— Дайцзи? — позвал он с безрассудной смелостью.
Он не мог бы объяснить почему, но ему казалось, что из сада можно получить ответ на какие-то вопросы, являющиеся частью этой истории.
Ничего не шевелилось в темноте, кроме светлячков. О них сложена старая песня: «Ночные странники сияют в темноте». Тай вспомнил сказку о бедном школяре, который не мог заплатить за масло для фонарей, поэтому каждый вечер собирал светляков в мешок и учился при их свете. В Синане, будучи студентами, они подшучивали над этой историей. Чоу Янь, Синь Лунь, Шэнь Тай и другие…
Сегодня есть и другие ночные странники. Интересно, где сейчас его сестра? Где она, в этом слишком большом мире? У него больно сжалось сердце. Его отец умер. Иначе этого не случилось бы.
Смерть, даже спокойная, имеет свои последствия.
Три человека умерли в Чэньяо сегодня ночью во время допроса, за то, что пытались его убить.
Никакого движения в саду, никто не пришел в ответ на его зов, на эту глупую выходку. Тай не верил, что его преследовала лиса-оборотень, хотя интересно, что Вэй Сун, невидимому, их боится. Раньше он не замечал, чтобы она так кусала нижнюю губу. У него были мысли насчет того, как те два телохранителя оказались без чувств.
Ветер в листьях. Далекая музыка. Яркая, низкая звезда, которую он видел раньше, все еще висела на прежнем месте. Казалось, что очень много времени прошло с тех пор, как он вошел в эту комнату, но это было не так.
Тай не стал больше звать. Он повернулся и опять вошел в дом. Помылся, воспользовавшись тазом с водой и полотенцем. Разделся, погасил три фонаря, горящие в комнате, задвинул раздвижные двери и запер их на засов. Немного воздуха проникало внутрь сквозь щели, и это было хорошо. Он закрыл основную дверь, все еще стоящую полуоткрытой.
Лег в постель.
Чуть позже, уплывая в сон, как будто к берегу другой страны, он внезапно сел в почти полной темноте комнаты и громко выругался. Он почти ждал, что услышит с веранды голос Сун и та спросит его, что случилось, но она еще не успела бы вернуться из дома губернатора.
Они не могут уехать с восходом солнца. Он только что понял это.
Это невозможно. Только не в империи Девятой династии.
Ему придется нанести визит префекту завтра утром. Придется. Они должны вместе завтракать. Эта встреча назначена. Если он не появится, если просто уедет, то покроет вечным позором себя и память об отце.
Ни поэт, ни телохранительница не скажут и слова против. Даже не подумают. Такова правда их мира, хорошо это или плохо. Такая же часть этой определяемой ритуалами, негибкой, формализованной жизни, как поэзия, шелк, скульптуры из нефрита, дворцовые интриги, студенты и куртизанки, «божественные кони», музыка пипы и оставшиеся лежать непогребенными на поле боя десятки тысяч солдат…
Глава 12
Они идут на восток в темноте, по берегу маленького озера, потом поднимаются по склонам холмов, обрамляющих его с дальней стороны. Никто их не преследует. Ветер дует с севера.
Ли-Мэй оглядывается. Горят костры. Они кажутся хрупкими, ненадежными в обширном пространстве, простирающемся во всех направлениях. Освещенные светом костров люди — там несколько женщин, но не она, ее там уже нет — окружены всей той ночью и всем миром.
На ветру холодно. Быстро бегущие облака, потом звезды. Сапоги для верховой езды из оленьей кожи лучше усыпанных камнями туфелек, но они непригодны для непрерывной ходьбы. Волки бегут по обеим сторонам от нее. Ли-Мэй до сих пор старается на них не смотреть.
Этот человек не сказал ни слова с тех пор, как они ушли из лагеря.
Она его еще не разглядела хорошенько. Ей нужно больше света. Он шагает широко, но как-то неуклюже, скованно. Ли-Мэй гадает, не потому ли это, что он привык ездить верхом, как и большинство богю. Он шагает впереди, не давая себе труда посмотреть, успевает ли она за ним, не попыталась ли сбежать. Ему нет необходимости это делать. У него есть волки.
Она не имеет понятия, куда они идут и почему он так поступает. Почему он пришел за ней, а не за настоящей принцессой. Возможно, это ошибка с его стороны, которую позволили совершить их телохранители, чтобы защитить невесту кагана.
Верность, думает Ли-Мэй, требует, чтобы она продолжала этот обман и дала принцессе возможность уехать как можно дальше. Она не думает, что незнакомец намеревается ее убить. Он мог бы уже это сделать, если бы пришел за этим. И это не выглядит так, будто кто-то увидел возможность обогатиться, похитив катайскую принцессу. Так она думала раньше, когда ждала в юрте, сжимая кинжал в темноте. Похищения нередко случаются у них дома. Конечно, не в городах, а в диких местах, среди ущелий Большой реки. Но она не думает, что этот человек хочет денег.
Может быть… может быть, он хочет ее тело? Трудно прогнать эту мысль. Привлекательность катайской женщины, волнующая тайна чужеземки… Это может быть таким похищением. Но, опять-таки, Ли-Мэй так не считает: он почти не смотрел на нее.
