Поднебесная. Звездная река — страница 4 из 13

Глава 23

В Катае и раньше случались восстания и гражданские войны. Еще с тех пор, как самые первые династии формировались, распадались и снова формировались.

Во время одного из этих печально известных конфликтов армия Шестой династии была разбита в результате предательства, из-за посланного генералам якобы из дворца поддельного приказа. С того времени были приняты меры для обеспечения командирам на поле боя уверенности в том, что приказы двора присланы именно оттуда.

Изготовили несколько императорских печатей, их обжигали в маленькой, строго охраняемой печи на территории того дворца, где жил в тот момент император. На этих печатях изображены драконы в разных видах. На обратной стороне печати стоят цифры, в определенной последовательности. В присутствии командующих войсками и мандаринов Двора Пурпурного мирта эти печати торжественно ломают на две половинки. Считалось почетным попасть в число тех, кому доверена эта процедура.

Перед тем как повести армию в поход, командующий получает определенное количество таких печатей — или, точнее, их половинок. Приказы, отправленные ему из двора, сопровождаются соответствующей половинкой печати. Доставляющих их курьеров уже несколько сотен лет набирали из каньлиньских воинов. Им доверяют все стороны любого конфликта, и в этом доверии заключается их неприкосновенность.

Командующий войском должен удостовериться, что привезенная ему половина печати совпадает по форме и по цифрам с той, которая находится у него. Если они совпадают, он обязан выполнять эти приказы, иначе смерть и позор (и лишение всего имущества) последуют так же неотвратимо, как неотвратимо волки следуют за овцами на летних лугах.

* * *

Один из двух человек, встретившихся летним утром на восточном конце перевала Тэн, приехал верхом, как и следует генералу в походе, по его собственному мнению. Однако ему потребовалась помощь, чтобы спешиться, и он опирался на трость, когда шел вперед, рывками переставляя негнущуюся ногу.

Второй человек приблизился к теням перевала со стороны открытой местности на востоке. Его принесли в громадном паланкине восемь крупных мужчин. Такое количество носильщиков было уступкой обстоятельствам; обычно носильщиков двенадцать.

Позади них можно было видеть еще двоих, несущих кресло западного образца, с мягкими подушками и обтянутое желтой тканью. Если присмотреться, оно выглядело как трон. По крайней мере, иные хотели, чтобы он казался таковым. На это указывал цвет.

Кресло поставили на ровное место, недалеко от начала перевала. Паланкин тоже поставили на землю. Раздвинули занавески. Сказочно громадный человек вышел из него с помощью носильщиков, подошел к креслу-трону и опустился на него.

Второй человек ждал, опираясь на свою трость. У него был боевой меч (не декоративный). Человек слегка улыбался во время всех этих действий и с интересом наблюдал за ними. Птицы парили над головой в восходящих потоках воздуха. Внизу ветра не было. Жаркий день, хотя в тени перевала Тэн прохладнее.

Каждого из двух мужчин сопровождали еще пять человек (кроме тех, кому по договоренности разрешили нести паланкин и трон и присматривать за конем генерала). Никто, кроме генерала, не был вооружен. Его меч был, по правде говоря, нарушением правил. Таким же символом, как и трон, и перья зимородка на паланкине.

Еще на перевале находились пятьдесят каньлиньских воинов, наблюдающих за переговорами, как это делали все каньлиньские воины во время подобных встреч уже сотни лет. Пятеро из них сидели, скрестив ноги, за столиками для письма, где лежали кисти, бумага и черная тушь. Они прибыли раньше всех остальных. Их обязанностью было точно записать, — а потом сверить записи друг с другом, — все, что будет сказано этим утром.

Один свиток должен быть отдан каждой из участвующих сторон после окончания встречи. Три сохранят и отправят в свой архив каньлиньские воины, как доказательство достигнутого здесь соглашения.

Впрочем, ни одна из сторон не питала больших надежд на то, что сегодня на перевале Тэн будет достигнуто какое-то соглашение.

Другие воины в черном расположились вдоль ущелья, и вот эти мужчины и женщины ощетинились оружием. Два десятка держали луки, стоя на некотором расстоянии вверх по склонам с обеих сторон от перевала. Они находились здесь для того, чтобы наблюдать — или обеспечить — мирное течение этой встречи и безопасность всех, явившихся на нее.

У всех каньлиньских воинов, даже у тех, кто приготовился писать, на голову были натянуты капюшоны. Их личности здесь не имели никакого значения. Они служили символами своего ордена и его истории. Не более, но, конечно, и не менее.

Генерал Сюй Бихай, командующий императорскими войсками Катая на перевале Тэн, ждал, пока второй мужчина усядется в большое кресло. Это заняло некоторое время. Тонкая улыбка Сюй Бихая не сходила с его лица, но никто бы не увидел в его глазах ничего, кроме ледяного холода.

Обычно, в большинстве случаев такого рода, один из людей, стоящих позади главных участников, начинал говорить первым. Он обращался к каньлиньским воинам и официально предлагал им начать записывать. Этого не произошло.

Вместо этого генерал Сюй сказал:

— У меня есть к вам личное предложение, Ань Ли. — Никакого титула, разумеется, никакого титула.

— С нетерпением жду его! — ответил тот.

Его голос казался неожиданно высоким, если ты слышал его в первый раз. Легкий акцент, даже спустя столько лет.

— Почему бы нам с вами не уладить этот конфликт простым боем, прямо здесь, как это делали в древности? — произнес Сюй Бихай.

Все, собравшиеся там, куда не проникал солнечный свет, казалось, замерли, а потом часто задышали. Рошань уставился на собеседника. Его прищуренные глаза широко раскрылись, а потом он весь затрясся — его огромный живот, плечи, складки лица и подбородок. Пронзительный смех, задыхающийся и неудержимый, эхом разнесся в узком ущелье. Взлетела испуганная птица и устремилась прочь.

Сюй Бихай, глаза которого оставались жесткими, позволил себе улыбнуться шире. Человек всегда доволен, когда на его шутку, хоть и очень колкую, реагируют с энтузиазмом.

Задыхаясь и трясясь, Рошань поднял дрожащую ладонь, словно умоляя о пощаде. В конце концов он взял себя в руки. Вытер маленькие, слезящиеся глазки рукавом одежды из шелка ляо. Откашлялся. Снова вытер лицо и сказал:

— Это была бы битва, достойная поэтов! Вы бы нанесли мне смертельный удар одной ногой, или я бы сел на вас сверху! И раздавил бы насмерть!

— Насмерть, — согласился собеседник. Казалось, его худоба, его аскетичная внешность создана каким-то насмешливым божеством, чтобы явить как можно более яркий контраст с Ань Ли. Его улыбка погасла.

— Я мог бы сразиться с вашим сыном?

Сын, могучий и поджарый, стоял рядом с креслом отца.

Сидящий в кресле мужчина уже не смеялся. Его глаза, почти утонувшие в складках лунообразного лица, стали такими же холодными, как у Сюй Бихая.

— Он бы вас убил, — ответил он. — И вы это знаете. Да-Мин этого не позволил бы и не приветствовал бы. Мы не дети, и сейчас не старые времена. Вы просили о встрече. Люди в черном записывают. Говорите то, что пришли сказать, а потом избавьте меня от своего присутствия.

Откровенно, весомо, резко. Все вместе, и намеренно.

Стоящего человека это позабавило, или он сделал вид, что позабавило.

— А, хорошо. Но это вам придется избавить меня от своего присутствия, не так ли? Поскольку это моя армия стоит на перевале. Почему вы не атакуете, Рошань? Или вам нравится стоять там, на жаркой равнине? Это благотворно влияет на ваши недуги?

— В моих руках Большой канал, — мрачно ответил Ань Ли.

— В ваших руках его северные порты. Но разве вы не слышали? Погода на юго-западе стоит прекрасная. У нас большие надежды на урожай. И еще одна новость: Двенадцатая армия движется сюда, пока мы с вами наслаждаемся этой утренней беседой. А у вас за спиной Пять Семейств проявляют беспокойство. Так, по крайней мере, нам сообщают.

Рошань улыбнулся:

— А! Пять Семейств… А вам сообщили о судьбе Цяо Чиня и его семьи… у меня за спиной, как вы выразились? Или эта новость еще не добралась до Да-Мина? Так узнайте ее первым! Его замок сожжен. Его жены и дочери достались моим солдатам. Внучки тоже, я полагаю. В конце концов, мужчинам нужны какие-то развлечения. Самого Цяо Чинь подвесили на крюке на столбе у развалин собственного дома — голого, кастрированного, и его клюют стервятники.

Когда становится так тихо, как сейчас, еще больше чувствуется отсутствие ветра. Всем наблюдателям было ясно, что Сюй Бихай этого не знал, и не менее ясно, что он поверил сказанному.

— Это было великое имя, — тихо произнес он. — Тем больше позора падает на вас.

Рошань пожал огромными плечами:

— Он предал Десятую династию. Семьям нужно понять, что элегантный обмен посланиями и размышления за вином по поводу того, куда повернуть, имеет свои последствия, когда вокруг них армия. Сомневаюсь, что теперь на северо-востоке так неспокойно, как вам кажется.

Сюй Бихай посмотрел на него в упор:

— Время и зима покажут, можно ли прокормить армию, которая держит их в повиновении. К тому же вы в западне, и понимаете это. Возможно, вы предпочли бы отойти к Еньлину? Лично я получаю удовольствие от осады. Когда наступит осень, без восточного урожая вам конец, Рошань.

Крики птиц. Ни малейшего дуновения ветра на перевале.

— Позвольте мне вам кое-что сказать, — произнес человек в кресле. — Вы мне не нравитесь. И никогда не нравились. Мне доставит удовольствие убить вас. Я начну с того, что отрублю вашу искалеченную ногу и покажу вам, а потом буду капать вашей собственной кровью вам в рот.

Эти слова были достаточно варварскими даже в таком месте, чтобы снова воцарилась тишина.

— Я трепещу, — наконец ответил Сюй Бихай. — И, пока я не начал лепетать, как перепуганный младенец, выслушайте слова императора Катая. Вас объявили проклятым людьми и богами. Вы потерли право на жизнь, а ваши сыновья…

— Он убил моего сына! — перебил его Ань Ли.

— Одного из них. Заложника вашего собственного поведения. Его казнили, когда вы совершили предательство. На что вы обиделись, скажите мне?!

Было что-то величественное в этом худом человеке с редкой бородкой, стоящем там с тяжелым посохом.

— Он не был заложником! Не надо лживых утверждений, которые записывают. Он был офицером армии Летающего Дракона и одним из придворных. Его убил глупец в приступе страха. Вы будете делать вид, что одобряете это?

— Я был в Чэньяо, — ответил Сюй Бихай.

Это было своего рода признанием.

— Это не ответ! Но я знаю ваш ответ. Как бы сильно вы меня ни ненавидели, губернатор Сюй, я готов поставить жизни оставшихся сыновей против жизни ваших дочерей, что вы не меньше меня презираете Вэнь Чжоу!

Ответа не последовало.

Рошань продолжал, и теперь его голос гремел, как удары молота:

— Вы боялись бросить ему вызов, все это время! Вы оставались на западе и позволили тщеславному игроку в поло, получившему высокую должность только потому, что его кузина лежит в постели императора, превратить Катай в свою вотчину, пока Тайцзу глотал эликсиры, чтобы укрепить свой мужской член, и пил другие снадобья, чтобы жить вечно! — Он гневно посмотрел на собеседника. — Соответствовало ли ваше поведение, губернатор Сюй, поведению человека, сознающего свой долг перед государством? Вы согласны с глупцом, делу которого вы здесь служите? Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти!

— Почему? Разве вы первый человек, который проиграл битву за власть?

— Он ничего не стоит!

— Тогда вы не первый, кто проиграл менее достойному! И вы готовы убить так много людей, разрушить империю — из-за этого?

— Почему нет? — спросил Ань Ли.

Эти простые слова повисли в воздухе.

— Потому что вы не можете винить в этом Чжоу. Это вы восстали против трона, и именно из-за этого умер ваш сын. Вам следовало понимать, что это может случиться. А сыновья во всем мире умирают каждый день.

— И дочери — тоже, — напомнил Рошань.

Сюй Бихай покачал головой. Уже мрачно, он произнес:

— Министры империи приходят и уходят, оставляя воспоминания или только след на песке. Трон Феникса больше человека, который на нем сидит, как и тех, кто ему служит, хорошо или плохо. У меня свой взгляд на первого министра. Я не склонен делиться им с грязным, проклятым мятежником.

— Если я стану победителем, я не буду ни тем, ни другим, — возразил Рошань.

— Вы и то, и другое — сейчас и до самой смерти. И эти слова прилипнут к вашему имени навсегда, где бы ни лежало ваше тело… — Сюй Бихай замолчал, потом произнес: — Выслушайте мое предложение.

— Я слушаю, — ответил Ань Ли.

— Вы и ваш старший сын потеряли право на жизнь. Вам будет милостиво позволено совершить самоубийство и быть похороненными, хотя и без надгробных памятников. У меня есть имена пятерых ваших командующих, которые также должны принять смерть. Всем остальным воинам вашей армии, здесь и на северо-востоке или в Еньлине предлагается прощение от имени августейшего императора Тайцзу, и это предложение сейчас будет записано каньлиньскими воинами, а я гарантирую его своим собственным именем и честью. — Голос его стал тихим. — Вы умираете и знаете это. Все, кто на вас смотрит, это знают. Ценой своей жизни, уже заканчивающейся, и шести других жизней вы можете спасти от гибели всех тех, кто следует за вами, и Катай.

Он закончил. Пять каньлиньских писарей окунали кисти в тушь и писали слова. Кроме этих звуков в ущелье стояла тишина.

— Зачем мне это делать? — спросил Рошань. Он казался искренне озадаченным. Почесал тыльную сторону одной руки и продолжал. — Он довел меня до этого. Вэнь Чжоу лишил меня выбора, настраивал против меня императора, уничтожал все, что я мог предложить своим сыновьям. Что должен делать человек, который гордится тем, что он оставит после себя, перед лицом этого?

— Дело только в этом? — спросил Сюй Бихай. — В наследстве?

— Для вас все иначе, — отмахнулся Рошань. — У вас только дочери. — Он поерзал в кресле. — Если это все, что вы можете сказать, то мы зря потратили это утро. Если только для вас не имеет значения, что я знаю о ваших дочерях, и я их найду, к их великому сожалению. Можете мне в этом поверить.

Худой человек казался невозмутимым.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы превращаете обязанность уничтожить вас в удовольствие, редкое и изысканное.

Это последнее слово — «изысканное» — поднялось в воздух и было записано, как ни странно оно прозвучало в таком месте, на светлой шелковой бумаге, взмахами пяти быстрых кистей. Действительно изысканными.

Трон с желтой спинкой вынесли из ущелья на перевале Тэн. Рошань ждал в паланкине под перьями зимородка с задернутыми занавесками, соблюдая — что было, наверное, удивительно — все формальности. Возможно после того, как он провозгласил себя императором, они значили для него больше, чем прежде.

В самом конце три каньлиньских воина в капюшонах подошли к паланкину. Двое сопровождали третьего, несущего свиток с записью всего, что было сказано. Он протянул свиток. Из-за занавесок появилась рука и взяла его.

А потом паланкин подняли и унесли в поток солнечного света…

* * *

Ли-Мэй глубоко встревожена и даже не может разобраться, в чем причина. Но одной из причин наверняка является яростное напряжение всего того, что произошло на перевале Тэн: произнесенные слова, скрытое в них насилие и обещание еще большего насилия в будущем. Можно ли в этом сомневаться?

Еще одна причина — гораздо менее значительная, постыдная, почти недостойная упоминания, — в том, что она до сих пор не может прийти в себя от того тяжелого, слишком сладкого запаха, который исходил от паланкина Ань Ли. Она почувствовала его, когда сопровождала того писаря, который отнес ему свиток. Она стояла рядом, когда он вручил его Ань Ли. Они жестом послали туда ее и еще одного воина.

Сладкий запах духов поверх более густого, гораздо более темного запаха гнили. После этого она чувствует себя больной, а воздух на перевале Тэн слишком неподвижный, слишком плотный, и у нее не получается дышать глубже. За ущельем должно быть очень жарко. Там, где под солнцем разбит лагерь мятежников.

Ли-Мэй потрясла мысль, которая пришла в голову, пока она шла к Рошаню, стояла рядом, смотрела, как ему вручают свиток.

Она совсем не умеет обращаться с мечом или с кинжалом, но, несомненно, у нее был шанс тем каньлиньским оружием, которое ей дали на сегодня, заколоть его и положить этому конец.

И также положить конец надежности, традициям и уважению к каньлиньским воинам.

Сотни лет каньлиньских воинов считали достойными доверия, и это доверие в одно мгновение будет уничтожено Шэнь Ли-Мэй, единственной дочерью генерала Шэнь Гао. После того как они радушно встретили ее на горе Каменный Барабан, дали ей кров и совет и даже указали способ вернуться домой сквозь гражданскую войну.

Об этом нечего и думать. Или, если невозможно прогнать эти мысли, нельзя позволить им стать чем-то большим.

В любом случае, Рошань умирает. Вот что это был за запах, который она ощутила. Человек с редкой бородкой, который смотрел на него сверху, (она знала, кто он такой, помнила, как отец говорил о нем), высказал это без обиняков. Словами, которые у нее на глазах были записаны быстрыми кистями писцов.

Его убийство, думает Ли-Мэй, не покончило бы ни с чем, это точно. Сыновья — тот, который стоит здесь, и еще двое других живых (как ей кажется) — и, наверное, те пять человек, чьи имена записаны на втором свитке, те, смерти которых требуют, будут продолжать войну, даже если Ань Ли умрет. Восстание не всегда может быть связано с волей и жизнью одного человека. Возможно, оно набрало собственную силу, достигнув определенной точки и миновав ее. Вы могли повернуть назад и поворачивали назад, а потом это уже невозможно.

Не это ли произошло здесь?

Ли-Мэй хотелось бы спросить кого-нибудь, но она не может. Она переодета каньлиньским воином, и никто не должен знать, кто она такая, а воин не задает подобных вопросов никому.

Ее заставили носить за спиной два меча во время путешествия на юг, чтобы она не выглядела неуклюжей и неумелой, когда придет время. Сначала они казались ей тяжелыми, эти мечи, а их ножны больно давили на позвоночник. Теперь она к ним почти привыкла.

Человек — женщина — способна приспособиться к большему, чем она считала возможным. Она только не понимает, когда это перестает быть достоинством и переходит в нечто иное, и ты слишком сильно меняешься, лишаешься определенности, срываешься с якоря, подобно пустой рыбацкой лодке, дрейфующей по реке, которая не может вернуться на положенное ей место.

Размышляя так и стыдясь, что думает о собственной жизни в такое время, Ли-Мэй видит трех всадников, скачущих к ним на перевал с западной стороны.

В руках у переднего знамя, императорский вымпел. Это курьеры, она часто видела их в те дни, когда жила с императрицей. Второй всадник — каньлиньский воин. Именно он спрыгивает со взмыленного коня еще до того, как жеребец остановился. Подходит к генералу Сюю, кланяется. Он весь мокрый на жаре. Черная одежда пропитана потом. Воин протягивает маленький предмет. Это печать, разломленная пополам. Ли-Мэй знает, что это означает, хотя никогда не видела такой печати. Курьер также протягивает генералу свиток.

Сюй Бихай берет оба предмета. Передает половинку печати одному из своих офицеров. Этот человек лезет в свою кожаную сумку и достает похожий предмет, кладет обратно, достает другой. Никто не говорит ни слова. Этот человек прикладывает вторую половину к той, которую привез курьер. Проверяет, совпали ли они, смотрит с обратной стороны, кивает.

Только после этого Сюй Бихай развязывает свиток и читает.

Ли-Мэй видит, как он стареет прямо на глазах. На мгновение опирается на свою трость. Потом выпрямляется.

— Когда вам это вручили? — спрашивает он у курьеров. Голос его стал тонким. Ли-Мэй внезапно пугается, услышав его.

Курьер кланяется перед тем, как ответить. Он явно очень устал.

— Три ночи назад, господин. Мы выехали среди ночи.

— И от кого вы это получили?

— От самого первого министра, господин генерал. Из рук в руки. Свиток и половина печати.

На лице Сюй Бихая проступает ярость, ее нельзя не заметить. Он делает вдох и выдох, медленно, и произносит, очень явственно:

— Он боится. Он решил, что чем дольше мы будем их сдерживать, тем больше вероятность, что кто-то решит покончить с этим, выдав его Ань Ли.

Никто на перевале Тэн не говорит ни слова. Ли-Мэй вспоминает слова другого человека, сказанные этим утром: «Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти».

Через минуту генерал Сюй произносит, на этот раз так тихо, будто обращается к замершему воздуху, а не к стоящим рядом с ним людям:

— Если бы я был другим человеком, и Рошань тоже, я бы даже мог это устроить…

Ли-Мэй, стоящую так близко, после этих слов отхватывает страх. Он уносит прочь, как ветер уносит опавшие листья, все мысли о собственной судьбе. Сейчас слишком много более важных вещей…

Вскоре после этого восемь каньлиньских воинов скачут на запад от перевала через расположение войск Второго и Третьего округов. Армии снимаются с места. Они получили приказ.

Восемь всадников, выехавших из ущелья, скачут быстро; справа от них широкая река, слева — горы. Особенности местности, которые превратили перевал Тэн в то, чем он является, и почему до сих пор играл такую важную роль для Катая.

