- И родились они примерно в одно время, наследник-цесаревич и девица Пухова, - добавил Левушка. - Он - в конце сентября, а ее в начале декабря лишь крестили. Выждали время, словно бы следы заметая. Хочешь - верь, а хочешь - нет.
- Это лишь домыслы бабьи. Что еще?
- Вот и не домыслы - девица Пухова была доставлена в Воскресенскую обитель, в Воспитательное общество, неведомо откуда. Но тогда дело только начиналось, и брали туда девиц без разбора, лишь бы из природного дворянства. Но долго она там не пробыла по слабости здоровья - и тогда лишь ее увезла госпожа Шестунова… Я к тому клоню, что неведомо, с какими бумагами она туда попала, а забрали ее уже как девицу Пухову.
Архаров отошел к окну.
Петербургские сплетни были таковы, что волосы дыбом вставали. Но что покойный государь прямо говорил: сын-де не от него, Архаров знал доподлинно. Он и еще одну околесицу слышал: что покойная Елизавета Петровна подменила дитя престолонаследника собственным своим от Разумовского или кого иного рожденным младенцем.
История о том, что Варенька Пухова на самом деле - дочь государыни, была не лучше и не хуже прочих измышлений. Но коли так - она была формально и дочерью Петра Федоровича. Этого только недоставало…
Привезенная Левушкой новость объясняла суету князя Горелова вокруг Вареньки. Объясняла она также, кто хочет видеть девушку при дворе уже в княжеском достоинстве. Все увязывалось в единый узелок… но поменьше бы таких узелков!…
- Мать честная, Богородица лесная, так к кому же она побежала? - вот такой вопрос задал себе Архаров, а Левушка посмотрел на него с недоумением.
- Ты еще не знаешь, Тучков. Федька понемногу в себя приходит. Успел доложить - девица Пухова успела ему сказать, что спрячется у некой матери, своей ли, чужой ли - он не понял. Кого ж она матерью-то считает?…
- Федька! - воскликнул Левушка. - Ну что я за вертопрах! К Федьке не заглянул!
И побежал из кабинета прочь - туда, где в небольшой комнатушке кое-как выздоравливал архаровец Федор Савин.
- Стой, стой! Спит он! - кричал вслед Архаров. Но Левушка уже расспрашивал Никодимку, увлекая его за собой, уже несся по лестнице вниз - через три ступеньки, уже проснулся на ночь глядя!
Он ворвался к Федьке, увидел, что раненый не спит, сидит в подушках, а прачка Авдотья кормит его оладьями, и завопил восторженно:
- Федя, как ты, что ты?!…
- Господин Тучков! - с набитым ртом отвечал Федька.
- Ну что, как, говорить можешь, встаешь, когда выходить станешь, что Матвей Ильич говорит? - единым духом выпалил Левушка.
- А то и говорит, батюшка барин, чтобы болящего зря не беспокоить, - вместо Федьки ответила Авдотья. - Ступайте с Богом, а я за ним приберу да и спать его уложу. Так, Феденька?
- Я на два слова только! Федя, ты вот господину Архарову рассказывал, как из-за Вареньки… из-за девицы Пуховой в драку полез…
- Когда? - спросил Федька. Он за собой таких подвигов не помнил.
- Когда? - Левушка обернулся, зная, что Архаров пошел за ним следом и вот-вот появится. И замер, приоткрыв рот.
Архаров встал в дверях и кивнул Федьке.
- Пошла вон, - сказал он Авдотье. - Потом придешь.
И, когда прачка, возведенная в ранг сиделки, выскочила, обер-полицмейстер сам прикрыл дверь и сел на Федькину постель.
- Говорить-то можешь? - полюбопытствовал он. - К какой такой матери убежала девица Пухова?
- К матери? Ваша милость… отчего же к матери?…
- Сам сказал, когда опомнился. Ну-ка, соберись с силами.
- Я такого сказать не мог! - твердо объявил Федька. - Это уж было бы прямое вранье!
- Ну а к кому она тогда побежала?
Федька, похоже, действительно не помнил, что в горячке рассказал Архарову.
- Позови-ка, Тучков, Меркурия Ивановича. Он, коли не лег, песни поет, - распорядился Архаров, и точно - Левушка, отправившись на поиски, нашел домоправителя по звукам скрипки, на коей он пытался себе аккомпанировать, разучивая премилую песенку господина Попова «Полюбя тебя, смущаюсь».
Меркурий Иванович пришел, выслушал вопрос и дал точный ответ:
- Ты, Федя, по-французски выразиться изволил - она-де к «маман» побежала.
- Точно, - согласился Архаров. - Ну, давай еще вспоминай… Какая такая маман у нее в Москве…
Федька честно задумался.
- Стой! - вдруг приказал ему Левушка. - Николаша, я понял! Монастырки так начальницу зовут! У меня сестрица Мавруша в Воспитательном обществе в монастырках - у них так заведено! Не «сударыня», не по имени-отчеству, а именно по-французски - «маман». С того повелось, что государыня велела туда сироток брать, так пусть бы сия дама им мать заменяла… А она же в Воспитательном обществе побывать успела! Монастырка!
- Начальница, говоришь? - переспросил Архаров. - Слушай, Тучков, а ведь есть у нас такая начальница! Но тут Шварца спрашивать надобно. Он мне про эту даму что-то толковал.
И одновременно вспомнилось вранье старой княжны о том, что Варенька-де в столице и замужем. Уже тогда замаячил призрак некой особы женского пола, стоящей за этим делом, прямо тут, в Москве…
- Так пошли за Шварцем!
