Глава 16
Ли-Мэй потеряла представление о том, как долго они уже едут. Пять дней? Ландшафт оставался безжалостно неизменным. С приближением лета травы стали очень высокими, в них мало тропинок и дорог. Время теряет четкость. Ей это не нравится. Она всю жизнь прожила, предвидя возможные варианты, зная, что происходит, куда она идет. И влияла на то, куда она идет, в той степени, в какой только могла.
В этом она очень похожа на своего старшего брата, но ей трудно в этом признаться.
Она умеет ездить верхом. Ее учили этому в детстве, потому что ее отец считал это важным, даже для девочки. Но проводить столько времени верхом, день за днем, ей тяжело, а Мешаг не склонен часто отдыхать.
В конце каждого дня у нее все болит, а на следующее утро она чувствует себя измученной после беспокойного сна под звездами, на холодной земле. Она надеется, что эти неприятные ощущения пройдут.
Ли-Мэй ничего не говорит об этом, но понимает, что он знает. У нее такое ощущение, что из-за нее они едут медленнее, чем ему хотелось бы. Она сама пытается сократить время привалов, первой поднимается, но Мешаг в таких случаях просто не обращает на нее внимания. Он пускается в путь только тогда, когда готов сам или, скорее всего, когда считает, что готова она.
Но он сказал тогда, в пещере (другой мир, где она убила человека), что его брат будет их преследовать, с шаманами, и ей ясно: кем бы ни стал Мешаг, сын Хурока, какую бы темную связь он не имел с волками, с глушью, с духами, он не хочет, чтобы шаманы их поймали. Несомненно, ради ее блага, но, возможно, и ради своего собственного.
Он ведь сторонится своего народа, правда? Все эти годы держался вдалеке от своего брата, с тех пор как ее брат спас ему жизнь (возможно, спас ему жизнь). Но ради нее — ради Шэнь Ли-Мэй, женщины из Катая, — он снова приблизился к народу богю, выкрал ее, и теперь за ними гонятся. Так он ей сказал. У Ли-Мэй нет способа узнать правду, и это внушает ей тревогу, даже гнев. Она спросила его некоторое время назад, почему их до сих пор не поймали, ведь они едут не очень быстро.
— Им надо нас найти, — ответил он. — Надо отвезти на север другую принцессу. Они не знают, в какую сторону мы едем. Ему придется ждать шамана.
Для него это длинный ответ.
Ли-Мэй почти не представляла себе, где они находятся. Они все время ехали на восток. Это земли шуоки, но если она правильно помнит, с приходом тепла они переселяются на север. Где-то в том направлении есть крепости с катайскими гарнизонами, северные сторожевые заставы. Длинная стена к северу от них, конечно. Она не знает, как далеко, но стена поднимается и опускается вместе с ландшафтом, подобно змею, который ползет к морю. Впереди их не ждет ничего, кроме степей, если шуоки действительно на севере. Богю не пасут свои стада так далеко на востоке, и они даже не приближаются к Корейнскому полуострову.
Мешаг ведет ее в пустоту…
Прошло уже два дня с тех пор, как они видели признаки человеческой жизни — утренний дым у далекого озера. Мешаг тогда решил не ехать в ту сторону за водой, хотя они к тому моменту уже ограничивали ее расход. К вечеру он нашел маленькое озерцо. Они заночевали там, и волки стояли на страже.
Значит, у нее все-таки есть некое ощущение времени, говорит себе Ли-Мэй. Озерцо две ночи назад, небольшой подъем местности вчера ночью. Они ни разу не ночевали в укрытии после пещеры с конями на стенах. Не разводили костров по ночам. Он не прикасался к ней, кроме тех моментов, когда помогал ей сесть на коня. Она уже думала об этом. Много думала.
Она ожидала, что к этому времени он овладеет ею, готовилась к этому с того времени, когда ждала в юрте. В темноте. Женщина наедине с мужчиной на просторах пустынных земель — это обычно приводит к определенным событиям.
Однако Мешаг слишком отличается от всех, это очевидно, и вызывает тревогу. Она уже не знает, что думать.
Ли-Мэй никогда не занималась любовью с мужчиной, только играла с другими девушками при дворе, хихикая или шепотом обсуждая это, без всяких последствий. Некоторые другие шли дальше — друг с другом, с придворными (или одним из принцев) в Да-Мине, — но только не Шэнь Ли-Мэй. Императрица, даже когда они еще жили во дворце, была набожной и требовательной: ее женщины должны были соблюдать правила хорошего воспитания, которые в этом вопросе были очевидными.
Однажды назначенный императором наследник, принц Шиньцзу (особый случай, конечно), подошел и остановился позади Ли-Мэй по время музыкального представления в Зале Света дворца Да-Мин.
Когда заиграли музыканты и танцовщицы начали танец, она почувствовала на своей шее ароматное дыхание, потом ладонь провела по нижней части ее спины, по шелку, скользнула вниз, потом опять вверх, снова вниз. Шиньцзу считали совершенно безответственным, обаятельным, и редко видели трезвым. Ходили бесконечные слухи и том, как долго он останется наследником, и даже почему именно его выбрал Тайцзу из стольких сыновей.