Двое из всадников направляются в святилище Каньлинь у Ма-вая с тремя отчетами о событиях этого утра. Оттуда два свитка пошлют во дворец Да-Мин, вместе с новыми сообщениями. Их только что продиктовал генерал Сюй Бихай, они адресованы наследнику императора и Возлюбленной Спутнице, но не первому министру.

Трое всадников будут сопровождать последнего дальше, на запад и на юг, выполняя обещание, данное на горе Каменный Барабан. Эти четверо на полпути к Синаню свернут в сторону.

Этот последний всадник, который скачет, охваченный страхом и сомнением, — дочь генерала Шэнь Гао.

* * *

В Катае существует много летописей о войнах, начиная со времен Первой династии.

Разногласия по поводу стратегии и тактики встречаются в этих текстах повсюду, что неудивительно, и в экзаменационное задание для гражданских чиновников входит анализ двух-трех таких текстов. Они должны выразить предпочтение одному из них и обосновать свой выбор.

Победу или поражение в битве можно отнести на счет многих разных элементов. Некоторые авторы подчеркивали тот (почти очевидный) факт, что численное превосходство, при прочих равных условиях, могло определить исход боя. И что предусмотрительный генерал должен подождать такого превосходства и избегать боя в его отсутствии.

Другие отмечали, что прочие условия редко бывают равными.

Оружие, например, играло большую роль. Часто приводили в пример судьбу одной армии на северо-востоке некоторое время назад, во время вторжения на Корейнский полуостров. Еще до решающей битвы ее погубила внезапная гроза, промочившая насквозь тетивы луков, что не позволило стрелкам сыграть свою роль в сражении и привело к ужасному поражению.

Этот пример приводили еще в контексте подготовки. Армия, занявшая более высокую позицию или территорию, защищенную природным рельефом, получает значительное преимущество. И способный командир всегда стремится занять такую позицию.

Свою роль играли и линии снабжения, еда, одежда, лошади. Даже сапоги для армии в походе. Ее могли сыграть и соотношение между пехотой и кавалерией, и качество подготовки всадников. Опыт солдат в целом. Закаленные в боях ветераны стоили намного дороже, чем новобранцы.

Неожиданность, в виде внезапного нападения (ночью, в плохую погоду, раньше, чем ожидали) или в виде боя с применением новой тактики, тоже могла сыграть свою роль. Тому были примеры. Сдающие экзамены студенты должны были их знать.

Боевой дух и пыл считались важными, их связывали с лидерством.

Существовала очень старая легенда о командире, бросившем свою армию в битву, когда за ее спиной была река в половодье. Он отказался отойти дальше от края воды на более удобную почву и ждал врага там.

Его солдатам некуда было отступать.

Они и не отступили, одержав в тот день знаменитую победу над гораздо более многочисленным противником. Когда людям некуда бежать, гласил урок, они сражаются более отважно и часто побеждают.

Так же, как и солдаты, которые понимают, что поражение для них играет решающую роль и может означать смерть.

С другой стороны, армия, которая знает, что на этом поле сражения не решается ее судьба, что возможно бегство, вряд ли будет сражаться так же яростно.

Это последнее отличие (и на этот счет был впоследствии достигнут некоторый консенсус) лучше всего объясняло победу мятежников Ань Ли над войсками Второй и Третьей армий в сражении к востоку от перевала Тэн.

У императорской армии было преимущество в численности, и они действительно застали врасплох мятежников, которые и подумать не могли, что генерал Сюй Бихай выведет свои войска из неприступного ущелья на сжигаемое солнцем поле боя.

Вначале появление войск императора заставило мятежников оцепенеть от ужаса. Генерал Сюй усилил эту внезапность тем, что вывел большую часть солдат на позицию за перевалом ночью, поэтому мятежники проснулись и увидели перед собой противника, а потом вынуждены были отражать атаку.

Это изумление быстро превратилось в нечто иное. В то, что можно было назвать надеждой или даже радостью. Если бы не эта атака (не эта ошибка!), они почти наверняка были бы обречены на необходимость отступить и пережить неопределенность осени и зимы на слишком небольших завоеванных пространствах, где придется кормить и обеспечивать кровом большую армию в холодные месяцы, а также беспорядки на собственной базе. И все время знать о постоянном росте численности императорских войск и готовиться к возобновлению сражений весной.

Атака со стороны перевала, когда прошел первый шок, представилась Ань Ли и его войску тем, чем и была: подарком, неожиданно открывшейся возможностью.

И эти подарком они не преминули воспользоваться. В тот день было много жертв с обеих сторон. Больше — в рядах императорской армии. Когда число убитых и раненых достигло определенного количества (всегда есть такое количество для армии), солдаты Сюй Бихая сломались и бросились бежать.

Они помчались назад, на перевал Тэн, смяли арьергард, оставленный для того, чтобы удерживать его, пронеслись, преследуемые с жестокой свирепостью кавалерией мятежников, через перевал и на другую сторону, снова выскочив на солнечный свет.

В конце того дня больше половины воинов Второй и Третьей армий лежали мертвыми к востоку от перевала, или внутри него, или настигнутые во время бегства к западу от него.

Большая часть остальных рассеялась в отчаянной попытке удрать, предоставив другим взять на себя бремя сопротивляться этим мятежникам, служа двору, который отдает бессмысленные приказы, вынуждающие их покинуть безопасную позицию и вступить в ненужное сражение.

Генерал Сюй был одним из тех, кто спасся после разгрома на поле боя и ускакал вместе со своими телохранителями на запад, к Синаню, который теперь лежал открытый и незащищенный перед Рошанем.

Видели, как Сюй Бихай плакал в седле, но были то слезы ярости или горя, не мог сказать никто.

Зато всякий мог сказать: эта битва была катастрофой для Катая, приведшей к хаосу, который воцарился надолго. Наступивший после кошмар закончился (в конце концов, все кончается), но только после того, как изменил империю и весь мир.

В то время нелегко было сохранять красоту, как и музыку, и все, что связано с милосердием и спокойствием. Их нелегко сохранять и в лучшие времена, эти вещи. Горе более долговечно…

* * *

Весть о катастрофе пришла в Да-Мин глухой ночью три дня спустя.

Августейшего императора разбудили и сообщили о том, что случилось. Тайцзу, возлюбленного сына небес, нужно было спасти любой ценой. Синань и раньше переживал падения. Его могли отдать и снова отобрать. Но только не в том случае, если падет династия.

Времени на принятие решения было мало, а закаленные в боях солдаты армии Рошаня приближались, и Синань был беззащитен перед ней, а утром наверняка поднимется паника, когда эти вести разлетятся по городу. Поэтому маленький отряд из императора и его приближенных под охраной солдат Второй армии, которых оставили с ними, тайно выехал из северных ворот дворца в темноту Оленьего парка, а потом через другие ворота в стенах парка — на дорогу, ведущую в Ма-вай, под звездами и поднимающимся ветром.

Глава 24

Вэй Сун разбудила его глубокой ночью. Каньлиньские воины никогда не позволяли Таю запирать на засов дверь спальни в Синане. В нее можно было войти через раздвижные двери с веранд с двух сторон; их охраняли, но им нужно было иметь доступ в спальню при необходимости, так они ему сказали. Он хотел было пошутить насчет необходимости присутствия людей в его спальне, но передумал.

Тай спал глубоким сном, без сновидений. Ему потребовалось некоторое время, чтобы полностью проснуться от звуков ее голоса и прикосновения к плечу. Сун стояла у кровати со свечой в руке. Ее волосы были распущены. Она тоже спала, понял он.

— В чем дело?

— Вас вызывают. Во дворец. Охрана ждет.

— Прямо сейчас?

Она кивнула.

— Что случилось? — Он спал обнаженным под покрывалом.

— Мы думаем, неприятности на востоке.

Восток означал восстание. Там сейчас не должно было быть никаких неприятностей, пока две армии преграждают путь Рошаню на перевале Тэн.

— Кто послал за мной?

— Я не знаю.

Она подала ему принесенный свиток. Ей следовало сделать это с самого начала, подумал он. Эта женщина никогда и ничего не делает правильно…

Тай взял его. Сел.

— Ты знаешь, что здесь написано?

Она кивнула.

— Его привез каньлиньский воин. Поэтому мы разрешаем вам ехать.

«Разрешаем». Ему следовало ее поправить, но в этом не было смысла. Если с ним что-то случится, его телохранители умрут.

Он развязал свиток, прочел его при свете свечи. Ничего не прояснилось: это просто был приказ немедленно явиться, и при нем — пропуск через ворота кварталов до самого Да-Мина. Пропуск был подписан старшим мандарином, имя которого было Таю незнакомо.

— Приведи мне Динлала.

— Этим уже занимаются.

Он посмотрел на нее. Иногда, не слишком часто, вспоминаешь о том, какая она маленькая, и при этом такая суровая.

— Тогда иди, подвяжи волосы и дай мне одеться.

У нее был смущенный вид. Ему пришло в голову, что Сун, возможно, так же встревожена этим ночным вызовом, как и он сам. Идут боевые действия, время очень неспокойное. Она поставила свечу на столик с умывальным тазом и пошла к двери.

Повинуясь порыву, он прибавил:

— Господин Сыма здесь?

Он никогда не знал, вернулся ли поэт поздно или остался где-то еще на всю ночь.

Она обернулась в дверях и кивнула.

— Пожалуйста, разбуди его, Сун. Скажи, что я бы хотел, чтобы он поехал со мной. — «Пожалуйста» и ее имя были просьбой о прощении.

Во дворе в голову Тая пришла еще одна мысль. Он колебался. Возможно, он все преувеличивает, но неприятности на востоке и вызов под звездами значат много, не так ли?

Тай увидел, как поэт, взъерошенный, как всегда, но в состоянии готовности, быстрым шагом входит во двор. За спиной у Цяня висел меч. Тай испытал некоторое облегчение, увидев его.

Он подозвал к себе Люй Чэня, предводителя каньлиньских телохранителей, и договорился, чтобы тот отправил двух своих людей отнести письмо. Потребовал бумагу и написал это письмо. Быстро, при свете факела, на маленьком столике, который поспешно вынесли во двор. Потом послал двух телохранителей передать его Весенней Капели через калеку-нищего, который живет на улице позади усадьбы Вэнь Чжоу.

Эти два телохранителя уже были там раньше, в ту ночь, когда он встретился с ней в саду, они должны помнить, как найти того человека. Он проинструктировал их вести себя уважительно, попросить его о помощи, потом подождать ответа. Если они увидят госпожу Линь Чан (теперь ее звали так), они должны охранять ее жизнь так же тщательно, как им приказано охранять его, Шэнь Тая.

Он мог отдать такой приказ. Он мог посылать их куда захочет. Придумать лучший план не было времени. «Возможно, грозит опасность, — написал он торопливым, неизящным почерком. — Будь готова ко всему. Два каньлиньских воина на улице за садом ждут ответа».

Он не подписался, чтобы не подвести ее, но упоминание о воинах, вероятно, сделало эту предосторожность бесполезной, если бы письмо кто-то увидел. На более ясную мысль не хватило времени. У него вообще сейчас не было ясных мыслей.

Он выехал за ворота на Динлале, охваченный снова, — как всегда в те моменты, когда садился в седло, — ощущением восторга оттого, что скачет на таком коне, на своем гнедом сардийце.

Они поехали по ночной улице квартала, через сторожевые ворота, потом на север, по направлению к дворцу Да-Мин, вдоль освещенного звездами проспекта Синаня. Тай увидел Стражников Золотой Птицы на своих постах, в патруле. Потом горстку людей на дальней стороне широкой улицы, что только усилило ощущение ее пустоты. Единственным звуком был топот копыт их коней.

Тот каньлиньский воин, который доставил послание, ехал с ними. У городских ворот дворца Да-Мин ждал еще один. Ворота открылись по сигналу, потом закрылись за ними, когда они проехали. Тай услышал, как задвинули тяжелый засов.

Они продолжали ехать на север через обширный дворцовый комплекс с его сотнями зданий и внутренних двориков. Здесь ни одна дорожка не была прямой, чтобы сорвать коварные планы демонов (которые, как известно, могут двигаться только по прямым линиям) против любимого сына небес в стенах его дворца.

Императора, как узнал Тай, уже нет в Да-Мине. Он в пути, направляется на северо-запад.

Он обменялся взглядом с поэтом.

Они достигли северной стены дворцового комплекса, въехали через другие ворота в Олений парк и пересекли его. Продолжая двигаться на север, они бы в конце концов подъехали к каменной стене у реки, но вместо этого, повинуясь указаниям своих сопровождающих, повернули на запад, Сун ехала рядом ним, с аккуратно заколотыми волосами и мечами за спиной.

Они миновали бамбуковую рощу справа, открытое пространство, фруктовый сад, затем подъехали к западным воротам в стене парка и выехали из него. Теперь они поскакали быстро, по открытой местности.

Вскоре после этого они увидели кортеж императора впереди на дороге. Факелы под лунным светом.

Тая охватили страх и ощущение странности происходящего, когда они догнали кортеж. Он увидел принца Шиньцзу в конце маленькой процессии. Кортеж был потрясающе мал: две кареты и несколько придворных верхом. Их охраняли всего двадцать или тридцать кавалеристов Второй армии. Не больше.

Обычно император ездил в Ма-вай в сопровождении двух или трех десятков карет, вперед отправлялась армия слуг и пятьсот солдат, и еще пятьсот составляли охрану.

Принц оглянулся, услышав их приближение. Придержал коня, когда увидел каньлиньских воинов. Поздоровался с Таем, который поклонился ему в седле. Кратко, без всякого предупреждения или преамбулы, Шиньцзу рассказал им о катастрофе, которая произошла на востоке.

Или о первой катастрофе.

С падением перевала Тэн следовало ждать новых катастроф.

Тай почувствовал, что у него пересохло во рту. Он с трудом сглотнул. Неужели мир, их мир, пришел к этому? Император, как им сказали, едет в карете впереди — без перьев зимородка. Цзянь с ним, первый министр скачет во главе кортежа.

— Хорошо, что вы здесь, — сказал принц. Он сидел на красивом жеребце, хотя тот был почти на целую голову ниже, чем Динлал.

— Я не понимаю, — произнес Тай. — Что я могу сделать? — Он был растерян. Эта ночная поездка казалась сном, словно они ехали по какому-то звездному миру, а не по их собственному.

— Нам нужны ваши кони, Шэнь Тай. Больше, чем когда-либо. Для кавалерии и для курьеров. Наши силы будут разбросаны на большие расстояния. Эти расстояния нужно будет преодолевать быстро. Когда мы подъедем к почтовой станции впереди, я предложу ехать на север, в Шуцюань. Большая часть Пятой армии еще там, и теперь мы вызовем Первую армия с запада. Думаю, мы сможем задержать Рошаня в Синане, пока подойдут другие войска с юга. Мы… мы должны это сделать, правда?

Правда? Почему принц спрашивает у него? Он ждет обдуманного ответа? Возражений? Какого понимания он ждет от Тая?

Было ясно, что принц потрясен. Да и как могло быть иначе? Середина ночи, они бегут из столицы, из дворца, с двадцатью или тридцатью солдатами, и армия мятежников у них за спиной, приближается к Синаню, не встречая отпора. Неужели небеса прямо здесь отобрали право на власть у императора? Возможно, этой ночью меняется облик мира?..

— Я должен ехать в Шуцюань вместе с вами?

Он и сам запутался. Принц покачал головой.

— Вы поведете всадников на юго-запад, к границе. Вы должны забрать своих коней, Шэнь Тай, и потом привести их как можно быстрее туда, где мы будем находиться.

Тай перевел дыхание. Точные инструкции — это хорошо, они освобождают его он необходимости думать.

— Мой господин, там очень много сардийских коней.

— Я знаю, сколько их! — резко ответил принц. Ярко светил полумесяц, но трудно было разглядеть его глаза.

Раздался другой голос:

— Господа, позвольте сделать это каньлиньским воинам. Господин Шэнь, возьмите пятьдесят человек из нашего святилища, которое лежит впереди. — Это произнесла Вэй Сун рядом с ним (она всегда была рядом с ним в ту ночь, как он потом вспомнил). То, что она предложила, было разумно.

— У вас там достаточно людей? В святилище? Отпустят ли так много? — Тай быстро подсчитывал. — Если они умеют обращаться с конями, мы можем справиться с шестьюдесятью воинами, по пять коней на поводу у каждого всадника и десять — для нашей охраны.

— У нас достаточно людей, — ответила она. — И они умеют обращаться с конями.

Принц кивнул:

— Займитесь этим.

— Поэтому вы послали за мной, господин? — Тая до сих пор не покидало ощущение странности происходящего, он старался поверить в то, что произошло.

— Я не посылал за вами, — коротко ответил принц.

Таю потребовалось несколько мгновений. Они посмотрели вперед, на ближайшую карету.

Это не мог быть император. Возможно, когда-то, в своей горячей, блистательной юности, когда он только что взошел на трон или был готов потребовать его, но не сейчас. Уже нет.

Это Цзянь вызвала его, понял Тай. Сама разбуженная среди ночи, среди паники, готовясь к бегству от всего, что они знали, она подумала об этом.

Ему пришел в голову вопрос. Его следовало задать первым, подумал он.

— Мой господин, простите меня, но я не понимаю. Как произошла битва? Генерал Сюй удерживал перевал. Он бы никогда…

— Ему приказали покинуть его, — напрямик ответил Шиньцзу.

А потом, очень медленно, он посмотрел вперед. Туда, где ехал красивый, освещенный луной всадник во главе их маленькой процессии.

— Во имя всех девяти небес! — воскликнул Сыма Цянь. — Этого не может быть. Он бы этого не сделал!

— Но он это сделал, — ответил принц. И безрадостно улыбнулся. — Посмотрите, где мы находимся, поэт.

Казалось, он был готов сказать больше, но сдержался. Принц дернул поводья и двинулся рядом с каретой отца. Потом они увидели, что он обогнал ее и поскакал вместе с охраняющими их солдатами.

В тот момент летнего утра, когда встало солнце, они добрались до почтовой станции у озера рядом с Ма-вай.

Тая предупредили о том, что солдаты начинают шептаться между собой, когда ночь приближалась к концу.

Люй Чэнь, хитрый, опытный человек, какое-то время ехал среди кавалеристов, сопровождающих кортеж. Потом каньлиньский воин снова постепенно переместился к Таю, который вместе с Цянем и Сун двигался в хвосте кортежа.

Сначала Чэнь переговорил с Сунь, потом его быстрая лошадка из табунов богю поравнялась с Динлалом.

— Мой господин, — сказал он. — Я не знаю, откуда, но солдаты знают то, что им знать не следовало.

— Что вы имеете в виду?

— Кто-то говорил с ними о перевале Тэн. Пока мы едем, слухи распространяются. Вторая армия стояла на перевале, господин. Эти люди будут горевать и гневаться.

Подъехал Сыма Цянь. Сун сместила своего коня в сторону, чтобы освободить ему место. Дорога была широкой; они ехали в ночи, все четверо в ряд.

— Они знают, кто отдал Сюй Бихаю этот приказ? — спросил поэт.

— Я думаю, да, мой господин, — Люй Чэнь был неизменно учтив с поэтом.

— Вы считаете, это сделано намеренно? То, что они узнали об этом? — Голос Цяня был мрачен. Тай быстро взглянул на него.

— Не знаю, мой господин. Но думаю, разумнее соблюдать осторожность на почтовой станции. — Он бросил взгляд на Тая. — Мой господин, я узнал, что ваш уважаемый брат едет в другой карете. Я подумал, что вы захотите знать об этом.

Уважаемый брат Тая никогда не был хорошим наездником, к сожалению их отца. А теперь, несомненно, и подавно. Но Шэнь Лю был чрезвычайно умным, трудолюбивым, честолюбивым, точным, обладающим даром предвидения и дисциплинированным человеком.

Он бы никогда не позволил Вэнь Чжоу послать тот приказ на перевал Тэн.

Тай был уверен в этом. Так же хорошо, как и то, почему Лю мог отправить их сестру к варварам, он понимал, что Лю не отдал бы Сюй Бихаю приказ покинуть перевал и вступить в бой.

Теперь каньлиньские телохранители окружили его плотной группой. Очевидно, кто-то отдал такое распоряжение. Тай посмотрел вперед, на ближайшую к ним карету. В ней сидел император Катая и ехал в ночь. Бежал в ночь. Неужели мир действительно пришел к этому?

Тай знал, что это возможно, что так уже было раньше. Он ведь изучал тысячелетнюю историю, готовясь к экзаменам, не так ли? Знал наследие своего народа, темное и сверкающее. Знал о гражданских войнах, об убийствах во дворцах, о резне на полях сражений, о сожженных и разграбленных городах. Но не думал, что ему придется пережить все это.

Ему вдруг с опозданием пришло в голову, что почти всех обитателей двора и членов императорской семьи — детей, внуков, советников, наложниц — бросили сегодня ночью, предоставив им спасаться, как смогут, или встретиться с Рошанем, когда он придет.

И еще в Синане два миллиона жителей. Беззащитных…

У него сжалось сердце. «Будь очень осторожна», написал он Капели. Очень он ей этим помог! Что ей делать? Что вообще можно сделать? Получит ли она хотя бы его послание через того согбенного человека на улице? Он оставил там двух каньлиньских воинов для нее — по крайней мере, это он сделал.

У него опять пересохло во рту, заставив сплюнуть в пыль у дороги. Цянь протянул ему флягу с вином. Не говоря ни слова, Тай выпил. Самую малость. Несомненно, прежде всего ему необходимо сохранить ясную голову.

Он посмотрел вперед. Вэнь Чжоу все еще ехал во главе кортежа. Его, освещенного факелами, легко было разглядеть на великолепном черном коне, его выправке в седле можно было позавидовать. Прирожденный наездник, так о нем говорили.