Архаров бы и послал, но сверху, из второго жилья, послышался бой больших стоячих часов. Оказалось - наступила полночь. Время было для совещаний уже неподходящее - все разошлись спать, наутро же Шварц действительно внес ясность в это дело.
- Княжна Долгорукова, господа, точно была начальницей Воспитательного общества, но подала в отставку и перебралась в Москву. Якобы нездоровье ей помехой стало, а как на самом деле - не мне судить. А была она сперва камер-фрейлиной, потом статс-дамой, немалую роль в свете играла.
- Ты все знаешь, черная душа, может, скажешь еще, когда сия особа Москву собой осчастливила? - спросил Архаров. - Да и когда у старой княжны воспитанница завелась, узнать не вредно.
- Про то сразу не скажу, надобно человечка одного спросить, а он у своих верных людей узнает.
- К обеду доложишь.
Шварц несколько встревожился - он не понимал, к чему такая спешка. Но Архаров шутить не любил - и Шварц ушел с Лубянки часа этак на полтора.
- Неужто у тебя не найдется приличного повода поехать к этой госпоже Долгоруковой? - спросил Левушка. - Неужели непременно сперва надобно совместить ее службу в воспитательном обществе и Варенькино появление в доме старой княжны? И так же ясно!
- Повод есть, - согласился Архаров. - Она важную бумагу утеряла, коли угодно - сам ей ту бумагу отвезу. Называется документ - манифест государя Петра Федоровича…
- Кто, княжна Долгорукова?…
- Так этих манифестов в Москве теперь - что грязи. Я чай, не у нее одной - у всех бояр сии крамольные глупости имеются. Вот тоже игрушку себе сыскали, будь они неладны… Хорошо, что ты приехал. Ты как-то умеешь с этими старухами любезничать, у меня не выходит.
- Меня скоро из полка выгонят. Только-только из отпуска вернулся, так опять ускакал.
- Про это мы князю Волконскому скажем, он уладит. А вот что… Захар, Тимофей, Ушаков, Степан! Кто там есть?!
В кабинет сунулся один лишь Максимка-попович.
- Заходи. Глянь, Тучков, что за красавец детинушка! Девки проходу не дают.
Максимка смутился. Так оно и было. И при наружном наблюдении, коему он был обучен, приносило некоторый вред - уже не он кого-то высматривал, а его самого высматривали и запоминали.
- Надобно узнать, не поселилась ли в доме княжны Долгоруковой некая девица, - сказал Архаров. - Приметы… Тучков!
Левушка снял с шеи ленту, на которой висел Варенькин портрет.
- Потеряешь - уши оборву, - пригрозил он Максимке.
Максимка вгляделся в портрет и попытался было вернуть его.
- Нет, забирай, потом вернешь. А что, Тучков, не желаешь ли прокатиться? Я велел Фетиду, Агатку и Фирса привести.
- У меня до сих пор задница не отошла.
- Ладно, кого другого с собой в Лефортово прихвачу.
- В Лефортово?
Левушка вспомнил чумную осень, вспомнил страшный пожар, едва не сгубивший врачей, вспомнил и себя - девятнадцатилетнего, одновременно перепуганного моровым поветрием и готового к любым схваткам не на жизнь а на смерть.
- Ну, коли ненадолго… - с сомнением, впрочем, произнес он.
- На часок-другой, там более делать нечего.
Им подали невысокую рыжую Фетиду, любимицу Архарова, темно-карего Агата, а на Фирса сел конюх Григорий.
Первое, что решил для себя Архаров, когда выбирались из Китай-города и торчали у Покровских ворот, ожидая, пока телеги и кареты, забившие проезд, будут хоть как-то раздвинуты, - почаще следует выезжать верхом и видеть вверенный ему город не только из каретного окна. В карете все больше думаешь, погружаешься в размышления, а в седле не больно-то поразмышляешь. Оно тому совершенно не способствует, опять же - после каретного расслабляющего бытия весьма трудно возвращаться к красивой гвардейской посадке, и в молодости ему не больно-то дававшейся…
Бывая у Волконского, Архаров слышал, как продвигается постройка нового дворца на месте сгоревшего, встречал также и архитектора Василия Ивановича Баженова, который не только дворец в Лефортове возводил, но и минувшим летом заложил основы нового дворца в Кремле. Теперь на пожарище уж год как строилось каменное здание, предполагаемой ценой в четыре миллиона рублей серебром. Назывался новый дворец Екатерининским - и Волконский прозорливо говорил, что не напрасно его тут поставили - сдается, государыня вскоре в Москву пожалует и надолго тут останется.
Полюбовавшись огромным зданием, поехали к Военному госпиталю - он тут, как объяснил Григорий, спокон веку стоит, огонь его не берет, там что-то могут знать о бывшем дворцовом смотрителе Афанасии Федорове.
И точно - дядя Афанасий нашелся. Там его и приютили, хотя с некоторой опаской - коли дворец, им охраняемый, столько раз горел, так не вышло бы новой беды…
Старик не сразу признал во всадниках своих давних знакомцев. Он помнил преображенцев - а тут явились к нему вельможа, сверкающий золотым галуном (Архаров как сидел в кабинете, поражая посетителей двухвершковой шириной этого галуна, так и на Фетиду взгромоздился) и молодой вертопрах в невзрачном кафтанишке (Левушка, наоборот, оделся в дорогу попроще, зная, что предстоит бешеная скачка).