Ли-Мэй видит, как раскрашенный желтой краской шуоки падает совсем рядом с ней. Она слышит какой-то треск, когда он ударяется о землю. Человек вопит от боли, охваченный смертельным страхом. На него бросаются четыре волка. Она отводит глаза, зарывается лицом в землю. Слышит, что человек перестал кричать, но не смотрит, как это случилось. Слышит сопение, рычание. Потом другой звук, которого она никогда не забудет: хруст разрываемой на части плоти.
Ничто так не пугает ее, как волки…
Ее бы убили или захватили в плен, если бы их здесь не было…
Мир невозможно понять. Самонадеянность, иллюзия даже пытаться это сделать…
Она лежит и дрожит всем телом, не в силах подавить эту дрожь. А потом, так же внезапно, как раздались первые крики и появились эти ужасные всадники, снова наступает тишина. Утренний свет. Предрассветный ветер. Ли-Мэй слышит пение птиц, это поразительно!
Она заставляет себя сесть, но тут же жалеет об этом.
Рядом с ней, слишком близко, пожирают мертвого шуоки. Он — это кровь и мясо. Волки огрызаются и ворчат, отрывают от тела куски и скалятся друг на друга.
Ли-Мэй боится, что ее сейчас стошнит. Стоит ей подумать об этом, как она понимается на колени и ее выворачивает наизнанку в приступе рвоты.
Падает тень. Она быстро поднимает голову.
Мешаг протягивает ей флягу с водой. Ли-Мэй садится. Берет флягу, откупоривает ее. Набирает в рот воды и сплевывает, повторяет это еще раз, позабыв о чувстве собственного достоинства, об изяществе, обо всех подобных понятиях из другого мира. Она снова прикладывается к фляге и на этот раз глотает воду. Потом наливает ее в ладонь и обмывает лицо. Повторяет это еще раз, почти с вызовом. Не все потеряно, твердит она себе. Если ты этого не допускаешь…
— Поехали, — говорит ей Мешаг. — Мы возьмем четырех коней. Можем их менять, ехать быстрее.
— Будут… будут еще такие налеты?
— Шуоки? Возможно. Солдаты ушли. Шуоки пришли узнать почему.
— А мы знаем почему?
Он качает головой и повторяет:
— Поехали.
Протягивает руку, и она отдает ему закрытую флягу. Мешаг берет ее и вешает на плечо, но потом опять протягивает руку, и Ли-Мэй понимает, что он хочет помочь ей подняться.
Он выбирает еще двух коней для каждого из них. Лошади шуоки разбежались, но они хорошо обучены и не ушли далеко. Ли Мэй ждет возле своего коня и наблюдает за спутником. Сначала он собирает свои стрелы, потом подходит к одному коню шуоки, осматривает его и отходит к другому. Она совершенно не понимает, как он делает свой выбор.
Вокруг нее волки поедают мертвых, и это отвратительно.
Она помнит, как в другой жизни Тай рассказывал отцу (она пряталась за деревьями и слушала), как богю выкладывают своих покойников в траву, вдали от стоянок племени, чтобы их съели под открытым небом, а души таким образом вернулись обратно.
Небо ярко-голубое, ветер сегодня стал теплее.
Он оставил ей флягу. Она снова пьет. Но очень немного, чтобы убрать дурной привкус во рту. И смотрит, как Мешаг возвращается. К его коню привязаны остальные лошади, одна за другой. Незаметно, чтобы он что-то сказал, но волки вскакивают и уносятся прочь, пропадая в высокой траве.
Ли-Мэй берет повод и вскакивает на коня (не очень изящно). Она научилась садиться на коня без его помощи. Когда теряешь возможность быть гордой почти во всем, ты обретаешь гордость где-то в другом месте, не так ли? Она спрашивает:
— Не привязать ли двух коней к моему, чтобы было легче?
— Легче не будет. Мы должны ехать.
— Подожди. Пожалуйста!
Он ждет. Солнце заливает землю утренним светом. У него темные глаза, в них ничего не отражается.
— Прости меня, — говорит она. — Я тебе говорила, что когда я не понимаю, мне становится страшно. Мне лучше, когда я знаю.
Он ничего не отвечает.
— Ты можешь… ты управляешь волками? Они следуют за тобой?
Он смотрит вдаль, на север, туда, откуда они приехали. Ничего не отвечает так долго, что Ли-Мэй думает: он решил не отвечать, но Мешаг и не трогается с места.
Она слышит пение птиц. Смотрит в небо, почти непроизвольно, в поисках лебедя.
И в это время он произносит:
— Не все. Одна стая. Вот эта.
Вожак снова рядом с ними; он всегда недалеко от Ли-Мэй. Она смотрит на него. Борется с новым ужасом и старым страхом. Потом поворачивается к Мешагу, к его черным глазам. Глаза волка намного ярче. Мужчина ждет. Она произносит только одно слово:
— Спасибо.
Он дергает повод, и она скачет вслед за ним на юг, оставив мертвых позади, под птицами и под небом.
Под звездами, в ту же ночь. Они скакали весь день, с двумя короткими остановками. Никаких костров для приготовления пищи, только ягоды, но на этот раз они остановились у пруда. Ли-Мэй снимает одежду и купается в темноте: ей необходимо смыть воспоминание о том, как разрывают плоть, какой при этом слышен звук.
Снова одевшись, она спрашивает у Мешага:
— Что ты сказал раньше? О волках? Это из-за того, что они с тобой сделали?