Пока они ехали, становилось все светлее. Все звезды, кроме самых ярких, исчезли, потом пропали и они. Отдельные деревья справа обрели очертания, как и поля со спелым летним зерном по другую сторону от дороги. Факелы погасили и выбросили.

Конец ночи. Утро, мягкое и ясное. Тай оглянулся. Редкие облака на востоке, подсвеченные снизу: бледно-розовые, бледно-желтые. Он заметил, как между деревьями мелькнуло что-то синее, яркое, потом еще раз: озеро, впереди и справа.

Они подъехали к развилке дороги, которая вела вдоль берега к изысканной роскоши горячих источников Ма-вая. Там нефрит и золото, алебастр и слоновая кость, привезенные по Великому шелковому пути, фарфор, безупречный шелк, мраморные полы и колонны, стены из сандалового дерева, в комнатах — мастерски расписанные экраны и искусно приготовленные редкие блюда дальних стран. Музыка…

Не сегодня.

Они поехали дальше по дороге, мимо развилки, вдоль берега озера, где так часто ездил этот двор, и вскоре после этого они прибыли на почтовую станцию с ее внутренним двором и конюшнями.

Вперед послали всадников. Их ждали. Офицеры и служащие станции собрались во дворе, некоторые отвешивали тройные поклоны, другие уже распростерлись в пыли. Все явно пребывали в ужасе от того, что их император внезапно вот так оказался среди них.

Грохот колес карет, топот коней и громко отданные приказы. Затем странная, напряженная, почти полная тишина, когда они остановились. Пели птицы, Тай это запомнил. Было летнее утро.

Карета императора остановилась прямо перед дверями станции. Это была красивая почтовая гостиница у Ма-вая, так близко от Синаня и очень близко от горячих источников и загородных поместий аристократов. И от гробниц императорской семьи.

Дверцу кареты открыли, и он увидел выходящего из нее императора.

Августейший император Тайцзу был одет в простой белый шелк с черным поясом и со шляпой на голове. Вслед за ним, в ярко-синем дорожном платье, украшенном маленькими золотыми цветочками, вышла Цзянь.

Они вдвоем поднялись по трем ступенькам на крыльцо станции. Было очень тревожно видеть шагающего императора. Его всегда носили на носилках. Его ноги редко касались земли даже во дворце, и уж конечно, не должны были касаться ее здесь, в пыли гостиничного двора. Тай огляделся и увидел, что не его одного встревожило это зрелище. Вэй Сун кусала губы.

Слишком многое изменилось за одну ночь, и слишком быстро. Мир стал другим, подумал он. Не таким, каким был, когда они ложились спать…

На крыльце император обернулся — Тай не ожидал, что он это сделает, — и окинул мрачным взглядом собравшихся во дворе. Быстро поднял руку, потом повернулся и вошел в дом. Как видел Тай, он держался очень прямо и ни на кого не опирался. И он не был похож на спасающегося бегством человека, потерявшего милость небес.

Цзянь вошла следом. Первый министр и принц последовали за ними, передав своих коней слугам, и быстро поднялись по ступенькам. Они не смотрели друг на друга. Слуга открыл дверцу второй кареты. Тай увидел, как оттуда вышел его брат и тоже вошел в здание станции. Три других мандарина шли за ним.

Двери почтовой станции закрылись.

Во дворе наступила пауза, полная тревоги.

Никто не понимал, что делать дальше. Тай отдал поводья Динлала конюху, приказав напоить и накормить коня и обтереть его досуха. Потом неуверенно поднялся на крытое крыльцо и остановился сбоку. Цянь пошел вместе с ним, а потом подошли Сун и пять каньлиньских воинов и встали неподалеку. Сун держала лук, колчан со стрелами висел у ее бедра. И другие воины тоже держали луки.

На западной стороне двора Тай увидел группу солдат. Дуй в пятьдесят человек, таким он прежде командовал. По-видимому, они только что прибыли.

Знамена и цвета указывали на принадлежность солдат ко Второй армии. Смешанное подразделение: сорок лучников в сопровождении десяти всадников. Их присутствие в этом месте не было необычным: когда дорога с востока на запад бывала перегружена, войска обычно направляли сюда. Солдаты на марше использовали почтовые станции по всей империи, чтобы сменить коней, поесть, отдохнуть и получить новые приказы. Возможно, эти люди приехали с запада. Вероятно, их вызвали в столицу, или даже они направлялись на перевал Тэн, чтобы соединиться там со своими товарищами.

Уже нет, подумал Тай.

Видно было, что некоторые воины, которые сопровождали их кортеж, пересекли внутренний двор и разговаривают с прибывшими. Все они были солдатами Второй армии. И у них были новости, которыми они хотели поделиться.

— Это нехорошо, — тихо произнес Сыма Цянь.

Теперь обе группы солдат смешались и разбились на маленькие кучки, которые разговаривали все более напряженно. Тай поискал взглядом их командиров, думая, что они возьмут ситуацию под контроль. Но этого не произошло.

— Командир дуй только что обнажил меч, — тихо сказала Сун.

Тай тоже видел это. Он посмотрел на нее.

— Я послал двух наших воинов за шестидесятью всадниками из святилища, — сказал Люй Чэнь. — Они не смогут приехать сюда раньше конца дня. — Он произнес это, словно извиняясь.

— Конечно, не смогут, — согласился Тай.

— Они не успеют на помощь, — уточнил Чэнь. Он встал впереди Тая и поэта, с луком в руках. Они стояли ближе к краю крыльца, вдалеке от двери.

— Не мы являемся мишенью их гнева, — заметил Тай.

— Это не имеет значения, — прошептал Сыма Цянь. — Такое настроение находит мишени по ходу событий…

И при этих словах Тай вспомнил тот бревенчатый дом на севере, давным-давно, когда гнев превратился в пламя, и даже хуже. Он тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания.

— Держитесь вместе. Никакой агрессии. Их больше семидесяти человек. Нельзя, чтобы началось насилие. Здесь император.

«Здесь император». Позже он вспомнит, что действительно произнес это. Сослался на присутствие императора, как на талисман, оберег, нечто волшебное. Наверное, раньше так и было, но слишком многое изменилось с тех пор, как взошло солнце того дня.

В утреннем свете пролетела стрела.

Она вонзилась прямо в одну из створок дверей почтовой станции и дрожала там. Тай вздрогнул, словно сам был поражен ею — настолько шокирующим было это зрелище и даже звук от удара наконечника о дерево.

Еще три стрелы, а потом, очень быстро, еще десять. Лучники Второй армии славились своим мастерством, и они стреляли только в двери, с небольшого расстояния. Проявляя солидарность, все воины дуй действовали вместе. Никто из них не оставит других пожинать последствия этих поступков. Тай снова поискал взглядом командира дуй, надеясь, что он сможет их остановить.

Тщетная надежда, совершенно напрасная! Командир, уже немолодой человек с седой короткой бородкой, с холодным гневом в глазах, широкими шагами подошел к ступенькам крыльца и крикнул:

— Где первый министр?! Мы требуем разговора с Вэнь Чжоу!

Требуем разговора. Требуем!

Понимая, что это может стать концом его собственной жизни, сознавая, на что способны люди в таком состоянии (они, должно быть, думают о своих товарищах на перевале Тэн), Тай шагнул вперед.

— Не надо! — Голос Сун был тихим и напряженным.

Но Шэнь Тай считал, что у него просто нет выбора.

— Командир дуй, — произнес он так хладнокровно, как только мог, — это неслыханно. Прошу вас, выслушайте меня. Меня зовут Шэнь Тай. Я сын генерала Шэнь Гао, это имя пользуется уважением у солдат. Возможно, оно известно и вам.

— Я знаю, кто вы такой, — ответил тот. Больше ничего. Но он все-таки слегка поклонился. — Я был в Чэньяо, когда губернатор дал вам сопровождение и звание во Второй армии.

— Значит, мы в одной армии, — сказал Тай.

— В таком случае, — заметил командир, — вам следует стоять с нами. Вы слышали, что произошло?

— Слышал, — ответил Тай. — Почему же еще мы здесь? Наш славный император в данный момент совещается со своими советниками и принцем. Мы должны быть готовы служить Катаю, когда они появятся с приказами для нас!

— Нет, — возразил стоящий внизу офицер. — Не так. Только после того, как Вэнь Чжоу выйдет к нам. Отойдите в сторону, сын Шэнь Гао, если не хотите спуститься вниз. Мы не станем ссориться с человеком, который ездил к Куала Нору, но вы не должны стоять у нас на пути.

Если бы этот офицер был моложе, позднее думал Тай, то, что произошло дальше, могло оказаться совсем другим. Но этот офицер, несмотря на свой низкий ранг, явно служил уже давно. У него были спутники, друзья на перевале Тэн, и он в этот самый момент, наверное, узнал о том, что там произошло.

Командир дуй махнул рукой в сторону двери.

Новые стрелы вонзились в нее, все вместе, с громким стуком. Внутри их удары должны казаться ударами молота, подумал Тай. Удары молота из изменившегося мира. Он думал о Цзянь больше, чем о любом из других людей в доме, даже об императоре. Не совсем понимая почему.

— Выйдите к нам, иначе мы придем за вами! — крикнул офицер. Первый министр Вэнь, командующий армиями Катая, ваши солдаты ждут! У нас есть вопросы, которые требуют ответа!

«Требуют». Это говорит командир пятидесяти солдат первому министру Катая. Тай удивился, как солнце поднимается в небо, как птицы поют свои обычные песни.

Дверь почтовой станции открылась.

Вэнь Чжоу, которого он ненавидел, вышел во двор.

Долгие годы после этого, когда то восстание стало еще одной частью прошлого — разрушительной частью, но закончившейся и уходящей все дальше, — историки, которым было поручено изучать документы (те, что уцелели после времени раскола) и написать историю тех дней, почти единодушно описывали в своих беспощадных творениях продажный характер (с самого раннего детства!) и коварное предательство проклятого Ань Ли, повсеместно известного под именем Рошань.

Практически без исключений, сотни лет Рошаня описывали во всех исторических трудах как человека невероятно толстого, покрытого гнойными язвами, погибающего от ненасытного аппетита и честолюбия.

В этих трудах господствовало общее мнение, что один лишь героический и мудрый первый министр Вэнь Чжоу разгадал темные планы этого злобного варвара — почти с самого начала — и сделал все возможное, чтобы их сорвать. В этих трудах были некоторые вариации, возникшие под влиянием определенных аспектов летописей, а также необходимости (до прихода более поздних династий) избежать какой-либо критики великого и славного императора Тайцзу.

В соответствии с этим самым распространенным объяснением событий в начале восстания Ань Ли были некомпетентность и трусость генералов и офицеров, которым поручили защищать перевал Тэн — и Синань за ним. Некоего генерала Сюй Бихая, ничем другим не примечательного, обычно с презрением описывали как физически слабого и трусливого человека.

Такое решение задачи найти объяснение всему случившемуся было очевидным, учитывая то, что официальные историки являются гражданскими служащими и служат при дворе любой династии и их легко уволить или еще хуже.

Было бы крайне неразумно даже намекать, не то что открыто говорить, об ошибке или провале божественного императора или назначенных им министров. Проще и безопаснее обратить свой взор и каллиграфию на солдат.

Конечно, красивый, аристократичный, сверхъестественно мудрый первый министр также был участником легендарной трагедии, которую признавали и простые люди, и художники Катая, — и это тоже, несомненно, сыграло роль в подходе официальных исторических работ.

Когда желание двора и легенды народа сливаются с представлениями великих художников, как благоразумный летописец прошлого может устоять?

Первый министр, не выказывая ни малейшего признака смущения, остановился на крыльце над тремя ступеньками, ведущими во двор.

Тай подумал, что теперь он презрительно смотрит сверху вниз на командира дуй и солдат. У Вэнь Чжоу не было другого выхода, ему пришлось выйти. Но здесь ему требовалась осторожность, и частью ее, несомненно, было ясно дать понять пропасть, что шире Большой реки в половодье, между ним и стоящими внизу.

Высокий и великолепный, Чжоу смотрел на залитый солнцем двор. Он был одет для верховой езды: никаких придворных шелков, только идеально скроенная одежда из полотна и кожи. В сапогах. Без шляпы. Он часто пренебрегал шляпой, как помнил Тай со времени парка Длинного озера, когда видел его издалека.

С гораздо большего расстояния, чем сейчас.

Чжоу вытянул руку и медленным, широким движением провел ею дугу через двор гостиницы, выставив один палец. И произнес повелительным тоном:

— Каждый стоящий здесь человек поплатится своей жизнью за то, что только что произошло. Офицеры должны быть казнены первыми.

— Нет! — пробормотал Сыма Цянь вполголоса. — Не так!

Вэнь Чжоу продолжал:

— Но наш бесконечно милостивый император, учитывая эти тяжелые времена, которые трудно понять обычному человеку, предпочел не обращать внимания на этот момент, словно речь идет о досадном поведении маленьких детей. Отложите оружие, постройтесь в ряды. Никого из вас не накажут. Ждите приказа, когда мы выйдем. Вы нужны для обороны Катая.

Поразительно, но он повернулся и собирался войти внутрь, не дожидаясь того, что они сделают, словно немыслимо было ожидать ничего, кроме немедленного повиновения.

— Нет, — только и произнес командир дуй.

Тай видел, что ему стоило больших усилий произнести это короткое слово. Этот человек обливался потом, хотя утро было не жаркое.

Вэнь Чжоу обернулся.

— Что ты сказал? — спросил он. Его голос и манера, подумал Тай, могут заморозить душу.

— По-моему, вы меня слышали, — ответил офицер. Двое других подошли и встали рядом с ним. Лучник и один из его десятников.

— Я слышал измену, — уточнил Вэнь Чжоу.

— Нет, — произнес один из лучников. — Это мы только что узнали об измене!

— Зачем армии приказали уйти с перевала Тэн?! — крикнул седобородый командир, и Тай услышал боль в его голосе.

— Что?! — рявкнул Чжоу. — Неужели небеса разверзнутся над нами?! И солнце упадет?! Простые солдаты уже задают вопросы Да-Мину?!!

— Им не надо было начинать сражение! — закричал командир дуй. — Это все знают!

— А вы бежите из Синаня, оставляя его Рошаню! — крикнул лучник, маленький, разъяренный человек. — Почему все это произошло?

— Говорят, вы напрямую отдали такой приказ! — сказал десятник.

Тай увидел, что Вэнь Чжоу впервые заколебался. У него опять пересохло во рту. Он не двигался. Не мог.

Чжоу выпрямился.

— Кто это сказал?

— Те, кто ехал вместе с вами, нам рассказали! — крикнул лучник. — Ваши собственные стражники слышали это по дороге!

Тай повернулся к Сыма Цяню. Поэт выглядел потрясенным. Интересно, как я сам выгляжу, подумал Тай. И снова услышал голос Вэнь Чжоу:

— Разговоры окончены. Солдаты! Арестуйте этих трех людей. Ваш командир освобожден от должности. Свяжите их и охраняйте до казни, когда мы выйдем. Катай падет, если будет продолжаться этот хаос! Солдаты Второй армии, делайте то, что вам приказано!

Никто из стоящих во дворе гостиницы не пошевелился.

Порыв ветра взметнул пыль. Снова пение птиц, как и всегда.

— Нет. Вы должны нам ответить, — произнес лучник. Его голос стал другим. Тай услышал вздох Сун у себя за спиной. Он увидел, как Вэнь Чжоу посмотрел вниз, во двор, с испепеляющим, вечным презрением, которое должен испытывать такой человек, как он, к тем, кто стоит внизу. Он повернулся, чтобы войти в гостиницу.

И поэтому стрела, убившая его, вонзилась ему в спину.

Сыма Цянь, Изгнанный Бессмертный, великий поэт эпохи, который был в тот день на почтовой станции у Ма-вая, не написал ни слова о том утре.

Тысяча других поэтов в течение столетий все-таки писали о тех событиях, начиная с гибели Вэнь Чжоу. У поэтов, как и историков, много причин для того, чтобы менять или приукрашивать то, что могло произойти. Часто они просто не знают правды.

Прежде чем первый министр упал, в него попало пять стрел.

Лучники Второй армии не могли допустить, чтобы их товарищ нес бремя этого поступка в одиночку.

Когда стихи, оплакивающие первого министра, полились полноводной рекой, некоторые стихотворцы уже описывали двадцать пять стрел (с черным, как ночь, оперением), торчавших из его спины, когда он лежал в собственной красной крови на крыльце: поэты добиваются пафоса и мощи, не замечая избыточности своих образов.

Тай шагнул вперед. Его меч остался в ножнах. Руки его дрожали.

— Нет, господин! — крикнула Сун. — Шэнь Тай, пожалуйста! Стойте!

И эхом повторил «Стойте!» командир дуй внизу. Он смотрел на Тая, щурясь, явно испуганный. А испуганные люди опасны.

Тай видел, что у этого человека тоже дрожат руки. Командир стоял теперь один, у всех на виду, на пыльном дворе гостиницы. Лучника рядом с ним уже не было, как и десятника. Они отошли назад, слились со своими товарищами. Впрочем, Тай был совершенно уверен, что смог бы узнать того лучника, который выстрелил первым.

Все лучники во дворе держали свое оружие натянутым. Бросив взгляд назад, Тай увидел, что так же готовы выстрелить Сун и другие каньлиньские воины. Они выдвинулись вперед и окружили его. Их убьют раньше него.

— Это должно прекратиться! — с отчаянием в голосе крикнул он. Проскользнул вперед мимо Сун и посмотрел вниз, на командира.

— Вы понимаете… конечно, вы понимаете, что это должно прекратиться.

— Вы знаете, что он сделал, — сказал командир. Голос его звучал хрипло от напряжения. — Он послал всех этих людей — армию! — на смерть. Отдал беззащитный Синань на разграбление. И все только потому, что боялся за себя, если офицеры на перевале решат, что это он стал причиной восстания.

— Мы не можем этого знать! — крикнул Тай. Он чувствовал огромную усталость, его подташнивало. И он боялся. Рядом с ним лежал мертвый человек, а в доме был император.

— Нашей армии ни к чему было уходить с перевала! Вот этот человек послал приказ среди ночи, с половиной печати. Он сам его отдал! Спросите тех, кто сопровождал вас сюда.

— Откуда вам это известно?! — закричал Тай. — Откуда они могут это знать?!

И тогда офицер во дворе гостиницы, немолодой человек, тихо ответил:

— Спросите принца, с которым вы приехали сюда.

Услышав это, Тай закрыл глаза. Внезапно ему показалось, что он сейчас упадет. Потому что все сходилось. Все было похоже на жуткую, горькую правду. Принц должен сейчас готовиться взять командование на себя, в самый разгар войны, а его отец такой слабый. И если именно первый министр сотворил этот внезапный кошмар…

Они видели, как Шиньцзу проехал вперед в темноте по дороге, как скакал рядом с солдатами Второй армии, разговаривал с ними.

Поступки человека иногда могут иметь неожиданные последствия; они могут потом вернуться и преследовать тебя, даже если ты — первый министр Катая. Возможно также, если ты — наследный принц Катая.

Тай открыл глаза и обнаружил, что не в состоянии заговорить. Зато он услышал, в то светлое, ясное утро, недалеко от Ма-вая и его синего озера, как громко заговорил другой человек из рядов солдат:

— Еще один человек должен умереть сейчас, иначе нас всех убьют!

Тай не понял. Сначала не понял. Его первой мыслью было: «Вас всех убьют в любом случае».

Но он не сказал этого вслух. Был слишком потрясен, чтобы говорить. Совсем рядом с ним лежал первый министр Катая Вэнь Чжоу. И кровь его медленно растекалась по деревянному крыльцу…

— О, прошу, нет! — еле слышно выдохнул Сыма Цянь. — Только не это!

Это Тай тоже запомнил. Именно поэт первым понял, что происходит.

Он быстро оглянулся и посмотрел на Цяня, потом резко опять повернулся и посмотрел во двор.

И с печалью, которая никогда не покидала его, которая осталась в его памяти навсегда, такая же мучительная, как ужасные образы богю у северного озера, Тай увидел, как хорошо обученные солдаты шагнули вперед, все вместе, и услышал, как тот же голос заговорил снова. И тот человек, лица которого Тай так и не рассмотрел среди семидесяти остальных, произнес, очень четко:

— Он стал первым министром только по одной причине. Все в Катае знают это! Нас убьют, чтобы отомстить, — по ее приказу. Она разрушила волю императора своей темной силой и навлекла все это на нас через своего двоюродного брата. Она должна выйти к нам, иначе это не закончится.

Танцовщица под музыку. Сияющая, как свет утра. Прекрасная, как зеленые листья после дождя, или зеленый нефрит, или звезда Ткачихи в небе после захода солнца.

Глава 25

— Этому не бывать! — воскликнул Тай.

Он вложил в эти слова столько силы, сколько смог, испытывая жгучее желание оттолкнуть от себя ту ситуацию, к которой привело их это утро.

Струйка пота потекла по его боку. Его охватил страх, сжал в своих тисках. Он сказал:

— Она старалась контролировать своего двоюродного брата. Вэнь Чжоу даже пытался убить меня у Куала Нора. Она собирала об этом сведения. Против него!

Ему было стыдно рассказывать об этом солдатам, но в такой момент, конечно, следовало забыть и о стыде, и о тайнах личной жизни.

Спрятанный среди других солдат лучник (он запомнил этот голос) крикнул:

— Эта семья уничтожила Катай, привела нас к войне! Пока она жива, они будут продолжать нас травить!

Это было умно, Тай и сам отчасти так думал. Минуту назад речь шла об их собственной безопасности, тех, кто убил Вэнь Чжоу, но теперь все выглядело по-другому.