Она помнит тот день очень ясно, помнит, как стояла, глядя вперед, на танцовщиц, совершенно неподвижно, осторожно дыша, охваченная одновременно яростью, возбуждением и беспомощностью, пока он трогал ее сзади, незаметно для всех.
Больше он ничего не сделал. Даже не разговаривал с Ли-Мэй — ни после, ни потом, ни в другое время, перед тем как она уехала в ссылку из дворца вместе с императрицей.
Когда музыка закончилась, принц что-то прошептал (она даже не расслышала и не поняла слов) и прошел дальше. Она видела, как он разговаривал с другой придворной дамой, потом смеялся, держа в руке чашку с вином. Та женщина тоже смеялась. Ли-Мэй вспомнила, что испытала при виде этого двойственные чувства.
Она никогда не считала себя такой красавицей, чтобы вызвать у мужчины непреодолимое желание или довести до безрассудного поступка. Она даже не была одной из тех женщин, которые обычно привлекали к себе мимолетное внимание в осенний вечер в Зале Света.
Если бы ее отец был жив, она бы уже, несомненно, была замужем и знала бы гораздо больше об этом аспекте мира. Мужчины и женщины. Она была готова учиться. Если бы Шэнь Гао еще был жив, его дочь теперь не оказалась бы наедине с варваром на коне и с волками — среди лугов на севере…
Мешаг спит недалеко от нее. Волки заняли посты, как часовые, окружив их широким кольцом. Звезды с каждой ночью все ярче, так как луна убывает. Ли-Мэй видит, как загорается Ткачиха каждый вечер, затем, когда ночь темнеет, над головой появляется Небесная Река, а затем — погибший смертный возлюбленный поднимется на востоке, на дальнем берегу Реки.
Волки всегда смущают ее, она до сих пор старается не смотреть на них. Но они не причинят ей вреда, теперь она это понимает. Из-за Мешага. Каждый день он уезжает до восхода солнца, когда туман поднимается над травой, и заставляет ее ехать в одиночку, держа направление на солнце, как только оно встает, и туман рассеивается. А волки направляют и охраняют ее.
Она все равно их ненавидит. Невозможно изменить за несколько дней мысли и чувства всей жизни, не так ли?
Каждый раз Мешаг догоняет их до полудня, с едой. Он охотится, в часы охотника перед рассветом. Даже привозит дрова, хворост на растопку — на своей спине. Притаптывает траву, готовит место, разводит маленький, осторожный дневной костер.
Они едят кроликов или, в последнее время, сурков, — сегодня — освежеванных и зажаренных, надетых на оструганную палку. Он дает ей какой-то фрукт, который нужно очистить. Она не знает его названия. Он горький, но она его съедает. Пьет воду. Умывает лицо и руки, всегда, скорее символично. Она — катаянка и дочь своего отца.
Ли-Мэй встает и потягивается. Делает это раньше, чем Мешаг. Они едут дальше, и солнце стоит над головой. Облака, ясное небо. Дни теплые, вечера прохладные, ночи холодные. Равнина тянется во всех направлениях, не похожая на все, что она знала. Трава такая высокая, что почти скрывает их, даже на конях, когда они едут. И полностью скрывает волков, так что Ли-Мэй почти может забыть об их присутствии.
Она почти может представить себе, что они будут ехать так вечно — в тишине, по высокой траве, вместе с волками…
Но ничто не бывает вечным, с тех пор как мир изменился после войны в небесах.
Позже в тот же день солнце стоит у них за спиной, Ли-Мэй устала, хотя старается это скрыть, и рада, что Мешаг едет впереди и редко оборачивается. Он предоставил старшему волку следить, чтобы Ли-Мэй не отставала. Она читает про себя стихи — не на какую-то определенную тему, бессвязно. Только для того, чтобы отвлечься и ехать вперед до тех пор, пока он не прикажет остановиться.
Потом он действительно останавливается, слишком резко. Ли-Мэй не смотрела на него и чуть не налетела своим конем на его коня. Она быстро натягивает поводья и объезжает его, становится рядом.
Он смотрит на небо. Впереди несколько облаков — одни на севере, розовые и желтые в лучах низкого, длинного солнца. Никаких признаков дождя или бури. Легкий ветерок. Ничего похожего на непогоду.
Ли-Мэй видит лебедя. Именно на него смотрит Мешаг. Его лицо застыло. Это же просто птица, хочется сказать ей. Но она уже достаточно долго прожила среди чужаков, чтобы понять, что он бы не смотрел в небо так и не выглядел бы так, если бы это была просто пролетающая птица.
Она видит, как Мешаг берет с седла короткий, толстый лук, которым вооружены богю.
У него не было лука, когда он пришел за ней. Он достал его, когда украл коня. Ли-Мэй отъезжает в сторону, чтобы дать ему место. Лебедь летит на юг, по направлению к ним.
Сейчас весна. Даже ей известно, что лебедь не должен лететь на юг весной. Он один. Возможно, заблудился во время скитаний по высоким небесным дорогам? Впрочем, она так не думает. Особенно когда смотрит на мужчину рядом, который уже наложил стрелу и поднял лук. Очень далеко для выстрела, успевает подумать она, а потом слышит, как он спускает тетиву. «Красная песнь стрел войны, красное солнце». Есть так много стихов о пении стрел и о войне в Катае, написанных тысячу лет назад, во времена рождения империи.