Ночью легче задавать вопросы.
Он присел на корточки в траве, напоив коней. Она видит, как он отводит глаза. Говорит:
— Прости меня. Ты не обязан…
— Шаман на севере превращал меня в существо с душой волка. Послушное ему. Его приказам. Тяжелая магия, плохая. Не… не законченная. Волк — его тотемное животное. Он вызвал волка. Твой брат убил его, когда он это делал. Я был… я застрял между.
— Между?
В пруду живут лягушки. Ли-Мэй слышит, как они квакают в темноте. Мешаг отвечает:
— Человеком и волком. Этим телом и другим.
Другим. Она смотрит туда, помимо своего желания. Предводитель волков лежит в траве, серая тень. Она видела, как он рвал плоть на восходе солнца и кровь капала с его клыков.
В ответ зверь смотрит на нее, в упор. Она едва различает его, но глаза волка, в отличие от глаз Мешага, сверкают. Пугающее чувство охватывает Ли-Мэй, и еще понимание того, что было бы неправильно с ее стороны и дальше настаивать, расспрашивать спутника.
Она опускает голову. У нее мокрые волосы, она чувствует, как вода стекает по спине, но ночь теплая. Она говорит:
— Мне очень жаль. Возможно, было бы лучше, если бы Тай не…
— Нет! — с силой отвечает Мешаг. Ли-Мэй быстро поднимает взгляд, пораженная. Он встает, силуэт на фоне горизонта и звезд. — Лучше так, чем то, чем я бы стал. Я… у меня есть выбор. Если бы тот шаман меня привязал к себе, я принадлежал бы только ему, а потом умер. Шандай дал мне это.
Она смотрит на него снизу вверх. Он продолжает:
— Я сделал выбор — и пришел за тобой. Я сделал это ради Шан… Шэндая.
— А после? После этого? — Она только что решила больше не задавать вопросов.
Он пожимает одним плечом:
— Теперь едем?
У него это звучит как вопрос.
— Спасибо, — отвечает Ли-Мэй. Встает, подходит к коням и садится на своего, самостоятельно.
Они меняют коней на каждой остановке. Перед самым восходом солнца он сбивает второго лебедя, но третий, летевший следом, поворачивает на запад, на большой высоте.
У кого-то тотемом был волк, думает она. У кого-то — лебедь…
Можно уснуть верхом на лошади, но только не тогда, когда она скачет галопом. Ли-Мэй проваливается в мучительный, тревожный сон каждый раз, когда Мешаг разрешает сделать остановку. Она понимает, почему он так спешит после того, как убил второго лебедя, но ее тело и мозг предъявляют свои требования.
Теперь она лежит на спине в более низкой траве. Сознание то возвращается, то отступает. Ей снилось, что она качается на качелях — на качелях в саду их дома, — взлетает все выше и выше среди весенних цветов, взад-вперед. Она не знает, кто раскачивает качели, и не смотрит туда, но ей не страшно.
Толкает ее Мешаг, трясет за плечо.
Ли-Мэй открывает глаза. Бледный свет. Утро. Он дает ей флягу с водой, показывает на седельную сумку рядом с ней. Опять ягоды. Если и дальше не будет ничего, кроме них, думает Ли-Мэй, сырой сурок может показаться привлекательным. Затем она вспоминает волков и шуоки, и эта мысль ускользает.
Она пьет, плещет воду на лицо и руки. Берет горсть ягод, потом еще одну. Она научилась отличать неспелые ягоды, выбирает их. Она — катайская принцесса, не так ли?
Ли-Мэй слишком устала, чтобы оценить собственную иронию.
Потом поднимается. У нее болят ноги и спина. Мешаг уже сидит на коне и осматривает светлеющее небо. Она делает то же. Ничего не видно. Еще один свежий день, высокие облака. Она идет к коню, которого он для нее отвязал. Сгибает застывшие ноги и забирается в седло. Ей кажется, что это получается у нее уже лучше.
Ли-Мэй смотрит на Мешага.
— Теперь все изменится, — говорит он.
— Что ты имеешь в виду?
— Землю. Увидишь. Мы покидаем степь. Ваша Стена недалеко.
Как она ни устала, от этих слов сердце ее бьется чаще. От таких простых слов. Стена означает Катай, возвращение из ссылки. Если они смогут перебраться на другую сторону, разумеется. Он говорил, что смогут.
«Мы покидаем степь».
Ли-Мэй смотрит назад, повернувшись в седле. Насколько хватает глаз, под вставшим солнцем и высоким небом раскинулась трава: желто-зеленая, темно-зеленая, высокая, колышущаяся под ветром. Раскачиваясь, она звучит, и этот звук был частью существования Шэнь Ли-Мэй с тех пор, как ее забрали богю. Даже внутри носилок она его слышала, непрерывно. Шепот степи…
Глядя на север, вбирая в себя эту картину, представляя себе, как далеко тянется степь, она думает: если когда-то было утро мира, то оно выглядело именно так. И эта мысль не характерна для ее народа.
Они трогаются на юг. Ли-Мэй смотрит налево, потом направо и видит рядом вожака волков. Другие где-то недалеко. Она это знает. Но этот волк всегда рядом.
К полудню земля начинает подниматься, трава становится ниже и темнее, появляются участки зеленого и серебристо-зеленого кустарника, а потом кое-где — голые камни. Когда Ли-Мэй видит рощу тополей, то испытывает почти шок. Она понимает, что больше не чувствует усталости.