— Вызовите ее! — приказал командир дуй.

Таю хотелось обрушить на него проклятия, но он сдержался. Сейчас не время давать волю гневу. Он сказал, как можно спокойнее:

— Я не допущу еще одной смерти. Командир, успокойте своих людей.

Тот покачал головой:

— Я так и сделаю. Но после того как мы очистимся от отравы семьи Вэнь. Наших товарищей заставили выйти из ущелья Тэн. Вы поставите жизнь этих двоих против такого огромного числа жизней? Вы, который сам был солдатом? Вы знаете, сколько людей там погибло. Разве Да-Мин не требует казни, когда обладающий властью руководитель совершает такую громадную ошибку?

— Она всего лишь женщина. Танцовщица, — теперь он тянул время, но его охватило отчаяние.

— Разве женщины никогда не правили в Катае?

Тай открыл рот и закрыл его, молча глядя на стоящего внизу человека.

Губы офицера дрогнули в улыбке.

— Я дважды сдавал экзамены, — сказал он. — Восемь лет проучился, пока не смирился с тем, что никогда их не сдам. Я кое-что знаю о жизни при дворе, мой господин.

Позднее Тай думал об этом тоже. Могла ли жизнь после этого утра быть другой, если бы другого командира с его пятьюдесятью солдатами направили по северной дороге в обход переполненного тракта на Синань?

На дороге всегда бывают развилки…

— Я этого не допущу, — повторил Тай так холодно, как только мог.

Командир смотрел на него снизу вверх. Он не выглядит торжествующим или мстительным, подумал Тай. Почти с сожалением этот человек произнес:

— Вас здесь… восемь? А у нас более семидесяти человек. Зачем вы хотите погубить своих каньлиньских телохранителей и себя самого? Разве у вас нет обязанностей в войне, которая настигла нас сейчас?

Тай покачал головой, снова охваченный гневом. Он боролся с ним. Этот человек говорит правду. Тай может погубить много людей, если скажет или сделает что-то неверно. Но все равно!

— У меня нет большей обязанности, чем прекратить это. Если вы захотите войти в почтовую станцию, вам придется убить меня и моих телохранителей и лишить Катай двухсот пятидесяти сардийских коней.

Он был готов разыграть и эту карту.

Ненадолго воцарилось молчание.

— Если придется, мы это сделаем, — сказал командир дуй. — Еще восемь смертей не изменят того, что должно произойти, как и смерть многих из нас, в том числе — моя. Я не имею значения и знаю достаточно, чтобы это понимать. А кони — это ваша обязанность, не наша. Отойдите, мой господин. Я прошу вас.

— Тай, — мягко произнес Сыма Цянь рядом с ним, — тебе их не остановить.

— Им меня тоже, — возразил Тай. — Бывают такие моменты, когда жизнь не стоит продолжать, если сделаешь шаг назад.

— Я с вами согласна, господин Шэнь.

Женский голос из открытой двери почтовой станции.

Она вышла на крыльцо. Тай повернулся и посмотрел на нее. Их взгляды встретились. Он опустился на колени рядом с лужей крови ее двоюродного брата, которая растекалась по крыльцу. И с дрожью увидел, что опустились на колени не только его каньлиньские воины и поэт, но и все солдаты во дворе гостиницы сделали то же самое.

Пролетело мгновение. Солдаты встали. И Тай увидел, что лучники продолжают держать в руках луки со стрелами на тетиве. Только тогда он смирился с тем, что это произойдет и он не сможет помешать.

Отчасти, когда увидел в ее глазах, что она так решила.

— Поэт, — сказала она, глядя на Цяня с насмешливой улыбкой, которую запомнил Тай, — я все же жалею, что вы с иронией отозвались обо мне в последнем стихотворении.

— Не больше меня самого, славная госпожа, — ответил Сыма Цянь, и Тай увидел, что поэт продолжает стоять на коленях и на лице его слезы. — Вы озарили светом наше время!

Ее улыбка стала шире. Она выглядела довольной и юной.

Тай встал и сказал:

— А император не выйдет? Он может прекратить это, моя госпожа.

Как ему показалось, она долго смотрела на него. Стоящие во дворе ждали, не двигаясь. Почтовая станция у Ма-вая казалась Таю центром империи, всего мира. Все остальное и все остальные застыли вокруг нее, не подозревая об этом.

— Это мой выбор, — ответила Цзянь. — Я сказала ему, что он не должен выходить. — Она заколебалась, продолжая смотреть Таю в глаза. — В любом случае он больше не император. Он отдал кольцо Шиньцзу. Это… правильный поступок. Предстоит трудная война, а мой возлюбленный уже немолод…

— Вы молоды! — возразил Тай. — Слишком рано, моя госпожа. Не отбирайте у нас это сияние.

— Его отбирают другие. Некоторые запомнят это сияние, — она сделала жест танцовщицы. — Шэнь Тай, я помню, как мы вместе лакомились личи на этой дороге. Благодарю вас за это. И за то, что… вы стоите здесь сейчас.

На ней было шелковое синее платье, расшитое маленькими золотыми пионами (король цветов). Ее шпильки украшала ляпис-лазурь, и два кольца на пальцах тоже были с ляпис-лазурью, как видел Тай. В это утро она не надела серег. Туфельки на ней были шелковые, золотистые, с жемчужинами. Он стоял достаточно близко и почувствовал, что даже глубокой ночью она не уехала из дворца Да-Мин, не надушившись своими обычными духами.

Как и не уехала, не подумав о сардийских конях у границы, и послала курьера через ночной город за единственным человеком, который мог забрать их оттуда для Катая.

— Вы должны отпустить меня, — мягко сказала Цзянь. — Вы все.

Он отпустил ее. И потом ему это снилось и стояло перед его мысленным взором до конца дней.

Он смотрел, как она повернулась, неторопливо, изящно, легко ступая, прошла мимо убитого двоюродного брата, который всех их к этому привел. Спустилась одна по ступенькам, — приподняв подол, чтобы не зацепиться, — во двор, уже залитый утренним солнцем, прошла вперед и остановилась перед солдатами, которые вызвали ее, чтобы убить. Пыльный гостиничный двор, полный воинственных людей, — не место для шелка…

Они опустились на колени. Они опять преклонили перед ней колени.

Она слишком молода, снова подумал Тай. В комнате, которую она покинула, старый император и новый император оставались невидимыми. Тай подумал о том, наблюдают ли они? Могут ли видеть происходящее?

С легким удивлением он увидел слезы на глазах Сун. Она сердито вытирала их. Ему казалось, что она никогда не доверяла Цзянь и не любила ее.

Вероятно, иногда любовь не играет роли для некоторых людей. Танцовщицы подобны летним звездам. Вы ведь не говорите, что любите звезду на небе?

Он двинулся к верхней ступеньке лестницы, не понимая, что делает; он жил внутри печали.

Голос Цзянь прозвучал ясно, как храмовый колокол в полях:

— У меня есть просьба, командир дуй.

Офицер все еще стоял на коленях. Он на мгновение поднял взгляд, потом опять опустил голову.

— Слушаю, моя госпожа.

— Я бы не хотела умереть, как мой двоюродный брат, чтобы стрелы изуродовали мое тело, а может быть, и лицо. Найдется ли среди вас человек, который будет так добр, что убьет меня, не испортив внешности? Может быть… кинжалом?

Она в первый раз запнулась после того, как вышла из гостиницы.

Командир снова поднял глаза, но не смотрел на нее.

— Моя госпожа, такого человека потом явно ждет смерть. Было бы неправильно с моей стороны назвать кого-то из моих солдат.

Цзянь, казалось, это обдумала.

— Да, — сказала она. — Я понимаю. Простите, что побеспокоила вас такой просьбой. Это было с моей стороны… ребячеством. Делайте то, что должны, командир.

«Ребячеством». Тай услышал позади себя шаги. Потом голос рядом.

— Я это сделаю, — произнес этот голос. — Меня все равно ждет смерть.

Голос звучал четко. Не такой красивый, как колокол храма, но твердый. Ни малейшей неуверенности.

Тай посмотрел на брата.

Лю смотрел на командира во дворе, его поза и выражение лица говорили о власти, они выдавали человека, не привыкшего повышать голос, уверенного, что его и так услышат. Он был одет в платье мандарина с поясом и с ключом своего ранга, на голове мягкая шляпа, как обычно. Человек, которому он служил, лежал в луже крови у его ног.

Разумеется, все так и есть. Сложите вместе смерть Вэнь Чжоу с отречением императора и с появлением у Катая нового императора. Подумайте о должности Лю как главного советника первого министра и…

И получите вот это, думал Тай. Вместе с остальными событиями, которые один за другим произошли здесь этим утром.

Командир дуй нервно кивнул. Впервые он казался ошеломленным тем, что они затеяли. Не настолько, чтобы остановиться (его солдаты уже не допустили бы этого), но грузом, резонансом событий.

Лю поднял руку привычным жестом.

— Тогда подождите минуту, командир, и я подойду к вам.

Цзянь обернулась и смотрела снизу на братьев.

— Моя госпожа, — поклонился ей Лю. Затем повернулся к Таю.

— Это должно произойти, — четко и тихо произнес он. — Я был человеком первого министра. За подобный провал нужно платить.

— Ты имеешь какое-то отношение к тому приказу? К перевалу Тэн?

Лю ответил презрительным взглядом. Тай знал этот взгляд.

— Ты считаешь меня таким глупцом?

— Он тебе не сказал?

— Он перестал спрашивать у меня советов по некоторым вопросам с того момента, как ты вернулся в Синань, второй брат, — слабая улыбка Лю была полна превосходства. — Можно сказать, что причиной всего этого было твое возвращение.

— Ты хочешь сказать, то, что я не погиб у Куала Нора?

— Или в Чэньяо, если я правильно понял.

Тай моргнул. Пристально посмотрел на брата. Гнев его исчез.

Улыбка Лю тоже погасла. Они смотрели друг на друга, сыновья Шэнь Гао.

— Ты ведь не думал всерьез, что я имел к этому отношение?

Ощущения Тая были такими странными. Облегчение волной захлестнуло его, потом нахлынула вторая волна, печали.

— Я сомневался, — ответил Тай. — Мы знали, что приказ отдал Вэнь Чжоу.

Лю покачал головой:

— Это было бессмысленно. Я знал, как ты далеко, если вообще еще жив. Ты ничего не мог бы сделать насчет Ли-Мэй, даже если бы оказался настолько глупым, чтобы захотеть. У меня не было причин желать твоей смерти.

— А у него? — Тай посмотрел на лежащего рядом с ними мертвеца.

— У него тоже. Вот почему, в том числе, он ничего мне не сказал об этом. Это было чистое высокомерие. Он сделал это из-за женщины и потому, что мог это сделать.

— А перевал Тэн?

— Он боялся Сюй Бихая. Боялся, что генерал решит, что в восстании виноват Чжоу, и вступит в сговор с мятежниками. Думаю, он боялся всех солдат. — Легкая улыбка. — Это делает утро забавным, правда?

— Я бы его таким не назвал, — возразил Тай.

Лю небрежно махнул рукой:

— Ты не способен чувствовать иронию… Теперь слушай внимательно, — он подождал, пока Тай кивнет, как учитель, требующий внимания ученика. — Кони спасут тебя. Пускай пройдет слух — через каньлиньских воинов, если тебе это удастся, — что я действительно пытался тебя убить. Они не станут лгать, поэтому ты должен заставить их поверить, что сам так думаешь.

— Зачем? Зачем мне нужно?..

Знакомый нетерпеливый взгляд.

— Потому что Шиньцзу умнее, чем мы подозревали, и если он думает, что ты ко мне привязан…

— Я действительно к тебе привязан, первый брат!

На лице Лю снова отразилось нетерпение.

— Подумай! В этой императорской семье братство может означать ненависть и убийство так же легко, как все остальное. Шиньцзу это знает. Тай, дорога к власти открыта для тебя, для нашей семьи. Он уже тебя ценит. Ему понадобятся советники, собственные люди. После того как ты приведешь коней, и независимо от этого.

Тай ничего не ответил. Но Лю и не ждал от него ответа.

— Еще земли, подаренные тебе у Большой реки. Очень хорошее владение, но в некоторое время там будет небезопасно. Я понятия не имею, куда пойдет Рошань, но он может двинуться на юг. После того как они возьмут Синань и закончат убивать там.

— Он позволит убивать в городе?

Лю едва заметно покачал головой, словно его огорчало, что кто-то не понимает таких простых вещей.

— Конечно, позволит. Вэнь Чжоу убил его сына, а солдаты мятежников — жестокие люди, и больше половины из них варвары. Почти все члены семьи императора все еще в городе. Они погибли, если он их найдет. Синань будет плохим местом, по крайней мере, весь остаток лета. Начнется паническое бегство. Уже сегодня. — Он говорил быстро и тихо, их никто не мог слышать. Солдаты ждали. Цзянь, подумал Тай, тоже ждет.

Кажется, и Лю осознал это.

— Я не могу задержаться и научить тебя, — сказал он. — Наше поместье, вероятно, будет безопасным местом для наших матерей, но приглядывай за ними, где бы ты ни находился. Держись поближе к Шиньцзу, пусть он будет доволен тобой. Если восстание продлится долго, а я сейчас считаю именно так, то в Ханду, недалеко от нашего поместья, есть один человек. Его зовут Пан, у него всего одна нога, ты его легко найдешь на базаре. Он покупал для меня и для нашей семьи зерно и хранил в потайном сарае, который я построил не так давно. Ему нужно платить три тысячи в месяц, в середине каждого месяца. Ты теперь богат, но будут перебои с продовольствием. Постарайся продолжать закупки. Теперь тебе предстоит заботиться о таких вещах. Ты понимаешь, второй брат?

Тай сглотнул.

— Понимаю, — ответил он. — Пан, в Ханду.

Лю посмотрел на него. Ни любви, ни страха, почти ничего нельзя было прочесть на его мягком, гладком лице.

— Мне очень жаль, брат, — сказал Тай. — Мне приятно узнать, что ты не посылал убийц.

Лю пожал плечами:

— Мог бы послать, если бы по какой-то причине счел это разумным.

— Я так не думаю, Лю.

Улыбка свысока, которую он так хорошо помнил:

— До сих пор думал.

— Знаю. Моя ошибка. Прошу прощения.

Брат отвел глаза, потом опять пожал плечами:

— Я тебя прощаю. То, что я сделал для нашей семьи, возвысив Ли-Мэй до принцессы, я бы сделал опять. Тай, это был мастерский ход.

Тай промолчал. Брат посмотрел на него, потом во двор.

— И Куала Нор тоже, — мягко прибавил Лю.

Таю вдруг стало трудно говорить.

— Я об этом так не думал.

— Я знаю, что не думал, — ответил Лю. — Если сможешь, похорони меня рядом с отцом в саду. — Еще одна слабая улыбка, он снова посмотрел на него. — Ты мастер успокаивать призраков, не так ли?

И с этими словами он спустился по ступенькам на залитый солнцем двор, на ходу доставая усыпанный драгоценностями придворный кинжал из рукава одежды.

Тай видел, как он подошел к Цзянь и поклонился ей. Рядом с ними оставался только командир дуй, а теперь и он отошел, попятился на десяток шагов, словно с опозданием захотел остаться в стороне.

Тай видел, как его брат что-то сказал Цзянь, очень тихо, так что никто не услышал. Но он увидел, как она улыбнулась, словно ее удивило услышанное и доставило ей удовольствие. Она что-то тихо ответила Лю, и он опять поклонился.

Он еще раз что-то сказал, и она мгновение постояла неподвижно, потом кивнула головой. Она выполнила вращение, как в танце, в последний раз. Таким поворотом заканчивают выступление, и после него зрители разражаются одобрительными возгласами и аплодисментами.

Она остановилась спиной к Лю, к почтовой станции. И стояла лицом на юг (ее семья когда-то приехала с юга), к кипарисам, окаймляющим дорогу и летние поля за ними, сверкая в утреннем свете, а брат Тая обхватил левой рукой ее талию, чтобы придать устойчивости им обоим, и точно вонзил кинжал ей между ребер, прямо в сердце, со спины.

Лю держал ее мягко, осторожно, пока она умирала. Он подержал ее еще немного, а потом положил на спину в грязь того двора, потому что у него не было другого выхода. Опустился рядом на колени, расправил на ней одежду. Одна из шпилек выпала из волос. Тай смотрел, как брат заколол ее на место. Затем Лю положил усыпанный камнями клинок, встал и отошел подальше от нее, по направлению к лучникам Второй армии. Остановился.

— Сделайте это! — сказал он. Сам отдал приказ. И стоял очень прямо, когда они выпустили в него дюжину стрел.

Тай не мог видеть, были ли глаза брата открыты или закрыты, когда он умер. Через какое-то время он осознал, что рядом стоит Сыма Цянь, ничего не говоря, но присутствуя.

Он посмотрел во двор. На Лю, лежащего лицом вниз, и на Цзянь, лежащую на спине, в расправленном вокруг нее синем платье. И ему показалось, что солнечный свет не соответствует этому моменту и тому, что будет теперь всегда, даже когда он уйдет в прошлое. Яркость этого утра, взлетающие и проносящиеся птицы, их пение…

Он сказал об этом поэту:

— Разве должны петь птицы?

— Нет, и да, — ответил Цянь. — Мы делаем то, что делаем, а мир продолжается. Где-то рождается ребенок, и родители вкушают радость, которую и представить себе не могли.

— Я понимаю, — сказал Тай. — Но здесь? Должно ли здесь быть столько света?

— Нет, — помолчав, ответил Сыма Цянь. — Здесь — нет.

— Господа? — Это была Сун. Тай повернулся к ней. Он никогда ее не видел такой, как сейчас. — Господа, мы просим вашего разрешения, — произнесла она. — Мы хотим убить двух из них позже. Командира и первого лучника, того, маленького. Только двоих. Но это должно быть сделано. — Она вытерла щеки.

— Я даю вам его, — ответил Цянь, окидывая взглядом двор.

— Я даю вам его, — повторил Тай.

Звездная метель ее волос,

Цветочный лепесток ее щеки,

Нефрит и золото ее уборов

Во время танца…

Другой поэт, более молодой, напишет это. Часть очень длинного стихотворения, которое останется в памяти из всех (заслуженно) забытых стихов, посвященных тому утру у Ма-вая.

Немного позже на крыльцо почтовой станции, укрытое от солнца, вышли два человека и остановились перед солдатами.

Старший из них, с дрожащими руками, держащийся совсем не так прямо, как раньше, официально представил молодого, своего сына, с кольцом Феникса на руке, и на этот раз публично объявил его императором Катая.

Солдаты, — все солдаты, — слуги почтовой гостиницы, каньлиньские воины на крыльце, Шэнь Тай, старший из оставшихся в живых сыновей Шэнь Гао, и поэт Сыма Цянь — все опустились на колени, уткнувшись лицом в пыль гостиничного двора или доски крыльца, и таким образом стали первыми, кто принес присягу августейшему императору Шиньцзу из Девятой династии Катая в первый год восстания Ань Ли. Как раз накануне того дня, когда пал Синань.

Приказы нового императора были точными, продуманными, соответствующими положению. Здесь лежали три мертвых человека. Каньлиньских воинов попросили заняться ими, с помощью других воинов из их святилища.

Цзянь должны были отвезти к гробницам императорской фамилии, находящимся неподалеку. Старшего сына генерала Шэнь Гао, после консультации с его братом, также поручили каньлиньским воинам, которых попросили сохранить его тело и доставить в поместье его семьи для погребения. Семью известят заранее.

Тело бывшего первого министра Вэнь Чжоу должно быть сожжено в каньлиньском святилище на погребальном костре, должным образом завернутым в саван и со всеми обрядами, но без придворных почестей. Пепел следует развеять, а не хранить. Отсутствие церемонии явно — и разумно — преследовало цель развеять страхи солдат, которые его убили.

Отец-император Тайцзу, который проснулся этой ночью правителем Катая, слабый, убитый горем и растерянный при свете ясного дня, должен быть доставлен в безопасное место на дальнем юго-западе за Большой рекой. В свое время, как надеялись, он восстановит свои силы и волю и будет с почетом доставлен обратно, к новому двору сына в Синане.

Сам император отправится на север. Он сделает своей базой Шуцюань в излучине Золотой реки. Этот город уже служил для подобной цели в прошлом. Синань нельзя удержать, но его можно отобрать потом.

У нового императора не просматривалось ни малейшего намека на сомнение, готовность пойти на уступки мятежникам или сдаться. Министр совершил ошибку. Этот человек (и его советник) умерли здесь сегодня утром, как и следовало.

Женщину, лежащую в пыли, можно было считать достойной сожаления, теперь и потом, но ни один человек, который оценивает события в здравом рассудке, не сможет отрицать, что ее семья стояла у корней этой катастрофы. Женщины Катая могли извлекать выгоды из поступков мужчин, которых они знали, но точно так же они не могли не пострадать после их падения.

Один небольшой инцидент, замеченный горсткой людей на том гостиничном дворе, произошел перед тем, как Тайцзу снова сел в карету, чтобы уехать из Ма-вая. Алхимик, худой проповедник Священного Пути, осторожно вышел из второй кареты, где, очевидно, сидел во время насильственных событий того утра. Он подошел к Тайцзу, неся с собой, по-видимому, утренний эликсир, предназначенный для обретения им бессмертия.

Император… бывший император отмахнулся от этого человека.

Вскоре после этого господин Шэнь Тай, теперь личность довольно значимая, был вызван к новому императору в помещение почтовой станции. Он опустился на колени и получил в подарок еще одно кольцо, с белым нефритом, — первый подарок, сделанный Шиньцзу в качестве императора Катая.