Нет, это другое: из-за волков и молчания собак, когда он пришел за ней. Здесь происходит что-то другое. Ли-Мэй всю жизнь гордилась тем (и за это ее хвалил отец, хоть и с оттенком сожаления), что была более любопытной и более вдумчивой, чем большинство женщин. И чем большинство мужчин, однажды прибавил отец. Она запомнила тот момент: где они были, как он посмотрел на нее, когда говорил это.
Она хорошо умеет схватывать новые ситуации и перемены, нюансы отношений между мужчинами и женщинами, скрытые и неуловимые. Она даже научилась чувствовать придворную жизнь и маневрирование ради власти, когда служила императрице. До того как их отправили в ссылку, и это потеряло всякое значение.
Ее отец не был таким. У нее эта черта, весьма вероятно, из того же источника, что и у старшего брата. Хотя она не хочет думать о Лю, не хочет признавать их родство и вообще хоть что-то общее между ними.
Она желает ему смерти.
И еще ей хочется… нет, ей просто необходимо отдохнуть, прямо сейчас. И согреться. Ли-Мэй окоченела от ветра, поскольку они поднялись выше, огибая самые крутые холмы, но все равно двигаясь вверх. Она одета не для ночной прогулки по степи и не взяла с собой ничего, кроме маленького кинжала.
Ли-Мэй принимает решение и мысленно пожимает плечами. Есть много способов умереть. Как гласят философские учения, столько же, сколько и жить. Она никогда не думала, что ее разорвут волки или что ей разрежут грудь во время ритуала жертвоприношения богю на равнине, но…
— Стой! — говорит она, негромко, но очень четко.
В безбрежной тишине ночи это слишком похоже на приказ. Хотя в ее голосе слышится, главным образом, страх.
Чужак не обращает на нее внимания. Ли-Мэй обдумывает это еще несколько шагов, а потом останавливается. Она никогда не позволяла себя игнорировать, с самого детства.
Они находятся на вершине гряды. Озеро лежит слева от них и ниже, луна освещает его для нее. Художник-пейзажист увидел бы здесь красоту. Но не она, и не сейчас.
Ближайший волк тоже останавливается.
Он подходит к ней. Смотрит прямо на Ли-Мэй, глаза его горят, как в сказках. Это оказалось правдой, думает она. Его челюсти приоткрываются, обнажая зубы. Он делает к ней еще два бесшумных шага. Он слишком близко. Это волк. Она одна.
Ли-Мэй не плачет. От ветра у нее слезятся глаза, но это совсем другое дело. Она не станет плакать, если ее не приведут к более глубокой пропасти, чем эта.
Она снова идет вперед, проходит мимо зверя и на мгновение все-таки закрывает глаза. Волк мог бы разорвать ее плоть одним поворотом головы. Человек идет медленнее, как она видит, чтобы дать ей и зверю догнать их. Он по-прежнему не оглядывается. Однако, кажется, он знает, что произошло.
А вот Ли-Мэй ничего не знает, и это можно назвать невыносимым.
Она глубоко вздыхает и снова останавливается. Волк рядом с ней делает то же самое. Она не станет смотреть на него. Она кричит:
— Если ты намерен меня убить, сделай это сейчас!
Никакого ответа. Но на этот раз он останавливается. Он действительно останавливается. Значит ли это, что он ее понимает? Она говорит:
— Я очень замерзла, и я понятия не имею, куда ты намерен идти и как далеко. Я не пойду дальше по своей воле, если ты не скажешь мне, в чем дело. Меня похитили ради денег?
Он оборачивается.
Хоть этого я добилась, думает Ли-Мэй.
Долгое мгновение они стоят вот так в ночи, на расстоянии десяти шагов друг от друга. Она по-прежнему не может разглядеть его лица, света луны недостаточно. Какое это имеет значение, спрашивает она себя. Для богю он крупный мужчина, с длинными руками. Голый по пояс, даже на таком ветру, ветер развевает вокруг лица его распущенные волосы. Он не посочувствует заявлению, что я замерзла, думает Ли-Мэй. Он смотрит на нее. Она не видит его глаз.
— Шандай, — произносит он. Она шокирована. Уже тем, что он говорит. — Ты идти за мной. Укрытие. Конь, — он произносит все это по-катайски. С трудом, но на ее языке.
Он уже опять отвернулся, словно эта горстка слов — все, что он умеет сказать или хочет сказать. Человек, не привыкший говорить, старается объясниться. Ну, это понятно, думает она, бросая взгляд на волков.
— Шандай? — повторяет Ли-Мэй. — Мы туда идем? — она не смотрела на карты до того, как они отправились в это путешествие. И сейчас жалеет об этом.
Он снова останавливается. Поворачивается, медленно. Она видит его застывшую позу. Он нетерпеливо трясет головой.
— Шандай! — снова повторяет он, с большей настойчивостью. — Почему это. Почему ты. Идем! Богю будут преследовать. Шаман.
Ли-Мэй знает, что такое шаман. Она думала, он сам шаман.
Он снова шагает дальше, и она делает то же самое, обдумывая сказанное, стараясь разгадать загадку. Теперь, когда ей надо что-то обдумать, она уже не так ощущает холод и даже усталость. Итак, этот человек не хочет, чтобы его поймал шаман. Это кажется разумным и понятным. У ее телохранителей не было шамана, и поэтому они боялись незнакомца. А шаман… не испугается?