориса и Глеба. Но все сие великолепие венчал головной убор, шляпа не шляпа, шлем не шлем, изумленному зрителю был виден лишь блестящий ободок на лбу героя, и далее торчали на пол-аршина вверх короткие курчавые перья, белые и красные.
Сей затейливый страженачальник никого в публике, впрочем, своим нарядом не ошарашил - ясно же всякому, что при древних русских князьях французских кафтанов с галуном не нашивали, может, и впрямь таскали на голове решето с перьями строфокамила, он же - штраус, кто их разберет…
Он исправно доложил душегубцу Димитрию, что народ смущен и знает правду о его злодеяниях. Когда бы к любому из ранее живших, да и теперь живущих владык заявился подчиненный с такими рацеями - в лучшем случае он угодил бы в приют для умалишенных. Сумароковскому же Самозванцу словно бы доставляло особое удовольствие слушать про свои пакости. Затем слово опять взял Дмитриев приятель.
- Когда тебя судьба на трон такой взвела, не род, но царские потребны нам дела, - внушительно произнес Пармен. - Когда б не царствовал в России ты злонравно, Димитрий ты иль нет, сие народу равно!
- Не род, но царские потребны нам дела, - повторил Левушка в ухо Архарову. - К чему это он клонит?…
- К тому, должно, что в самозванце более немецкой крови, нежели русской, - отвечал Архаров, имея в виду не Димитрия на сцене, но того, кто сейчас незримо, малыми отрядами и по многим дорогам, приближался к Москве.
На сцене явился новый герой - князь Шуйский, которого представлял Андрюшка. Сей царедворец попытался как-то угомонить Самозванца, однако у него мало что вышло.
И тут Архаров с Левушкой окаменели - на сцене вслед за басом Андрюшки, представлявшего князя, зазвучал высокий женский голос.
В трагедии господина Сумарокова героиня была лишь одна - Ксения. Сиречь, госпожа Тарантеева…
Дунька и Сергей Ушаков добрались до Лефортова и подъехали к театру не прямой дорогой, но садовыми дорожками. Извозчик, давний Сергеев приятель, помог отыскать подходящий боскет с двумя входами - там его и оставили, наказав ждать, сколько потребуется.
Боскеты были раскиданы по всему заброшенному парку, и во многих еще сохранились скамейки, когда-то белые или покрытые бронзовой краской, с гнутыми спинками, с резьбой. Это изобретение французских садовников полюбилось дамам, которым недоставало летней гостиной под открытым небом, стенки которой составляли тесно посаженные декоративные кусты, поверху и по бокам подстриженные плоско, а при входе в боскет - изысканно, в форме ваз или даже животных. Теперь, после того, как парк годами не знал надлежащего ухода, кусты разрослись, стали выше человеческого роста, и гостиные превратились в зеленые пещеры. Сильная лошадь, направленная туда, где виднелся ставший совсем узким вход, могла грудью промять ветки. Но вот развернуться там не смог бы даже архаровский Сенька.
От боскета до театра было недалеко бежать - с четверть версты, не более.
Дунька зачарованно таращилась по сторонам. Она так редко выбиралась за пределы Белого города, что огромный парк показался ей всеми просторами Российской империи сразу. И будь он ухоженным, будь кусты подстрижены, а у деревьев ветви подпилены, будь трава на бывших клумбах и газонах выкошена - не так этот парк был бы хорош. А теперь, когда он зарос медоносными травами, когда благоухал не ароматами из лавки, а жарким и щедрым летом, Дунька поняла, что хочет тут жить - вот накосить травы, поставить стожары, смастерить шалаш и завалиться туда, поскидав с себя фран