Шэнь Тай получил приказ ехать вместе с удалившимся от дел императором до почтовой станции на имперской дороге в Чэньяо. Оттуда, как только шестьдесят его каньлиньских воинов прибудут из святилища, ему следует быстро ехать к Хсеню, на границе с Тагуром, чтобы забрать своих коней и благополучно привести их обратно в Шуцюань. Император официально попросил отдать сардийцев в распоряжение империи. Шэнь Тай дал на это официальное согласие, выразив огромную радость, что может быть полезным Катаю.

Синаню предстояло стать одним из самых страшных мест на земле. Тай осознал это в какой-то момент ночного путешествия в Ма-вай, затем брат сказал ему то же самое, а уж его брат Лю блестяще разбирался в жизни императорского двора, армии и всего мира.

А если это правда, если кровавое насилие приближается с востока и уже сейчас под сапогами марширующей армии и под копытами ее коней вздымается пыль, то необходимо было вывезти из города одну женщину.

Особенно если учесть то, что эта женщина была наложницей человека, которого больше всех ненавидели в Синане, еще до восстания. Месть может породить такие ужасы, о которых нельзя говорить вслух. И страх — тоже.

Одна женщина, которая дарила им всем музыку (и нечто большее), умерла в это утро, в расцвете юности и красоты. Тай не был готов потерять еще одну из-за Вэнь Чжоу.

Он всегда понимал, что поступки могут привести к неожиданным последствиям. Поступки любого человека, каким бы ни был его ранг. Но иногда можно повлиять на события. Наследник императора сказал пару слов солдатам по пути из дворца. И они имели последствия.

Вэнь Чжоу, Вэнь Цзянь и Шэнь Лю умерли. В то же утро император уступил трон сыну. Тай преклонил колени перед светлейшим и августейшим императором Шиньцзу, правящим сейчас по велению Небес, и понял, что не знает, что из произошедшего предвидел этот человек и что — сделал намеренно.

Тай и не надеялся когда-нибудь это узнать.

Он выполнит свой долг. Теперь Катай стал империей, ведущей войну и осажденной изнутри. Но воины из каньлиньского святилища смогут прибыть в гостиницу на имперской дороге только к ночи, и это в лучшем случае. Поэтому у него еще осталось немного времени, хотя ему предстояло двигаться быстро и, наверное, снова ночью, в зависимости от того, что он найдет в Синане.

Подчиняясь приказу, он выехал со двора гостиницы вместе со своими каньлиньскими телохранителями, каретой Тайцзу и солдатами, сопровождавшими их кортеж из дворца ночью.

Другие пятьдесят человек из Второй армии поскачут на север с новым императором. Это было большой честью. Командир дуй выстроил их стройными, дисциплинированными рядами во дворе, ожидая команды тронуться в путь.

Тай наблюдал за Сун, которая на это смотрела. Он думал о том, что этим людям оказывают честь, но ничего не сказал. Иногда лучше не знать подробностей того, что может произойти. И ему сейчас надо было заняться собственным делом.

Немного отъехав от Ма-вая, он остановил Динлала и посреди дороги сообщил Сун, Цяню и Люй Чэню о своем намерении. Оно не подлежало обсуждению.

Они все отправились вместе с ним. Остальные его каньлиньские телохранители остались с Тайцзу и солдатами. Им предстояло дождаться в гостинице шестидесяти всадников из святилища.

Тай и три его спутника двинулись через поля, коротким путем на юг, к перекрестку имперского тракта. Они скакали все летнее утро и весь день, который должен был казаться им прекрасным. Высокие белые облака и ветерок с запада…

Тай думал о смерти позади них и на перевале Тэн, и чем дальше они ехали, тем больше приходило холодное осознание предстоящих смертей в приближающиеся дни.

Система дорог возле Синаня была очень хорошей. Всадникам редко приходилось пересекать поле или огибать остатки бамбуковых лесов. Они нашли сельскую дорогу, ведущую на восток, потом еще одну, отходящую от нее на юг, по направлению к тракту, и пересекающую одну деревню за другой, которые сливались в одно размытое пятно.

Люди выходили из домов или прерывали свою работу и смотрели, как они мчались мимо них галопом. Так быстро скачущие всадники были необычным явлением. Предмет для беседы в тихий день. Динлал был великолепен и бежал легко. Другие три всадника сменили коней на станции. Но все равно Тай мог бы обогнать их, если бы захотел. Он чуть не поступил так, но понимал, что они ему понадобятся, когда он попадет в город.

Однако он так и не попал в город. Даже близко.

Прежде чем что-то увидеть, они услышали шум, похожий на шум сильной бури или водопада. Он был похож на рев, когда они поднимались на холм по узкой дороге, ведущей к тракту. Потом они поднялись на вершину и увидели, что происходит внизу.

Город спасался бегством, в панике. С болью в сердце Тай увидел имперский тракт, забитый жителями Синаня, которые бурлящей массой устремились на запад. Эта масса выплескивалась в дренажные канавы и устремлялась в переполненные летние поля вдоль дороги.

Люди брели с пожитками на спинах, тащили повозки с детьми, стариками и вещами. Шум стоял оглушительный. Временами над ними взлетал крик или плач, когда человека сталкивали в канаву или он падал и был затоптан. Если упадешь, то, вероятно, погибнешь. Продвижение было мучительно медленным, видел Тай, а людская масса тянулась назад, на восток, насколько хватало глаз.

Он даже не видел городских ворот, они были слишком далеко. Но он мог их вообразить. Все ворота. Слух о катастрофе разнесся. Жители Синаня, по-видимому, не были склонны ждать, когда к ним придет Рошань.

— Они там погибнут от голода, — тихо сказал Сыма Цянь. — А ведь это только авангард сегодняшнего утра. Только начало.

— Некоторые останутся, — заметил Люй Чэнь. — Часть людей всегда остается, ради своих домов, своих семей. Они склонят головы и будут надеяться, что кровопролитие закончится.

— В конце концов, наверное, закончится, — согласился Тай. — Он хочет править, не так ли?

— В конце концов, — согласился Люй Чэнь. — Хотя это время может показаться вечностью.

— Она будет длиться вечно, эта война?

Тай взглянул на Сун, которая задала этот вопрос, глядя вниз, на ползущую вперед толпу на дороге. Она кусала нижнюю губу.

— Нет, — ответил он. — Но многое изменится.

— Все? — спросила она, глядя на него.

— Многое, — повторил он. — Не все.

— Тай, мы не сможем попасть в город. — Это произнес Цянь. — Мы должны надеяться, что она получила твое предупреждение и среагировала должным образом. Но невозможно плыть против этого потока.

Тай посмотрел на поэта. На душе у него было безрадостно. Потом он тряхнул головой:

— Нет, можем. Плыть — это хорошая идея. Мы попадем в город по каналам!

Действительно хорошая идея, но это не имело значения. Иногда такое случается.

Они провел остаток дня, срезая путь через поля и снова по небольшим дорогам прокладывая его на восток. Даже проселочные дороги и изрезанные глубокими колеями телег к концу дня заполнили толпы людей, бегущих на запад. Стало трудно вообще двигаться дальше. Люди проклинали их, четверых на их конях. Если бы не каньлиньские воины, то уважение и страх, которые они внушали, на них могли бы напасть. Тай боролся с гневом и паникой, понимая, что их время заканчивается.

Когда они наконец, подгоняя уставших коней, поднялись на возвышенность, с которой уже видны были стены Синаня, он услышал голос, который произнес проклятие, и понял, что это его собственный голос.

В вечернем свете перед ними раскинулся Синань, столица империи, слава мира. Город был похож на улей, от которого во все стороны разлетались пчелы. Они текли из всех ворот, по всем дорогам. А внутри стен они увидели поднимающиеся клубы дыма.

Рошань в нескольких днях пути, а Синань уже горит…

— Посмотрите на Да-Мин, — сказал Сыма Цянь.

Дворец был охвачен огнем.

— Они его грабят, — сказал Тай.

— Где же охрана?! — воскликнула Сун.

— Грабит, — устало ответил Тай.

Сыма пробормотал:

— Они знают, что император бежал. Что мог подумать город, кроме того, что он его бросил? Покинул их.

— Он уехал, чтобы перегруппировать силы! Собрать армии. Династия будет бороться! — Голос Сун звучал очень напряженно.

— Мы это знаем, — ответил поэт мягко. — Но чем это поможет тем, кто остался там, когда на них идет Ань Ли?

Тай смотрел на каналы, которые лениво текли в город под арками в стенах и в любой обычный день несли на себе дрова, бревна, мрамор и другой камень, а также тяжелые товары и продукты. Суровое наказание грозило тому, кого поймают в канале; было известно, что это слабое место в обороне города.

Он увидел, что сегодня тысячи людей предпочли рискнуть быть наказанными палками. Столько тел было в воде! Они толкались, дрались за место, несли вещи на голове и детей — на спине, или ничего не несли, кроме ужаса и желания убраться подальше.

Люди утонут, подумал он.

Люй Чэнь поднял руку, указывая. Тай увидел новый язык пламени во дворце Да-Мин.

Его спутники сидели на конях рядом с ним. Молча. Они уважали его горе, понимал Тай, позволяя ему сказать это самому. Отказаться от безнадежного похода этого дня. Они приехали вместе с ним и остались рядом.

Он сидел верхом на Динлале, глядя на этот кошмар, или лишь на начало кошмара. Садилось солнце, его косые лучи падали на Синань, отчего стены казались золотыми. Он думал о Капели, о зеленых глазах и светлых волосах, о ее уме, более проницательном, чем его собственный, даже в те дни, когда он был погружен в свою учебу, старался понять древние царские дворы, давно умерших мудрецов, поэтические размеры и ритмы.

Он думал о том, как она пела для него, о ее пальцах в его волосах, о них вдвоем в постели посреди освещенной лампой комнаты.

Так много стихов за многие сотни лет написано о придворных, молодых и уже немолодых, у окон наверху над мраморными или нефритовыми лестницами, в сумерках или при лунном свете, ожидающих возвращения возлюбленных. «Приходит ночь, и звезды, и освещает улицу фонарь на каменной стене. И плачет соловей в саду. Но не стучат коня копыта под окном моим, открытым настежь…»

— Мы не можем этого сделать, — сказал он. — Нам нужно возвращаться. Мне очень жаль…

Он жалел о многом, когда долгий летний день наконец погрузился в темноту, а они снова повернули на запад, оставив позади пожары.

Большая часть ночи ушла на то, чтобы добраться до гостиницы на Имперском тракте. Той самой, где он проснулся весенним утром и обнаружил, что Сун ранена и схвачена солдатами, а Вэнь Цзянь ждет, чтобы отвезти его в Ма-вай.

Так как они ехали верхом, даже на усталых конях и в стороне от главных дорог, в конце концов они обогнали измученный авангард беженцев из Синаня и спустились к тракту. Он лежал перед ними под лунным светом, безмятежный и прекрасный.

Каньлиньские воины из святилища, шестьдесят человек, уже ждали, как и было обещано, когда они добрались до гостиницы. Тайцзу спит, доложили они.

Тай велел увести Динлала, напоить его, накормить и обтереть досуха. Они все нуждались в отдыхе, он это понимал, но не мог уснуть. Он смертельно устал и пал духом.

Вэй Сун и Люй Чэнь ушли вместе с другими каньлиньскими воинами. Тай подумал о том, не попросить ли ее остаться с ним? Он видел, в каком отчаянии женщина-воин, но не чувствовал в себе сил утешить ее. Ей будет лучше с другими воинами, подумал он.

А может, и нет. Он не знал. Сегодня ночью он не слишком ясно мыслил. Ма-вай, то, что там произошло. И Синань в огне, а Весенняя Капель — в его стенах. Или, может быть, застряла среди десятков тысяч людей на какой-то из дорог… Он не знал этого.

Он прошел через вестибюль гостиницы. Увидел испуганных людей, стоящих там, не знающих, что сказать или что подумать. Он прошел через него насквозь во внутренний двор, в сад.

Цянь, вышедший немного позже, нашел его там. Тай сидел на скамье под тутовым деревом. Поэт принес вино и две чашки. Он сел и налил им, и Тай опустошил свою чашку, а потом протянул снова. Цянь наполнил чашку во второй раз, и Тай выпил ее тоже.

Присутствие поэта успокаивало, утешало. Почему-то ему казалось невозможным искать утешения в чем бы то ни было сегодня ночью. В дружбе, в свете звезд. В ночном ветерке…

Цянь сказал:

— Тебе надо отдохнуть.

— Я знаю.

— Ты уедешь утром?

— До восхода солнца. Мы должны опередить тех, кто бежит из города. — Тай посмотрел на поэта, на тень рядом с собой. Листья над головой закрывали лунный свет. — Ты едешь с нами?

Короткое молчание. Затем Цянь покачал головой:

— Возможно, это самонадеянность и заблуждение с моей стороны, но я считаю, что могу принести больше пользы рядом с императором. С отцом-императором.

— Тайцзу не сможет угнаться за нами.

— Конечно, не сможет. Но он будет горевать, а при нем только этот глупец-алхимик и солдаты. Ему предстоит долгий путь, а дороги трудны. Небесный путь теперь изогнулся, подобно луку. Возможно, старый поэт сумеет помочь.

— Ты не старый.

— Сегодня ночью я стар…

В саду воцарилась тишина, а потом Тай услышал, как Цянь опять заговорил, делая ему подарок:

Наши души вдвоем воспарили за девять небес,

Но теперь разлетятся, как звезды перед дождем.

За холмами и реками вижу, как гаснет дракон.

Ты к далекой границе должен свой путь совершить.

Но быть может, когда-нибудь ты возвратишься домой,

И последний мост над рекою Вай перейдешь.

Тай некоторое время молчал. Он был тронут и очень устал. Вино, слова, тишина…

— Я увижу тебя снова?

— Если позволит небо. Я буду надеяться. Мы выпьем доброго вина в другом саду, слушая музыку пипы.

Тай вздохнул:

— Я буду надеяться. Где… где ты будешь?

— Не знаю. А где будешь ты, Шэнь Тай?

— Не знаю…

Глава 26

Е Лао, бывший помощник управляющего Возлюбленной Спутницы Вэнь Цзянь, теперь был главным управляющим хозяйством высокочтимого и прославленного господина Шэнь Тая (сына знаменитого генерала). Это означало, конечно, что на его плечах лежал груз официальной ответственности за довольно значительных размеров усадьбу господина Шэня в Синане в крайне неспокойное время. Управляющие хозяйством, все без исключения, предпочитали стабильность.

Е Лао никогда не доводилось жить во время крупного восстания или появления разъяренных солдат в его городе или в известном ему дворце. О таких вещах слышишь легенды, но переживать их тебе не приходится, — если на то будет милость богов на девяти небесах.

Конечно, боги не всегда милостивы.

Хорошо справляясь со своей работой и гордясь этим, Лао отказывался позволить себе неподобающий страх или суету (и определенно не позволял слугам заметить у себя хотя бы намек на нечто подобное) до тех пор, пока армию Ань Ли не увидели у восточных ворот города. Это случилось через семь дней после бегства императора с горсткой придворных.

В тот момент, когда мятежные солдаты хлынули в Синань и до усадьбы господина Шэня дошли слухи об их шокирующем поведении, Е Лао ощутил легкое беспокойство. «В городе были шакалы, — процитировал кто-то, — в дикой природе — драконы».

Разумеется, Синань открыл ворота перед Рошанем: только глупцы станут закрывать городские ворота, когда нет солдат для их обороны. Но такая любезность никак не помешала разгулу насилия.

Как обычно, когда солдаты входят в цивилизованный город, ожидали пьянства, разрушений, грабежей, даже убийств, хоть в этом и не было необходимости.

Несомненно, разумно было спрятать женщин подальше и надеяться, что бедные девушки из кварталов удовольствий справятся со своей задачей и умиротворят пьяную армию.

Примерно полмиллиона жителей Синаня, если распространяемые отчеты были точными, предпочли бежать до прихода мятежников. Они потекли из города во все стороны, в спешке давя друг друга. Некоторые даже направились на восток, прямо навстречу приближающейся буре, — вероятно, в свои деревенские дома и к родным, надеясь обойти с севера и с юга наступающую армию и вернуться к своим крестьянским корням.

Большинство беглецов двигались на запад и на юг. Некоторые, по сообщениям, пробирались на север, когда прошел слух о том, что новый император Шиньцзу (это было трудно осознать — новый император!) собирает там войска Девятой династии.

По мнению Е Лао, большинство пустившихся в бегство людей совершали ошибку.

Если у них не было в деревне родни и места для жизни, настоящего дома, то за стенами Синаня им грозила голодная смерть. Действительно, когда так много людей снимается с места, трудно представить себе, как их всех можно приютить и накормить, даже если их ждут родственники.

Те, кто остался, полагали, что Ань Ли и его сыновья собираются устроиться во дворце Да-Мин и поэтому будут вести себя так, как подобает самопровозглашенной новой династии. Конечно, будут какие-то проявления нарушений дисциплины, но их, несомненно, возьмут под контроль, и жизнь в столице снова войдет в приемлемое русло.

Е Лао разделял такие взгляды, господствовавшие в Синане, поэтому он был глубоко потрясен, узнав о беспричинной резне во дворце, которая началась в первые же часы и не прекращалась.

На площади у стен Да-Мина состоялись публичные казни. Сообщалось, что у убитых членов семьи императора вырезали сердца и приносили их в жертву тени убитого сына Ань Ли. Говорили, что некоторых казнили, вырывая железными когтями макушку головы.

Груды трупов вырастали на площади, и было запрещено их хоронить. Разводили огромные костры и сжигали на них мужчин и женщин. Над городом стояли удушливый дым и отвратительное зловоние. Е Лао считал это варварством.

Всех мандаринов, каких смогли найти, даже только что окончивших учебу, самых мелких чиновников, убили во Дворе Пурпурного Мирта, если им не хватило предусмотрительности избавиться от своей одежды и поясов и спрятаться в городе или убежать.

Женщин дворца, по слухам, зверски изнасиловали. Многие из наложниц и танцовщиц Тайцзу отправляли в фургонах, как рабынь, в Еньлинь, к оставшимся там мятежным солдатам. Рошань знал, что надо делать, чтобы армия была довольна.

Сплошь и рядом взламывали ворота частных домов, почти без разбора, и в них врывались пьяные солдаты, сея смерть и разрушение. Не всех жен и дочерей — и юных мальчиков — в Синане удалось спрятать.

В те первые дни повсюду пылали пожары. Человек рисковал жизнью, выйдя на улицы в поисках еды. Трупы валялись среди мусора и диких зверей, дыма и желтой пыли и запаха гари.

Военные глашатаи ездили по городу и объявляли, что тот, кто сообщит славным вождям новой династии о местонахождении детей или внуков Тайцзу — бывшего императора, ныне объявленного трусом, потерявшим мандат небес, — получит награду и официальные заверения в неприкосновенности своего жилища.

Последовавшие события были ужасными, так как о тех местах, где прятались многочисленные отпрыски Тайцзу и их дети (часто очень маленькие), быстро донесли, а их маскировку разоблачили. Эти несчастные беспомощные принцы и принцессы, все без исключения, были приведены к кострам у стен дворца Да-Мин и обезглавлены.

Управляющий Е Лао не в состоянии был описать словами отвращение, вызванное подобным поведением. Этот человек, Ань Ли, провозгласил себя императором? Преемником девяти династий славного Катая? Люди, мрачно думал Лао, не лучше зверей. Они волки или тигры.

Он высоко держал голову и прислушивался, собирал все сведения, какие мог, и старался, чтобы хозяйство господина Шэня оставалось в полном порядке, насколько это возможно в столь сложных обстоятельствах. Некоторые слуги бежали в первые дни, но большинству бежать было попросту некуда, и они остались, охваченные страхом.

Во втором внутреннем дворике справа был свой колодец, что свидетельствовало о высоком статусе усадьбы. Е Лао приказал наполнить все ведра и кадки в поместье и держать их наготове, на случай пожара, который бушевал вокруг. Каждое утро полотнища ткани смачивали водой.

Доставать еду было трудно, не пока возможно. Через десять дней Рошань разрешил снова открыть базары для тех, у кого хватало смелости добраться до них, чтобы купить или продать. После этого некоторые фермеры начали с опаской приезжать в город с молоком и яйцами, овощами и птицей, просом и ячменем, пробираясь мимо трупов, плачущих, брошенных детей и тлеющих развалин.

Однажды утром в голову управляющего пришла одна мысль, или, точнее, воспоминание. Разве господин Шэнь не встречался с самим Рошанем, когда возвращался в Синань с запада? Если память его не подводит, это произошло за день до того, как сам Е Лао (и его бывшая хозяйка) встретили Шэнь Тая у гостиницы почтовой станции на имперской дороге.

Е Лао не знал никаких подробностей, и никто в имении не знал больше (он спрашивал), но, под влиянием порыва — инстинкт управляющего основывался на характере хозяина — написал короткое осторожное письмо и велел охваченному ужасом слуге (которым счел возможным пожертвовать) отнести его в Да-Мин, после того как Рошань приказал прекратить там казни. Он сам занял дворец и, возможно, осознал, что ему нужны люди, чтобы вести хозяйство.

(Опытный управляющий мог бы ему это подсказать с самого начала.)

Ходили слухи, что Трон Феникса разбит на куски, а украшавшие его драгоценные камни некоторые члены семьи императора забрали с собой перед бегством. Это было сделано, чтобы не дать варвару-узурпатору взгромоздить свое тучное тело на этот трон.

Е Лао это одобрил, про себя, разумеется.

Он так никогда и не узнал, было ли получено его письмо. Ответ не пришел. В нем он просто дал некоторые советы дворцу, всем тем, кто мог там находиться и служить августейшему и славному императору Десятой династии Ань Ли, которому принадлежала данная собственность. И все же в следующие дни и недели он отметил, позволив себе некоторое чувство удовлетворения, что солдаты не пришли к их воротам и никто не вломился к ним, чтобы сделать то, что они делали повсеместно.

Е Лао с тревогой узнал, что они сделали в доме покойного первого министра и в его городской усадьбе, совсем рядом с ними, в этом же квартале.

Как будто тамошние бедные мужчины и женщины играли какую-то роль в преступлениях, приписываемых Вэнь Чжоу! Первый министр погиб, стал призраком, которому отказали в погребении с почетом. Зачем кому-то понадобилось так жестоко и кроваво мстить домашним слугам, наложницам, управляющим?

Е Лао был разгневан — тревожное чувство для человека, который гордился самообладанием воспитанного управляющего.

Он продолжал управлять усадьбой, стараясь изо всех сил, до конца лета (которое в тот год выдалось жарким и сухим, что увеличивало опасность пожара). Шли дни, в город медленно возвращался порядок. Трупы убрали с улиц; в столицу вернулся приглушенный, неуверенный ритм: барабаны перед восходом солнца и по вечерам. Большая часть солдат мятежников отбыли на поля сражений на севере и на юге. Оказалось, что Шиньцзу собирал против них войска Девятой династии.

В Синане стало меньше убийств и грабежей, хотя они и не прекратились совсем. Часть их, насколько понимал Лао, к этому времени была чистым грабежом: преступники воспользовались хаосом в собственных целях. Время от времени находили еще одного скрывавшегося члена семьи Тайцзу и убивали.

Е Лао ждал любых указаний, хоть и не очень верил, что они поступят. Он даже понятия не имел, жив ли господин Шэнь. Он знал, что господин покинул город, — наблюдал за его отъездом глухой ночью. Он все-таки думал, возможно, слишком наивно, что они бы узнали о его смерти, даже в расколотой войной империи. Они же узнали о гибели других людей, в том числе — о смерти первого министра и госпожи Вэнь Цзянь. Эти вести пришли в самом начале, после бегства императора и задолго до прихода Рошаня. Е Лао эти известия заставили очень горевать, по многим причинам.

Со временем он узнал, что о смерти его прежней госпожи написаны поэмы. Сияние, покинувшее мир, звезда, вернувшаяся на небеса, и тому подобные слова.

Е Лао не понимал поэзию. С другой стороны, позже, в своей оказавшейся очень долгой жизни, он рассказывал о ней, согреваясь в зимние ночи огнем, загоравшимся в глазах людей, когда они понимали, что он служил Вэнь Цзянь, опускался перед ней на колени, целовал подол ее одежды, слушал ее обращенные к нему слова.

К тому времени она уже стала легендой.

В то лето, когда пришли мятежники, его задача, как он ее понимал, была простой: сохранить порядок в одном небольшом доме, в одном хозяйстве, в мире, который потерял всякое представление о порядке и цивилизованности.

Он не слишком много думал об этом, занятый своими повседневными обязанностями, но однажды утром, осенью, вдруг осознал, что мужчины и женщины здесь, в поместье господина Шэнь Тая, полностью доверяют ему, полагаются на него, делают все, что он приказывал, по причинам, не имеющим отношения к рангу или к почтению.

Он сохранял им жизнь…

* * *

Теперь по ночам Капель просыпается в страхе, встревоженная звуками, которые оказывались совершенно обычными, случается ли это в маленькой придорожной гостинице или в более крупной городской, как сейчас.

Ей не нравится, что она так боится. Не такого она о себе мнения. Но время очень опасное, и она знает, что чувствует себя так не она одна.

Она жива и вообще что-то чувствует — и хорошо сознает это — только благодаря записке, посланной ей среди ночи. И еще благодаря тому, что два человека оказались настолько ей преданными.

И благодаря каньлиньским воинам, конечно.

Вероятно, ее собственная решительность тоже сыграла роль, но когда она оглядывается назад, на ту ночь, ей не кажется, что она чувствовала себя решительной. Она была в панике и действовала по наитию, повинуясь лишь инстинкту. Страху.

Разные мелочи, перемены в ее настроении в ту ночь, не отосланное письмо, или потерявшееся, или доставленное только утром (к этому времени уже было бы невозможно выбраться из города). От самых незначительных мелочей зависело, жить или умереть. От таких мыслей всю ночь не уснешь.

Теперь они кое-что узнали, здесь, в Чэньяо, на западе, о том, что произошло в Синане после их отъезда. Те два каньлиньских воина, которые все еще были с ней, знали способы добывать информацию даже во время войны. В то время, когда письма не доходили, всех коней с почтовых станций забрали военные, а любые новости имеют огромную ценность.

В частности, они узнали, что происходило в городском поместье недавно умершего первого министра Вэнь Чжоу, когда армия мятежников вошла в столицу.

Поэтому стоит ли удивляться, что она просыпается в ужасе от любых звуках в темноте или даже вовсе не спит?

Именно то, что она едва спаслась, что она здесь и жива, лишает ее покоя. Это, и еще осознание того, сколько людей погибло и какой жестокой смертью. Она знает имена. Помнит лица. Невозможно не думать о том, что бы сделали с ней, с любимой наложницей. Рассказывали тошнотворные истории, превосходящие все слухи о варварах за границами Катая.

Она сама родом из-за границы. Сардия — это маленькое, осаждаемое со всех сторон королевство, вечно ведущее войны и мирящееся с вторжениями. Все равно Капель никогда не слышала таких ужасных историй, как те, которые доходили из Синаня.

Синань, который остался позади только благодаря тому, что Тай послал записку среди ночи. Его вызвали во дворец, как она поняла со слов каньлиньских воинов. Вэнь Чжоу тоже вызвали.

Вот почему она занервничала в ту ночь. Он был с ней, когда пришло послание. Сидя на кровати и наблюдая, как он читал его при свете поспешно зажженной лампы, Капель поняла, что это не обычный вызов в Да-Мин. Те вызовы не приносили в такое время, и Чжоу не был так сильно взволнован.

Он поспешно оделся и сразу же ушел со стражниками, ничего не сказав — ни слова — ни ей, никому. Это тоже вызывало тревогу. Он сжег это послание, иначе она бы подобрала его и прочла, как только осталась одна.

Через какое-то время — время в ту ночь смазалось — пришел Хвань с еще одним письмом, на этот раз адресованным ей самой.

Он мог легко подождать до утра. И тогда все было бы иначе. Или эту записку ей совсем не доставили бы.

Ее принес Цинь, нищий калека с улицы.

Она поняла, и это до сих пор вызывало ее уважение, что он не доверил его никому. Заплатил монетами пьяному торговцу (а он-то почему находился на улице, шел мимо, так поздно?) за то, чтобы тот отнес его — отнес на руках! — так далеко, вокруг всей усадьбы, к главным воротам. И стоял там, на больных ногах, колотя в ворота и крича, пока кто-то, заспанный и сердитый, не вышел к нему.

А потом он потребовал, громко, яростно, не отступая, чтобы к нему вызвали Хваня, и никого кроме Хваня.

Невероятно (еще один источник страха в ее воображении), но его не побили и не прогнали. Хвань, который не спал с тех пор, как ускакал его хозяин, вышел посмотреть, что там за шум.

Шум.

Он взял письмо, переданное из рук в руки, и отнес ей. Сразу же, не дожидаясь утра. Возможно, он понимал, что она не спит. Возможно, он тоже был испуган. Она никогда его не спрашивала, хотя он проделал с ней весь этот путь до Чэньяо.

И Цинь тоже.

Она не может объяснить, почему взяла их с собой, но это казалось правильным, это казалось… необходимым. Когда Капель прочла письмо Тая, она почувствовала, как ее охватывает некая внутренняя потребность действовать.

«Возможно, грозит опасность. Будь готова ко всему», написал он.

«Будь готова» — и она вспомнила, какое лицо было у Чжоу, когда он читал вызов во дворец, как сжег его, как ушел. Ни «доброй ночи», ни «до свидания»…

Можно говорить что угодно о первом министре, но он никогда не был трусом, а в ту ночь он выглядел испуганным. А Капель уже и до того боялась так сильно, что зарыла в саду свои драгоценности.

Этого было достаточно, вспоминает она теперь, в Чэньяо, в другую ночь, в конце лета. Всё это вместе, и то чувство (у ее матери оно тоже было), которое подсказывало ей, что необходимо предпринять что-то решительное.

Решительное. Она могла предпринять только одно. Так азартный игрок, бросающий кости поздно ночью в квартале удовольствий, ставит на кон все, что имеет.

Тогда она была не слишком добра к Хваню, используя его любовь к ней. Любовь, которую она подогревала в собственных целях. С другой стороны, она почти наверняка спасла ему жизнь.

Ее инструкции были точными и гораздо более уверенными, чем она себя чувствовала. Хвань получил приказ в одиночку выйти за ворота. Он должен был найти паланкин на улицах квартала — там всегда, даже поздно ночью, можно было встретить один или два паланкина с носильщиками, готовыми отнести человека на назначенную встречу или домой после нее.

Он должен был посадить нищего, Циня, в этот паланкин и показать носильщикам дорогу к задней стене поместья. Она помнит, как широко раскрыл глаза Хвань.

Он должен сделать это немедленно, холодно сказала она, или навсегда потеряет ее расположение. Если он это сделает, сказала она, глядя прямо на него при свете фонаря, одетая в ночной халат, его ждет очень большая милость.

Он отправился выполнять ее распоряжения.

Она встала и оделась самостоятельно, двигаясь быстро теперь, когда решение было уже принято, как будто скорость могла спасти ее от сомнений. Только боги знали, что их ждет, но если она ошиблась, то вряд ли переживет этот день.

Она достала еще немного драгоценных камней из комода в комнате. Не было смысла оставлять их. Прошла одна через обширный и тихий сад, мимо озера, и острова, и маленьких лодочек у причала, и бамбуковой рощи, и поросшей травой площадки, где Вэнь Чжоу играл с другими придворными. Тропинка вилась среди ночных цветов. Она вдыхала их запах.

Капель подошла к беседке, нашла дерево, под которым спрятала маленький мешочек. Она выкопала его (испачкав ладони), а потом сама взобралась на стену, воспользовавшись вязом в восточном конце сада.

Она научилась лазить по деревьям еще девочкой, в Сардии, и хорошо умела это делать. Лучше большинства мальчишек, считавших ободранную коленку или локоть почетной отметиной. У нее до сих пор остался шрам на левом колене. В Северном округе не возникала необходимость лазить по деревьям, как и здесь, в усадьбе, но тело запоминает некоторые вещи.

Два каньлиньских воина появились из тени, когда она спрыгнула на улицу. Капель ни секунды не сомневалась, что они будут там.

— Я уезжаю, — сказала она. — Из-за того письма, которое вы принесли. Вы останетесь со мной?

Они остались с ней.

Они сделали даже больше во время бегства на запад. Во-первых, именно каньлиньские воины вывели их из квартала ночью. Ни один страж ворот не остановил бы их. Это приносит неудачу, самое меньшее. Считалось, что если люди в черном куда-то едут ночью, у них есть на то причины, как и у тех, кого они сопровождают. Таков был порядок.

Благодаря этому они проехали через весь Синань к западным воротам и оказались там прямо перед тем, как на рассвете ворота открыли. Пока они ждали восхода солнца и боя барабанов, Капель послала Хваня нанять карету и две хороших лошади для каньлиньских воинов.

С наступлением утра они выехали из Синаня, двигаясь по западной дороге против потока телег, едущих в город с товарами для базаров. Они везли с собой еду, вино, лепешки из проса, сушеное мясо, персики. Хвань принес деньги. Она не спрашивала, где он их достал. Ее украшения не могли им помочь, пока они не приедут в базарный город. Нельзя купить вареные яйца или ячменные лепешки за янтарные сережки в золотой оправе.

Позднее она поняла, что они сумели уехать из города только потому, что действовали так быстро, покинули его и двинулись на запад до того, как распространился слух о катастрофе на перевале Тэн. А с ним — и известие о бегстве императора.

Позднее столица узнала об этих событиях, как и о произошедшем в Ма-вае. Паника охватила город, после чего все ворота и дороги оказались забитыми перепуганными, бегущими людьми.

Капель и ее спутники к тому времени уже покинули имперский тракт. Она решила, что слишком многие могли узнать ее в хорошо известной почтовой гостинице у дороги. По ней ездили придворные, а значит — те люди, которые посещали Павильон Лунного света.

Они свернули с нее, нашли другую дорогу, идущую с востока на запад, и ехали по ней весь день. На первую ночевку они остановились в маленькой гостинице возле шелковой фермы.

Капель никогда не узнала, — никто никогда не может знать таких вещей, — но если бы они остались на имперском тракте и остановились в почтовой гостинице в ту первую ночь, ее жизнь, как и жизни многих других людей, могла бы сложиться в будущем иначе.

Поэтому мы иногда чувствуем, что жизнь — хрупкая и непрочная. Что может подуть случайный ветер и все изменить. Они могли поехать в гостиницу на имперском тракте — уехать с этой дороги Капель решила под влиянием моментального порыва. Возможно, она не уснула бы в ту ночь, а могла встать и прогуляться по саду и увидеть двух мужчин, беседующих на скамье под шелковицей…

С каньлиньскими воинами они двигались быстро, держась проселочных дорог. Каждый день меняли коней, пока не стало трудно их достать. Однажды вечером старший из двух воинов затеял учтивую беседу. Его звали Сы Тань. Они хотели узнать, намеревается ли госпожа продолжать путь на запад, или планирует ехать на юг, или даже на север. Совершенно законный вопрос.

Но это означало, что она сама должна иметь представление о том, куда едет.

Она выбрала Чэньяо и сказала им об этом той ночью. Больше для того, чтобы назвать пункт назначения, чем по какой-то другой причине. Он был уже близко, достаточно большой город, чтобы раствориться в нем и продать часть украшений. Оттуда дороги расходились во всех направлениях: город привык к путешественникам, приезжающим в него, часто издалека.

В Чэньяо у всех была своя история, и им не требовалось ее рассказывать.

Когда они приехали, Хвань договорился о найме приличных размеров дома вместе со слугами. Он явно был мастером вести такие переговоры и торговаться, но Капель понимала — ему очень помогло то, что оба воина отправились вместе с ним и стояли рядом. Никто не решился бы чем-то оскорбить людей в черном, а того, кому служили два таких воина, не следовало обижать.

Начиная с того момента, когда они сняли дом в городе, Капель погрузилась в нехарактерное для нее состояние вялости и безволия. Она понимала это, и понимает этой ночью, неделю спустя, лежа без сна.

У нее нет ясного представления (и даже смутного) о том, что делать дальше. Вместе со всеми остальными — Чэньяо полон беглецов из Синаня и из других мест — они наблюдают, как через город движутся солдаты с запада и северо-запада, люди с суровыми лицами, верхом или пешие. Некоторые лица кажутся Капели очень юными.

Этим летом армии маршируют по всему Катаю.

Они ловят новости или хотя бы слухи о новостях. Цинь проводит утро на базаре, выпрашивая монетки, хотя в этом нет необходимости. Но он понимает, что люди охотно говорят с нищим калекой, и узнает почти так же много, как и каньлиньские воины по своим каналам.

Капель никогда не спрашивала, что это за каналы. Она слишком благодарна им за присутствие здесь и не хочет вмешиваться. По вечерам они собираются вместе и делятся тем, что узнали.

Они знают, что во дворце Да-Мин устроили настоящую бойню, как и во всем Синане. Сейчас в столице стало тише, но жизнь в городе странная, напряженная, ведь это оккупированный город. «Пригнулся, ожидая следующего удара», сказал кто-то.

Они знают, что император Тайцзу — говорят, теперь он отец-император, — отправился на юго-запад, за Золотую реку. Ими теперь правит Шиньцзу, хотя Синань и Еньлинь в руках мятежников, так что справедливо задать вопрос: можно ли считать, что кто-то правит Катаем?

На северо-западе, недалеко от Длинной стены, была битва. В зависимости от того, кто рассказывает об этом, победу одержали над мятежниками или победили сами мятежники.

Они узнали почти в самом начале путешествия, что Чжоу мертв, и Цзянь тоже.

Снова проснувшись ночью из-за того, что на улице подало голос какое-то животное, Капель думает о войне, о лицах мальчиков в рядах армии, о Катае, об этой стране, куда она приехала много лет назад со своей пипой, с русыми волосами и зелеными глазами, такой юной.

В летней тьме, со звездами в выходящем на юг окне, она принимает решение (или мирится с ним) в своем сердце. С ним снова приходит страх и печаль, но также — облегчение и успокоение, а именно их испытывают люди, приняв решение, не так ли?

Вместе с ним к ней возвращается ясность, ощущение того, что она может во всем разобраться, строить планы и делать выбор, а потом и следующий. Во-первых, никого из четырех мужчин, сопровождающих ее, нельзя обременять этим. Это ее решение, и должно касаться только ее одной, думает она.

Капель засыпает.

Утром, когда мужчины уходят, кто куда: на базар, за товарами для дома, в поисках новостей, она велит одному из слуг вызвать паланкин и отправляется в контору некоего торговца, одна.

Он почти наверняка надул ее, предложив низкую цену за нефритовое ожерелье и золотую брошку в виде дракона, но она думает, что не слишком нагло. Вероятно, его напугала ее манера поведения и небрежное упоминание о каньлиньских воинах, ожидающих ее дома.

Она делает еще одну остановку, заключает еще одну сделку и возвращается домой раньше остальных.

В этот вечер у себя в комнате она требует принести кисть, тушь и бумагу, и позже, при свете фонаря, пишет одно письмо, адресованное всем четверым.

Чэньяо, пишет она, — хороший город, в котором может пока пожить Хвань. У них с Цинем будут деньги (результат первой сделки этим утром), чтобы содержать этот дом, покупать еду, жить… если война не продлится вечно.

Она понимает, что каньлиньские воины не возьмут у нее денег. Их наняла и им заплатила Вэнь Цзянь. Еще одна странность для Капели заключается в том, что появлением этих двоих, — которые сыграли для нее такую большую роль этим летом и спасли ей жизнь, — она обязана не только Таю (которого она теперь покидает), но и Драгоценной Наложнице, которая умерла.

Она благодарит их поименно: Сы Таня и молодого Чжун Ма. Она просит их принять ее благодарность и передать ее их наставникам в святилище. А также, если они будут так добры, передать такую же благодарность и слова прощания господину Шэнь Таю, который послал их к ней, если им снова доведется его встретить.

Все это очень печально, и ей приходится писать эту часть медленно, с трудом. Но какой женщине когда-либо была обещана жизнь без печали? По крайней мере, она не сидит над мраморными ступенями в ожидании, пока жизнь уходит…

Он просил ее этого не делать, когда уехал домой после смерти отца. И, в конце концов, оказался у Куала Нора, среди призраков. А она оказалась у Вэнь Чжоу.

О, нет, думает Капель. В конце концов она оказалась здесь.

Она заканчивает письмо и откладывает кисть в сторону, потом дует на иероглифы, пока сохнет тушь. Оставляет его на письменном столике, встает, берет деньги, полученные сегодня, и кладет большую часть на столик.

С ними все будет в порядке, думает она. Если война не продлится слишком долго…

Она выглядывает из окна. Видит летние звезды. Пора! Она не переоделась в ночной халат, поскольку не собирается ложиться спать. Ей нужно уйти тихо, но нанятый ею паланкин уже должен ждать за дверью, а домашние привыкли к ее беспокойным ночам. Все должно пройти гладко.

Она берет ту часть денег, которую оставила себе, и маленькую сумочку с драгоценностями, которые ей понадобятся для путешествия. Долгого путешествия. Трудного. Она наняла двух телохранителей, заплатила им треть обусловленной суммы и договорилась о том, чтобы присоединиться к довольно большому каравану, который отправляется в путь с восходом солнца. Двое телохранителей — это ее вклад в общую безопасность. Так принято.

Всегда какие-нибудь караваны покидают Чэньяо. Во время беседы этим утром ей показалось, что предводители этого каравана знают, что делают, и это хорошо. Конечно, полная безопасность невозможна, особенно теперь и для женщины, но ее и нет на свете. Капель жалеет, что не взяла свою пипу, это ее огорчает.

Возможно, она найдет инструмент по дороге. Пора идти. Капель тихо подходит к двери и открывает ее в темный коридор. Она помнит, что ей нужно перешагнуть через третью ступеньку на лестнице вниз. Она скрипит. Сегодня утром проверяла.

Оказывается, это не имеет значения.

Все четверо стоят в коридоре: Хвань, Цинь, оба каньлиньских воина. Они в дорожной одежде.

— А, хорошо, — говорит Сы Тянь. — Мы только что решили вас будить. Паланкин уже стоит на улице. Нам надо идти, если мы хотим присоединиться к каравану до его отправления.

У нее открыт рот. Хвань держит в руке свечу, заслоняя ее ладонью. Она видит их лица. Удивительно, но все они улыбаются.

— Это невозможно, — говорит Капель. — В это путешествие я не могу позвать с собой ни одного из вас!

— Вы не спрашивали, — отвечает Цинь. Когда есть стена, к которой может прислониться, он в состоянии некоторое время постоять. — Мы сами решили.

— Это невозможно! — повторяет она. — Вы хотя бы знаете, куда я еду?

— Конечно, знаем, — говорит Сы Тянь. — Мы думали, вы решитесь на это раньше. Мы об этом говорили.

— Вы… вы говорили о том, что я могу решить? — ей хотелось бы рассердиться.

Хвань тихо отвечает:

— Мы говорили о том, что нам делать, госпожа, когда вы примете решение.

Младший каньлиньский воин, Чжун Ма, ничего не говорит. Он неотрывно смотрит на нее и все время улыбается.

— Но я еду в Сардию! — восклицает она.

— Вы едете домой, — поправляет Сы Тянь.

— Но это не ваш дом.

— Не наш, — соглашается он. — Но нам с Чжун Ма поручили заботиться о вас, и для нас было бы позором позволить вам ускользнуть.

— Ваши обязанности закончатся, когда я покину Катай! — возражает она. Однако у нее уже полились слезы, и из-за этого ей трудно спорить с ними.

— Это не так, — тихо отвечает Чжун Ма.

Тань улыбается:

— Вы можете поспорить насчет обязанностей каньлиньских воинов, когда мы будем в пути. Полагаю, у нас будет много времени.

— Это же пустыня Таркан! — с отчаянием произносит Капель. — Люди погибают там!

— Тем больше причин для нас остаться с вами, — отвечает Хвань. И прибавляет: — Мы купили для вас пипу на базаре сегодня утром. В дорогу!

Полгода или чуть больше заняло путешествие по Шелковому пути через пустыни, а потом — вверх по узким горным перевалам до Сардии. Они не погибли. Хотя Капель почти наверняка погибла бы без них. Оказалось, что Цинь может ездить на верблюде.

На них нападали дважды, но атаки отбили. Случались песчаные бури. Вторая стоила Сы Таню правого глаза, но с ними ехал лекарь (предводитель каравана оказался опытным), он прикладывал мазь и бинтовал глаз, и Тань выжил. После этого он носит на глазу повязку. Капель говорит, что теперь он похож на бандита древних времен.

Они с Чжун Ма к тому времени уже не носят черные одежды. Сняли после того, как выехали из третьего и последнего гарнизона в Коридоре Каньшу. В этой точке империя действительно осталась у них за спиной.

Примерно в то же время она приняла еще одно решение.

— Мое имя — Заира, — сказала она им.

У нее во рту появляется вкус весенних черешен, когда она произносит его. И все они с этой минуты называют ее так, и за глаза тоже, на удивление легко.

В конце очень долгого пути, опаленные солнцем и измученные, они минуют последние участки песков и скал и выезжают на зеленые пастбища, окруженные горами. Когда она в первый раз видит коней, «божественных коней» (они все еще немного ее пугают), то понимает, что она дома.

Прошло девять лет. Ее мать и отец живы. И все братья и сестры, кроме одного. Здесь мало блеска и нефрита, но меньше пыли и шума. Их нет совсем. Купцы едут в обе стороны, на восток и часто теперь на запад (там зарождаются новые государства). Со временем ей удается продать, одно за другим, свои украшения. Катайская работа высоко ценится к западу отсюда, узнает она. Небо голубое, и горный воздух совершенно не похож на тот, в котором она жила в Синане, где дует желтый ветер и живет два миллиона душ.

Поразительно, но в ее семье есть маленькие дети. Звучит музыка. Она приучает себя не бояться коней и в конце концов садится на одного из них верхом. Момент, который невозможно забыть. Есть печаль, есть воспоминания.

Цинь остается. Сначала его с радостью приняли в доме ее отца, потом — в ее доме. Хвань остается. Она достаточно богата, и ей нужен управляющий, чтобы вести хозяйство.

Чжун Ма уезжает домой. Он молод, гордится своим путешествием и тем, что он — каньлиньский воин. Она дает ему с собой письмо. Это письмо она пишет долго. Печаль, воспоминания…

Сы Тань остается. Она выходит за него замуж. У одного из их детей, зеленоглазой девочки, только с более темными волосами, чем у матери, большой талант к музыке. Она овладела всеми двадцатью восемью строями пипы еще до того, как ей исполнилось двенадцать лет.

Мир, иногда думает Заира, может преподносить удивительные дары…

Глава 27

Бицан шри Неспо не был счастлив в той маленькой крепости над Куала Нором, но пока он не мог бы с чистой совестью утверждать, что его «обходной маневр», как он сам его назвал, чтобы выбраться оттуда, улучшил его жизнь.

Его идею, как поступить с конями, подаренными катайцу, одобрили. Бицан получил повышение, и теперь подразумевалось, что он напрямую связан с дворцом в Ригиале, что явно было полезно. Теперь он находился в гораздо большей крепости.

С другой стороны, он не занимал ясного положения в здешней иерархии, а это вызывало неловкость и неприязнь к нему. Его ранг был выше, чем у дольше прослуживших офицеров, но он находился здесь только для того, чтобы ждать одного конкретного человека или послания от него, из-за границы.

Он также знал, каждое утро, на протяжении каждого дня, и каждый вечер долгого лета, что об этом думает его отец.

В основном, потому что его отец был комендантом крепости Досмад. Той самой, куда послали Бицана ждать возможного прибытия катайца, которому подарили абсурдно огромное количество сардийских коней.

Бицан не знал, кто был только что назначен комендантом этой крепости, когда сделал свое хитрое предложение насчет коней. Одно из (многих) неудачных следствий пребывания в такой отдаленной крепости.

Это был неприятный сюрприз.

Отец совершенно категорично не одобрял этот царский подарок. Он считал его причудой безумца. Но так как в Тагуре невозможно было произнести нечто подобное, комендант крепости Неспо изливал гнев на своего недостойного сына. Который теперь случайно оказался под его началом и который, очевидно, предложил поправки к этому подарку, увеличив вероятность его успеха.

Кони находились здесь же, в Досмаде, в больших загонах вне стен крепости. Их нужно было кормить и поить, регулярно выгуливать, следить за их здоровьем. Отправка коней с изъянами на восток плохо отразилась бы на Тагуре, как дали понять коменданту Неспо, а это, в свою очередь, могло иметь для него плохие последствия, в связи с приближающимся уходом на покой.

Небольшая армия людей явилась вместе с конями для выполнения этих обязанностей, что увеличило нагрузку коменданта крепости. Он поставил руководить ими своего сына. Новый ранг Бицана был выше этой должности, но сардийцы являлись единственной причиной повышения сына по службе, поэтому он мог позаботиться о том, чтобы следили за их копытами и кормежкой и чистили их от навоза и грязи, если они в них вывалялись. Он мог заниматься этим и сам, Неспо было все равно. Он даже предпочел бы это увидеть. Так он сказал Бицану.

Легко было винить сына за все это: именно Бицан предложил правителям держать здесь коней. По мнению Неспо шри Мгара, это была дурацкая идея, прибавленная к дурацкому подарку. Следовало сделать вот что, если уж пришлось это выполнять: вывалить все двести пятьдесят коней на голову катайца у Куала Нора, и пусть он сам делает, что может, чтобы доставить их туда, куда ему хочется. Если коней украдут, или они разбегутся, заболеют, или умрут по дороге, тем лучше для Тагура, по мнению Неспо.

Бывшему врагу, который может опять стать врагом в будущем, не отдают сардийских кавалерийских коней. Этого нельзя делать. И он не собирался никого слушать, особенно своего безнадежного сына, рассуждающего о договоре, подписанном после Каула Нора, или о уважении к желаниям красивой принцессы, которую им так любезно прислали не заслуживающие никакого доверия катайцы.

Фактически, заявил Неспо своему сыну однажды вечером в начале лета, вся эта история с принцессой и конями могла быть частью коварного заговора катайцев.

Бицан, который мыслил слишком современно и слишком склонен был спорить с отцом, даже если тот сказал, что солнце светит в полдень, когда небо голубое, ответил:

— После двадцати лет? Слишком долго для подготовки заговора. Думаю, ты их чересчур боишься.

За это Неспо вышвырнул его из своей комнаты.

Он часто выгонял Бицана, хотя на следующий вечер звал его обратно. Или вечером второго дня, если очень гневался, потому что… ну, потому что это его сын, не так ли? И потому что не все, что он сказал, было глупостью.

Возможно, старый армейский офицер Тагура когда-нибудь признает, что мир меняется. Ему это не обязательно должно нравиться, учтите.

И он не совсем понимал, что почувствовал, когда в конце лета прибыли курьеры из-за границы — два всадника под знаменем мира, — чтобы сообщить, что катаец из Куала Нора приехал за своими конями. Это означало, что его умный сын оказался прав.

Они встретились, каждый с полудюжиной сопровождающих, на открытом месте рядом с рощей вязов. Холмистая местность между крепостью Досмад и центральным городом префектуры Хсень была одним из относительно открытых участков между Катаем и Тагурским плато.

Шэнь Тай подъехал туда, где его уже ждали, в сопровождении эскорта из каньлиньских воинов. Бицана немного удивило то, как он был рад видеть этого человека.

Неспо хотел, чтобы его сын надел доспехи — он невероятно гордился тагурскими кольчугами, превосходящими все, что ковали в Катае, — но Бицан отказался. Был жаркий, влажный день, они не собирались на битву, и ему было бы неловко, если бы катаец решил, что он надел доспехи из хвастовства.

Шэнь Тай первым спрыгнул с Динлала. Бицану было приятно снова видеть своего коня, тем более было очевидно, что за ним хорошо ухаживали.

Катаец прошел вперед. Остановился и поклонился, прижав кулак к ладони. Бицан помнил его жест. Он спешился и сделал то же самое, не заботясь о том, что подумают его солдаты. Шэнь Тай первым это сделал, не так ли? А они вдвоем когда-то провели ночь в хижине среди мертвых.

Он спросил, на языке Катая:

— Тебе еще не надоели каньлиньские воины? — И усмехнулся.

Тай слегка улыбнулся:

— Та была подделкой, эти — нет. Рад снова тебя видеть.

— Я рад, что ты выжил.

— Спасибо.

Они отошли вдвоем чуть подальше от своих сопровождающих. День выдался душный, возможно, пойдет дождь, давно необходимый.

Шэнь Тай сказал:

— Динлал — великолепен, выше всяких похвал. Ты бы хотел получить его обратно?

Они могли так с тобой поступить, эти катайцы, — по крайней мере, некоторые из них. Бицан покачал головой:

— Это был подарок. Я польщен, что ты им доволен.

— Ты выбрал себе трех коней из табуна?

Разумеется, Бицан уже это сделал. И не стеснялся этого.

— Боюсь, я выбрал трех из самых лучших, — сказал он.

Шэнь Тай снова улыбнулся, хотя его охватило странное ощущение, что сделал он это с трудом. Бицан посмотрел на него пристально и удивился.

Собеседник заметил его взгляд. Он пошутил, слишком небрежно:

— А, и как тагур узнает хорошего коня?

Бицан позволил себе улыбнуться в ответ. Но теперь, когда он это заметил, было очевидно, что даже при мастерстве катайца скрывать свои мысли Шэнь Тай изменился с тех пор, как покинул озеро.

А почему бы ему не измениться?

— Ты выяснил, кто пытался тебя убить? — спросил Бицан. И увидел, как его собеседник замер, заколебался.

— Ты же был там, — слишком небрежно ответил Шэнь Тай. — Это сделала женщина, притворившаяся каньлиньским воином.

Это был отказ сказать правду. Бицан почувствовал, что покраснел от унижения, и отвернулся, чтобы это скрыть.

Тай пожалел о своих словах, как только произнес их. Он снова заколебался, ему было трудно. Перед ним был тагур, а в Катае бушевало восстание.

Он набрал воздуха. Он ведь уже решил доверять этому человеку, тогда, у озера.

— Прости меня, — сказал он. — Это был недостойный ответ. Но я не говорил об этом ни с кем.

— Не заставляй себя…

— Это Вэнь Чжоу, первый министр, послал убийцу. Были и другие, по дороге. Как ты и предполагал.

Он увидел, как тагур, широкоплечий, загорелый на летнем солнце, повернулся и посмотрел на него. Поблизости никого не было, и это было хорошо. Тай услышал вдалеке раскаты грома. Будет дождь.

— Первый министр Катая так тебя ненавидит?

— Он меня так ненавидел.

— А теперь уже нет?

— Он мертв.

И если это сообщит тагурам нечто такое, чего они еще не знали, да будет так. Они это все равно узнают, так пусть узнают от этого человека, от его… ну, его друга. Пусть он сообщит эту новость.

Бицан смотрел на него.

— Возможно, об этом знают в Ригиале, но я в этом не уверен.

— На северо-западе началось восстание, — сказал Тай. — Первый министр Вэнь Чжоу признал свою вину в том, что допустил это.

Этого пока достаточно, подумал он.

— И его убили?

Тай кивнул.

— И теперь ты в безопасности?

— Не больше, чем любой человек в эти трудные дни.

— Но тебя наградил император? Как ты того заслуживал?

— Наградил. Спасибо тебе, что сделал это возможным.

Это было правдой, конечно. Тай получил богатство, много земли и доступ к власти, если захочет. Хотя император, который дал ему все это, в этот самый момент ехал куда-то на юг, к Великой реке, и он уже не правил Катаем.

Нет необходимости говорить всю правду, когда армии в походе…

— А ты? — спросил Тай. — Ты уже не в своей крепости. Это хорошо?

— В основном. Я теперь в Досмаде. Это очевидно. Мой… мой отец тут комендант.

Тай взглянул на него.

— Ты знал, что он?..

— Разве я так похож на дурака? Его только что перевели сюда.

— Это нехорошо?

Бицан шри Неспо покачал головой так мрачно, что Тай рассмеялся.

— Прости меня, — сказал он. — Отцы и сыновья…

— Это ты виноват, — хитро ответил тагур. И вдруг им показалось, что они снова такие же, какими были той долгой ночью у озера.

— Я твой друг, — преувеличенно серьезно произнес Тай. — Одна из обязанностей друга — признавать свою вину безоговорочно.

Он шутил, но его собеседник не улыбнулся.

Через секунду Тай прибавил:

— Я знаю, что это изменило и твою жизнь тоже.

Тагур кивнул.

— Спасибо, — сказал он. И посмотрел на тучи над головой. — Я могу пригнать сардийцев сегодня к концу дня или завтра утром, если тебя это устроит.

— Завтра меня вполне устроит. Со мной будут шестьдесят каньлиньских воинов. Они с оружием… они всегда с оружием. Но приехали только для того, чтобы вести и охранять коней. Скажи, пожалуйста, своим людям, чтобы не тревожились.

— Как может катаец встревожить тагурского солдата?

Тай улыбнулся. Бицан улыбнулся в ответ.

— Но я их предупрежу. — Тагур снова заколебался. — Что ты собираешься делать с конями?

Учитывая обстоятельства, в которых они находились, это был справедливый вопрос. Тай пожал плечами:

— Единственное, что показалось разумным, в конце концов. Я предложил их императору.

Он не обязан называть имя императора, подумал Тай. Но внезапно он представил себе, как Бицан несколько недель спустя узнает правду и поймет, что Тай…

— Ты ведь знаешь, — резко спросил он, — что император Тайцзу отказался от Трона Феникса в пользу своего сына?

Они не могут этого знать. Еще рано.

Бицан открыл рот, показав недостающий зуб.

— Которого сына? — тихо спросил он.

— Третьего сына. Наследника. Шиньцзу из Девятой династии теперь император Катая, да правит он тысячу лет.

— В Ригиал отправили сообщение?

— Я не знаю. Вероятно. Если ты быстро пошлешь гонца, то можешь стать первым. Все это случилось недавно, я быстро добрался сюда.

Бицан снова уставился на него.

— Возможно, ты делаешь мне подарок.

— Даже если и так, то маленький.

— Не такой уж маленький, если я буду тем, кто сообщит новости, которые изменят мир.

— Возможно, — повторил Тай. — Если это так, я рад за тебя.

Бицан продолжал пристально смотреть на него.

— Тебя радует эта перемена?

На этот раз выстрел попал в цель.

— Такой человек, как я, или ты… кто мы такие, чтобы радоваться или горевать о том, что происходит во дворцах? — Таю вдруг захотелось выпить чашку вина.

— Но мы радуемся и горюем, — ответил Бицан шри Неспо. — Мы всегда думаем об этих переменах.

— Возможно, все уладится, — сказал Тай.

Бицан отвел взгляд.

— Значит, ты отведешь сардийцев к новому императору? И будешь ему служить вместе с ними?

И именно в этот момент — на лугу у границы с Тагуром, под низким небом, в южной стороне которого гремел гром, — уже открыв рот для ответа, Тай кое-что понял. От этого сердце его сильно забилось, так внезапно пришло это понимание, так сильно.

— Нет, — тихо произнес он, а потом повторил. — Нет. Не буду.

Бицан снова посмотрел на него, в ожидании.

— Я поеду домой, — сказал Тай.

Потом прибавил кое-что еще: мысль, которую носил в себе, сам не зная об этом, пока не услышал свой голос, произнесший ее.

Тагур слушал, глядя Таю в глаза. Через мгновение он кивнул и произнес, тоже тихо, нечто столь же неожиданное.

Они поклонились друг другу и расстались — до следующего утра, как договорились, когда «божественных коней» с запада, подарок принцессы Белый Нефрит, уведут через границу в Катай.

Оглядываясь назад, Тай назвал бы этот день одним из тех, которые изменили его жизнь. Днем, когда раздваиваются дороги и принимаются решения. Иногда у тебя действительно есть выбор, думал он.

Возвращаясь после встречи с Бицаном, он понял, еще раз, что принял решение еще до того, ему только нужно было признать его, произнести вслух, принести его в этот мир. Тай ощущал в себе спокойствие, пока они ехали. И осознал, что не чувствовал себя так с тех пор, как уехал от Куала Нора.

Но это осознание, — что ему хочется только одного: уехать домой, к двум своим матерям, к младшему брату и к могиле отца, рядом с которой теперь уже могила Лю, — не было единственным, возникшим после этого дня и ночи у границы.

В тот вечер налетела гроза.

Ее предсказали тяжелая неподвижность воздуха и молчание птиц. Когда она разразилась над ними, когда молнии прорезали южную сторону неба, а гром гремел, словно гнев богов, они уже, к счастью, находились под крышей торговой станции и гостиницы между Хсенем и границей.

В мирное время, — а прошло уже двадцать мирных лет, — Тагур и Катай вели торговлю, и это место было одним из тех, где проводили торги.

Пока дождь барабанил по крыше, пока грохотал и рычал гром, Тай пил ничем не выдающееся вино, чашку за чашкой, и изо всех сил отражал словесную атаку.

Вэй Сун задыхалась от ярости. Она даже позвала Люй Чэня, чтобы тот присоединился к атаке, и весьма опытный предводитель каньлиньских телохранителей Тая, оставаясь учтивым, не скрывал своего согласия с ней.

Сун вела себя с меньшим почтением. Она называла его глупцом. Он, по-видимому, совершил ошибку, рассказав этим двоим о своих намерениях: каньлиньские воины отведут коней императору, а Шэнь Тай поедет домой.

— Тай, вы не можете так поступить! Позднее — да. Конечно да. Но только после того, как вы сами доставите к нему сардийцев! Ему необходимо видеть вас!

Она только что назвала его по имени, чего никогда не делала. Еще одно указание на то, что она по-настоящему расстроена. Как будто ему нужны другие доказательства!

Тай подтолкнул к ней чашку с вином по деревянному столу. Сун не обратила на нее внимания. Ее глаза горели яростью. Она была очень разгневана.

— Я тронут тем, что каньлиньский воин принимает так близко к сердцу выбор своего нанимателя, — произнес он, стараясь говорить веселым тоном.

Она выругалась. Этого она тоже никогда не делала. Люй Чэнь казался потрясенным.

— Вы больше не мой наниматель! — резко возразила Сун. — Нас наняла Вэнь Цзянь, вы забыли?

Раздался новый раскат грома, но теперь уже к северу от них — гроза уходила дальше.

— Она умерла, — ответил Тай и понял, что немного пьян. — Они убили ее в Ма-вае…

Он смотрел на двух каньлиньских воинов через стол. Они сидели одни в обеденном зале гостиницы, на длинных скамьях у грубого стола. Они уже поели. Солнце, должно быть, уже садилось, но его не было видно. До этого шел сильный дождь, хотя, кажется, он уже стихал. Тай жалел тех каньлиньских воинов, которые отправились обратно в Хсень за остальными. Утром они заберут коней и отправятся с ними на север.

Шестьдесят каньлиньских воинов. Но не Тай.

Он поедет домой. «И последний мост над рекою Вай перейдет».

Он несколько секунд думал.

— Погодите! Если вам платит Цзянь, тогда… вам больше не платят. Вы даже не обязаны…

Голос его замер, потому что вид у Сун вдруг стал очень опасным. Люй Чэнь поднял руку, словно извиняясь. Тай кивнул Чэню, и тот сказал.

— Это не так, мой господин. Госпожа Вэнь Чжоу подарила святилищу такую сумму денег, которая может оплатить вам десять каньлиньских телохранителей на десять лет.

— Что? Это… это неразумно! — Он опять испытал потрясение.

— С каких пор, — ледяным тоном произнесла Сун, — женщины двора должны вести себя разумно? Разве расточительство так уж удивительно? Я думала, вы уже усвоили этот урок!

Она говорит без всякого уважения. Слишком расстроена, заключил Тай и решил простить ее.

— Выпей еще вина? — предложил он.

— Я не хочу вина! — резко ответила Сун. — Я хочу, чтобы вы вели себя разумно! Вы пока еще не придворный! Вы должны быть более осторожны!

— Я не хочу быть придворным. Вот в чем все дело!

— Я это знаю! — воскликнула она. — Но сначала отведите коней императору! Поклонитесь девять раз, выслушайте его благодарность. А потом откажитесь от должности, потому что вы чувствуете сыновнюю обязанность поехать домой, чтобы защищать семью, поскольку ваши отец и старший брат мертвы. Он отнесется к этому с уважением. Должен отнестись с уважением. Он может сделать вас префектом, или кем-нибудь еще, и отпустить.

— Он ничего не должен делать, — сказал Тай, что было правдой, и она это знала.

— Но он это сделает!

— Почему? Почему он это сделает?

И за ее яростью и явным страхом Тай увидел в ее глазах промелькнувший смех. Сун покачала головой:

— Потому что вы не очень-то пригодитесь ему на войне, Тай, после того как он получит ваших коней.

Сун снова назвала его по имени. Она сидела очень прямо, глядя на него. Люй Чэнь сделал вид, что заинтересовался пятнами от вина на деревянной крышке стола.

На мгновение он почувствовал гнев, потом сожаление, потом нечто другое. Тай поднял обе руки, сдаваясь, и расхохотался. В основном виновато было вино, хотя вино может привести тебя и к ярости. Еще один раскат грома, гаснущий вдали…

Сун не улыбнулась в ответ на его смех. Она сердито смотрела на него.

— Обдумайте это, — сказала она. — Господин Шэнь, прошу вас, обдумайте это, — по крайней мере, она снова обращалась к нему правильно. И продолжила: — Император знает, что ваш брат был с Вэнь Чжоу. Это навлекает на вас подозрение.

— Он знает, что Чжоу пытался меня убить.

— Это неважно. Дело не в Вэнь Чжоу, а в вашем брате и в его гибели. В том, что вы из-за этого чувствуете. И в смерти Цзянь. Он знает, что она оплатила ваших телохранителей. Нас.

Тай уставился на нее.

— Он запомнит, что вы ехали в том кортеже из Синаня, когда он говаривал с солдатами о перевале Тэн, и стал причиной того, что произошло в Ма-вае.

— Мы не знаем точно, сделал ли он это! — воскликнул Тай. И огляделся, чтобы убедиться, что они одни.

— Нет, мы знаем, — мягко возразил Люй Чэнь. — И еще мы знаем, что это почти наверняка был правильный поступок. Это было необходимо.

— Сыма Цянь тоже так думал! — сказала Сун. — Если бы он был здесь, он бы это подтвердил, и вы бы его послушались! Шиньцзу было необходимо, чтобы Чжоу умер, и он мог предвидеть, что случится после этого с Вэнь Цзянь, и даже реакцию отца на ее смерть. Империи нужен был молодой император, чтобы сражаться с Рошанем. Кто это станет отрицать?

— Я не хочу верить, что он намеренно сделал все это, — сказал Тай, сжимая свою чашку с вином.

Проблема, настоящая проблема была в том, что он все-таки считал это возможным. Он и сам думал так в тот ужасный день. И эти мысли с тех пор не покидали его.

Он посмотрел на двух своих телохранителей. Вздохнул и тихо сказал:

— Вы правы. Но это одна из причин, почему я не поеду на север. Я признаю, то, что вы говорите, может быть правдой. Я даже признаю, что так должны поступать люди при дворе, имеющие власть, если им предстоит руководить империей, особенно — в военное время. Но это… я не признаю этого в моей собственной жизни.

— Я это знаю, — согласилась Сун, уже более спокойно. — Но если вам предстоит отойти в сторону, то ради собственной безопасности и чтобы не попасть под подозрение, вам нужно сначала привести к нему коней, дать ему увидеть, как вы кланяетесь ему с тем кольцом на руке, которое он вам подарил. Император должен видеть, что вы не прячетесь от него. Выслушать вашу просьбу о разрешении удалиться. Решить, что он вам доверяет.

— Она права, мой господин, — поддержал ее Люй Чэнь.

— Господин Сыма согласился бы со мной, — повторила Сун.

Тай сердито взглянул на нее:

— Господин Сыма никогда в жизни не занимал никакой должности при…

— Я знаю, — перебила она, хотя и мягко. — Но все равно он бы со мной согласился. Шэнь Тай, отведите коней на север, а потом просите его отпустить вас домой — в качестве награды.

— А если он откажется?

Она прикусила губу. И вдруг опять показалась очень юной.

— Не знаю. Но знаю, что я права, — с вызовом ответила она.

Он попросил принести письменный столик, бумагу, тушь, кисти и лампы для комнаты.

Гроза прошла. Его окно выходило на юг, что было удачно; у него была лучшая комната, в конце длинного коридора наверху. Он открыл ставни. Воздух был сладкий и мягкий, жару погасил дождь. Тай слышал, как капает вода с выступающего свеса крыши. Солнце почти село, когда он начал писать.

Это было сложное письмо. Она начал с полного приветствия, безупречно официального, вспомнив все, что узнал об этом во время подготовки к экзаменам. Первое послание новому императору, объясняющее, почему он не вернется, как ему было приказано. Потому что его маленькая каньлиньская телохранительница была не единственным непокорным человеком в этой гостинице.

Он использовал все титулы императора, какие смог вспомнить. Он выбрал самую красивую каллиграфию. Это письмо могло решить его судьбу.

Поэтому он даже упомянул Ли-Мэй, поблагодарив семью императора, Девятую династию, за великую честь, оказанную единственной дочери его отца. Конечно, это выражение благодарности было также напоминанием о том, что семья Шэнь породнилась с династией и может, несомненно, считаться лояльной.

Он не упомянул о брате. Лю умер с честью, храбро, но разумнее не упоминать о том, что имело отношение к Вэнь Чжоу. С другой стороны, Тай все же намекнул, тоже косвенно, что его мать и любимая наложница отца живут одни с еще маленьким сыном в своем имении, и живут так уже давно. А также о том, что сам он еще не видел надгробия своего уважаемого отца и надписи на этом камне. Не имел возможности преклонить перед ним колени или принести положенную предкам жертву вином. Он находился у Куала Нора. В результате этого император получит сардийских коней, они уже прибыли, если Шиньцзу читает его письмо.

Всех, за исключением десяти «божественных коней» (он оставил себе десять из них, потому что должен наградить некоторых людей за их помощь или оказать им почести), Шэнь Тай покорно просит принять августейшего императора Шиньцзу, чтобы использовать их так, как Сын Неба и его советники сочтут нужным. Для самого недостойного слуги высокочтимого императора, Шэнь Тая, сына Шэнь Гао (в этом месте письма он перечислил все звания и титулы своего отца), будет предметом великой гордости, что он смог помочь Катаю таким образом.

Он написал о своей преданности Девятой династии и самому императору, так как он, который теперь занял Трон Феникса (и поднимется, подобно фениксу из пепла войны!), помог самому Таю, соизволив вступиться за него однажды в Ма-вае, и еще раз во дворце, и спасти от убийственных планов человека, чье опозоренное имя Тай не желает даже писать.

Он некоторое время думал над этой частью письма, пока ночь сгущалась за окнами, но, несомненно, было правильным ясно дать понять, что Вэнь Чжоу хотел убить Тая.

Он снова поколебался, прихлебывая вино, пока перечитывал написанное, потом упомянул кольца, которые августейший и славный император и отец-император, да хранят их боги на всех девяти небесах и даруют им покой, вручили недостойному, но преданному Шэнь Таю своими собственными руками.

Он смотрел на эту часть письма и раздумывал о ней: нельзя ли ее понять так, будто отец, а не сын должен сидеть на троне, когда услышал, как открылась дверь его комнаты.

Он не обернулся, оставшись на циновке у столика для письма, лицом к открытому окну. Дул ветерок, уже появились звезды, но три лампы слишком ярко освещали комнату, и света звезд почти не было видно.

— Если бы я хотела вас убить, вы уже были бы покойником, — сказала она.

Тай положил кисть.

— Это было первое, что ты мне сказала, в крепости у Железных Ворот.

— Я помню, — подтвердила Сун. — Как вы узнали, что это я?

Он нетерпеливо покачал головой, глядя в окно:

— Кто еще это мог быть?

— Кто? Возможно, убийца из Тагура, который попытался в последнюю минуту помешать коням пересечь границу?

— У меня каньлиньские телохранители, — возразил Тай. — Он бы и близко не подобрался к моей комнате. Я узнал твои шаги, Сун. Я уже их изучил.

— Вот как!

— Я думал, что на этот раз закрыл дверь на засов.

— Это правда. Но это старая гостиница. Дерево усохло, оставив слишком большой зазор между дверью и стеной. Можно приподнять засов мечом.

Он продолжал смотреть в окно.

— Но я должен был это услышать?

— Возможно, — ответила Сун, — хотя человек опытный может проделать подобное тихо. Вот почему вам нужны телохранители.

Он устал, но ему стало весело.

— Неужели? Зачем убийце на меня охотиться теперь? Я ведь никому не могу быть полезен во время войны…

Она секунду помолчала.

— Я была сердита. Я говорила не серьезно.

— Тем не менее это правда. После того как император получит коней.

— Я… я сама так не думаю. Я пыталась вас переубедить. Он услышал ее шаги, когда Сун вошла в комнату.

Через несколько мгновений она задула одну лампу. Та, что стояла ближе к нему, освещала его столик для письма. И поскольку она подошла близко, он уловил аромат духов. Она никогда не душилась.

Тай обернулся.

Она уже подошла ко второй лампе. Нагнулась и задула и ее тоже, оставив только ту, что у кровати. Повернулась к нему.

— Я по-прежнему пытаюсь вас убедить, — сказала Вэй Сун, и ее туника соскользнула с плеч на пол.

Тай быстро встал. На секунду отвел глаза, потом она снова притянула его взгляд. Гибкая фигурка. Через все ребра на одном боку тянулась длинная, неглубокая рана. Он знал, как Сун получила эту рану.

— Прошу простить мое смущение при свете ламп, — прошептала она.

— Смущение? — удалось выдавить Таю.

Единственная лампа рядом с ней освещала больше одну грудь и левую сторону ее лица. Женщина медленно подняла руки и начала вынимать шпильки из волос.

— Сун, что… это для того, чтобы убедить меня отправиться на север? Ты не должна…

— Нет, — ответил она, стоя с поднятыми руками и открывая свое тело его взгляду. — Это была неправда, насчет убеждения. Просто мне показалось это умным объяснением. Фраза из квартала удовольствий? Они там умные, я знаю. И красивые.

Она положила шпильку на столик у постели, потом вынула и положила еще одну, двигаясь медленно, освещенная светом.

— Это прощание, — сказала она. — Может быть, мы больше никогда не встретимся, раз вы не едете на север.

Тая завораживали ее движения. Она убивала ради него, он видел это в Чэньяо, в саду. Она стояла босая, в одних тонких каньлиньских штанах. Обнаженная по пояс.

Вынув последнюю шпильку, она тряхнула головой, распуская волосы.

— Прощание? — переспросил Тай. — Вас ведь наняли на десять лет! На это время вы мои! — Он пытался говорить с иронией.

— Только если будем живы, — ответила она, отведя взгляд. Но Тай успел заметить, как она прикусила губу. — Я готова быть вашей, — прибавила она.

— Что ты говоришь?

Она снова посмотрела на него и не ответила. Но ее широко расставленные глаза смотрели прямо в его глаза, не отрываясь, и он подумал в который раз: сколько же в ней отваги!

А затем, во второй раз за этот день, Тай осознал, что внутри него что-то уже произошло, вероятно некоторое время назад, и что он только сейчас, в краткое мгновение после удара грома, освещенное лампой, понял это. Он в изумлении покачал головой.

— Я могу сейчас уйти, — сказала она, — и уеду до наступления утра забирать коней.

— Нет. Я тоже должен присутствовать там, помнишь? — возразил Тай. Он набрал в грудь воздуха. — Я не хочу, чтобы ты ушла, Сун.

Она казалась такой юной, маленькой, и почти невыносимо беззащитной.

Он прибавил чуть охрипшим голосом:

— Я хочу, чтобы ты никогда не уходила.

Неожиданно она снова отвела взгляд. Тай увидел, как на этот раз вздохнула она. Медленно выдохнула. И сказала:

— Вы говорите это серьезно? Это не потому что я была… что я это сделала?

— Мне уже доводилось видеть женщин без одежды, Сун.

Она подняла голову.

— Знаю. И я худая, и у меня эта новая рана, после нее останется новый шрам. И еще один на ноге, и я знаю, что не проявляю должного уважения, и…

Она стояла совсем близко. Он шагнул вперед и нежно прижал ладонь к ее губам. Потом убрал руку и поцеловал ее, тоже нежно, в первый раз. Потом снова поцеловал, но уже по-другому.

Он смотрел на нее сверху вниз, при свете единственной зажженной лампы. Глядя ему в глаза, она сказала:

— Я не очень опытна в таких делах…

Прошло немного времени. Они лежали в постели, она положила левую ногу на его тело, а голову — на плечо. Волосы ее рассыпались. Лампу недавно погасили. Дождь прекратил капать с края крыши. Они видели лунный свет, слышали пение ночной птицы.

Тай сказал:

— Не слишком опытна?

И скорее почувствовал, чем увидел ее улыбку.

— Мне говорили, что мужчинам нравится слышать это от женщины. Это заставляет их чувствовать себя сильными.

— В самом деле?

— Так мне говорили. — Одна ее рука играла на его груди, спускаясь вниз, к животу, потом снова скользила вверх. — Ты был на горе Каменный Барабан, Тай. Ты должен помнить, что происходит там по ночам. Или никто из женщин…

— Думаю, я не стану отвечать на этот вопрос.

— Возможно, пока не станешь, — пробормотала она.

Луна выложила дорожку света на полу комнаты.

— Ты всегда приходишь ко мне в комнату, — сказал Тай.

— Ну, однажды я спасала тебя от женщины-лисы, помнишь?

— Она не была женщиной-лисой.

— Она была ловушкой. Потрясающе красивой.

— Потрясающе, — согласился он.

Сун фыркнула:

— Даже если она не была дайцзи, мы с Сыма Цянем решили, что ты не в том состоянии, чтобы устоять перед ней той ночью. А если бы ты переспал с дочерью губернатора, это поставило бы тебя в очень трудное положение.

— Понятно, — осторожно ответил Тай. — Вы с поэтом так решили?

— Да. Разумеется, они хотели поставить тебя в трудное положение. Сюй Бихай хотел получить коней.

— Ты не думаешь, что она могла просто влюбиться в меня?

— Наверное, это возможно, — ответила Сун. Ее тон говорил об обратном.

— Она была очень красива, — сказал Тай.

Сун ничего не ответила.

— И ты тоже, — прибавил он.

— Ах! Это наверняка заставит меня влюбиться! — она снова рассмеялась. — Я бы атаковала тебя, если бы ты вошел в мою комнату во время путешествия.

— Верю.

— Теперь я бы так не поступила, — с шутливым раскаянием в голосе сказала она.

Его очередь рассмеяться.

— Рад это слышать… — Через секунду он прибавил: — Сун, я хотел тебя еще в первую ночь у Железных Ворот, когда ты вошла.

— Я знаю, — ответила она. Он почувствовал, как она пожала плечами. Ему было знакомо это движение. — И не чувствовала себя польщенной. Ты провел два года в одиночестве. Любая женщина…

— Нет. Именно ты. Думаю, с того момента, как ты вышла во двор.

— У меня были распущены волосы, — сказала она. — Мужчины очень предсказуемы.

— Правда? Я тоже?

Молчание.

— Ты — не очень.

Они слушали пение птицы за окном.

— Я поеду на север, — сказал он.

Она решительно покачала головой:

— Нет. Ты уже принял решение, Тай, и начинать после этого путешествие — плохая примета. Дописывай свое письмо. Мы возьмем его с собой. Мы решили, что твоя сестра и то, что Вэнь Чжоу хотел тебя убить, должны обеспечить тебе безопасность. Вместе с конями.

— Вы так решили?

— Да, Люй Чэнь и я.

— А что, если я решу…

— Тай, ты уже решил. Это было благородное решение. Я просто боялась.

— А теперь я буду бояться за тебя. Идет война, ты едешь далеко…

Она тихо рассмеялась:

— Я — каньлиньский воин, еду вместе с шестьюдесятью другими воинами. Вот уж тут у тебя нет никаких разумных оснований для страха.

— Когда страх бывает разумным?

Ее рука замерла, легла на его грудь.

— А потом? — спросил он. — После того как вы доберетесь до императора?

Она заколебалась:

— Есть одна вещь, которую мне необходимо сделать.

Он лежал, вспоминая: «Мы хотим убить двоих из них, позднее. Это следует сделать».

Он сжал ее руку.

— Сун, если ты сама убьешь тех двоих и кто-нибудь свяжет тебя со мной…

— Я знаю, — прошептала она. — Это другое. Те двое из армии Второго округа, вероятно, уже мертвы. Они опозорили нас, и наше святилище этого не допустит. Думаю, император это знает. По-моему, он не огорчится. Я имела в виду не это.

— Тогда что?

— Мне придется просить разрешения покинуть ряды каньлиньских воинов. Я должна сделать это в моем собственном святилище.

Тай ничего не сказал. Он был глубоко тронут.

Она неверно поняла его молчание:

— Я ничего не прошу, Тай. Если будет только эта ночь, я…

Он снова закрыл ей ладонью рот:

— Ты должны вернуться, Сун. Мне необходимо, чтобы ты научила меня жить по-другому.

— Я была только каньлиньским воином, — ответила она, когда он убрал руку.

— Тогда, может быть, мы научим друг друга?

Он почувствовал, как она кивнула, а потом добавила:

— Но я не верю, что мир позволит тебе остаться у той речки до конца дней.

— Может быть, и не позволит. Но я не хочу затеряться в пыли и шуме. Стать тем, чем стал Лю. В Да-Мине…

— Если они только вернут назад Да-Мин.

— Да.

— Ты… ты считаешь, что вернут?

Тай полежал в темноте, думая об этом.

— Да. Это может произойти не скоро, но новый император мудрее Рошаня, и я думаю, Рошань скоро умрет. Это еще не конец Девятой династии.

— Будут перемены.

Он провел рукой по ее волосам: невообразимый подарок судьбы, что он может это сделать!

— Вот это и есть перемена, Сун.

— Понимаю. Ты предпочитаешь меня такой? Послушной и покорной? — Ее рука опять пришла в движение.

— Покорной? Это так же, как насчет неопытности раньше?

— Мне придется многому научиться, — прошептала она. — Я это знаю. — И она приподняла голову с его плеча и соскользнула ниже, туда, куда уже спустилась ее ладонь…

Чуть позже Таю удалось произнести, с некоторым усилием:

— Они вас учат этому на горе Каменный Барабан?

— Нет, — ответила она с нижнего конца постели. А потом, другим голосом, прибавила: — Но я не наложница, Тай.

— Это точно, — пробормотал он. И почувствовал, как она подняла голову.

— Что это означает? Мне не хватает того мастерства, к которому ты привык?

— Ты могла бы его приобрести, — рассудительно произнес он. — Если приложить достаточно усилий и потратить достаточно времени…

У него вырвался резкий, сдавленный звук.

— Я не расслышала, — ласково прошептала она.

Он с трудом пришел в себя.

— Ох, Сун! Уцелею ли я, живя с тобой?

— Если будешь более осторожным в том, что говоришь, — задумчиво ответила она. — Не вижу причин, чтобы ты не уцелел. Но я не наложница, Шэнь Тай.

— Я уже сказал, что знаю это, — запротестовал он. — До того как ты меня укусила.

Он прочистил горло, чувствуя себя удивительно уверенным в себе. Уверенным в этом мире или в его маленькой части.

— Вы окажете мне большую честь, госпожа Вэй Сун, если перед тем, как вы поведете моих коней на север, мне будет позволено узнать имя вашего отца и вашей матери и местонахождение их дома. Чтобы моя мать могла написать им и обсудить возможности на будущее.

Она прекратила двигаться. У него возникло ощущение, что она прикусила нижнюю губу.

— Ваша служанка будет счастлива, если ваша уважаемая мать пожелает начать такую переписку.

Подобная официальность, учитывая то, что она делала в тот момент и что теперь снова начала делать, поражала воображение.

Он дотянулся до нее и подтянул наверх (она была такой маленькой), и положил ее на спину, и приподнялся над ней. Вскоре после этого она начала издавать тихие звуки, потом более напряженные, а затем, через какое-то время, под пение птицы за окном, она произнесла, и это был то ли вздох, то ли крик:

— Ты научился этому в Северном квартале?

— Да, — ответил он.

— Хорошо, — сказала она. — Мне это нравится.

И, изогнувшись всем телом, как тогда, когда она взлетала на стену в Чэньяо или во время схватки с убийцами, в одиночку, с двумя мечами, она снова оказалась над ним. Ее губы нашли его рот, и она сделала зубами что-то такое, что заставило Тая внезапно понять: в те ночи на пути из Чэньяо он видел так живо во сне вовсе не женщину-лису. Это было она, Вэй Сун.

Странность этого мира…

В нем разгоралось сияние, яркое, как первый весенний цветок на снегу, и ощущение, что он ничего этого не заслужил, что он недостоин такого подарка.

И еще сейчас Тай прощался в душе, и это было очень больно: с зелеными глазами и золотыми волосами, с музыкой и с ее отвагой, — и он не позволил себе отвернуться от этого.

Наверняка человеку позволено помнить подобные вещи? Не помнить их было бы неправильно, думал Тай.

Разветвление дорог. Круговорот дней, времен года и лет. Жизнь иногда дарит любовь, часто — печаль. Если вам очень повезет — истинную дружбу. Иногда бывает война. Вы делаете все, что в ваших силах, чтобы создать для себя покой до того, как уйдете в ночь и оставите позади мир, как и все люди. И вас забудут или будут помнить, как позволит время или любовь…

Эпилог