– И любовница Чжана.
– Вау. А что Гастингс?
– Он остался к Эдде довольно равнодушным, хотя она, судя по всему, оказывала ему некоторые знаки внимания. Думаю, Гастингс просто боялся Чжана. Мало ли что тот подсыпет в виски.
– Удивительно. И что с ним дальше было?
– Пока не дочитал. Остановился на середине тридцатых, Гастингс в Лондоне, просится назад в разведку.
– Можно взглянуть на обложку? Сфотографирую, а когда включат Интернет – если включат когда-нибудь, – закажу по Амазону себе домой, приеду, а книга уже ждет меня. Мелкие радости онлайн-ада.
– Зачем? Я вам ее отдам в конце поездки! Дочитаю – и уже даже напишу рецензию, так что еще пара недель, и она ваша.
– Спасибо! Тогда теперь я закажу выпить. Опять бренди?
– Да, пожалуйста. Водка с соком довольно опасна, да и сок здесь ужасный.
Мы сидим за моим столом, накрытом зеленой скатертью. На столе – желтый круг от лампы с опаловым абажуром. Лампы стоят на всех столах нашего ряда, ряд слева темен, будто там объявили траур по покойным пассажирам, успевшим несколько раз вкусить пищи за вот этим и вот этим местом, а после покинуть Поднебесный Экспресс Жизни навсегда. Но буфет освещен, как обычно, сейчас он действительно выглядит, будто океанский лайнер былых времен, огромный, очертания его угадываются лишь по иллюминации, а вокруг – глубокая атлантическая или тихоокеанская мгла. На капитанском мостике – официант с асимметричными морщинками, второй, поставив перед нами напитки, убрав пустые бокалы, куда-то исчез. А нет, вот он появился с пылесосом и начинает уборку. Мы со Стивом делаем вид, что не замечаем этого – уходить не хочется. Завтра наверняка будет странный день.
– Что же вы будете делать?
– В каком смысле?
– Ну с Чжэн, со всеми этими хлопотами, формальностями, объяснениями…
– Ничего. Ничего не буду делать. Даже если бы и хотел, ничего не смог бы сделать – меня же вышвыривают отсюда. Чжэн отправят домой, к счастью, у нее нет родителей, только старший брат. Он все устроит. А я… а я… а я… ну, я, как и собирался, в Англию. Ничего, собственно, и не остается больше. Отправлюсь доживать в свой Оксфордшир.
– Стив, а вы до того видели ее приступы?
– Да, бывали. Но не такие сильные. Вообще я отчего-то был уверен, что от этого не умирают. Теперь буду знать, но вот это знание мне уже ни к чему. Приступы были, она иногда хваталась за горло, на мой вкус несколько мелодраматически, но видите – мелодрама стала драмой. Остался мелос. Но он не утешает, как я сказал, ни Шуберт, ни Малер.
– А что случилось за тем ужином?
– Каким ужином?
– Простите, обедом. Провел год в Китае и перенял местные привычки. То, что вечером, то обед, конечно! Так что случилось, Чжэн что-то не то заказала? Или принесли другое?
– В том-то и дело, что я не смог понять тогда, да и сейчас не понимаю. Они говорили на китайском. У Чжэн был довольно тяжелый характер, неровный, иногда она набрасывалась на людей по пустякам, в общем-то, довольно стервозно. Я решил тогда, за обедом, что это тот самый случай. Китайское блюдо, даже не помню какое, Чжэн показывала в меню, потом в тарелку и напористо что-то такое говорила официанту. Его реакция была удивительная – это я запомнил как раз. Официант стоял совершенно бесстрастный и спокойно вставлял короткие фразы. Обычно люди заводятся, когда сталкиваются с таким – а Чжэн нет, она была напористой, но не заводилась и даже не кричала. Потом они обменялись короткими репликами, Чжэн села за стол, официант ушел. Самое загадочное вот что: она спокойно доела блюдо, по поводу которого возмущалась. Потом сказала, что неважно себя чувствует, и ушла в купе. Вот и все. Потом не хотел беспокоить, так что даже не стал заходить перед сном. Раньше такое тоже бывало, она исчезала, приступ аллергии или еще что-нибудь, а потом она писала в чате, мол, все ОК, стало лучше. Да, но здесь нет Интернета, послания не получил.
– Печально.
– Да. Но интересно, еще часов в одиннадцать она была жива. Смотрела фильм, наверное, – я слышал из купе голоса.
– Странно, лэптопа на столике не было, неужели аккуратно убрала перед тем, как уснуть?
– Я тоже подумал. Хотя столик маленький, и эта ужасная коробка занимала половину его.
– Кстати, а что это такое? На удивление отвратительная вещь, особенно странно для Чжэн, она… она… кажется, она была человеком стиля.
– О, мы как-то даже поссорились из-за коробки. Я умолял Чжэн выкинуть эту гадость, но она ни в какую. Говорила, мол, это память. Привезла из Америки, она там училась. Причем коробка всегда была полупустая – украшения, совсем немного, другие мелочи. Чжэн утверждала, что это часть ее идентичности. А я ей: «Микки Маус – это тоже часть твоей идентичности? А общая вульгарность?» – «Да-да, – отвечала и смеялась: – Я злобная, неуязвимая, вульгарная и стремительная, как Микки-Маус». Вообще, да, доброй ее назвать было сложно. Медлительной тоже. Вульгарной… нет, наверное, по крайней мере внешне, нет. Но, как сказал бы один мой покойный нынче друг, у нее бывали вульгарные мысли. Мда. Питер, мы сплетничаем о покойных. Вот это и есть самое вульгарное.
– Простите, действительно нехорошо. Давайте о другом. Что у вас в Лондоне? Когда выйдет книга?
Разговор плавно утек в сторону и влился в могучую полноводную реку под названием Соцбанальность. Банальность милая, вежливая, тепловатая, общие знакомые, сплетни издательского мира, ядовитые рецензии, заговоры литагентов, прискорбное качество дармового вина на презентациях, персональные дела членов премиальных комитетов и, конечно, гонорары – размеры, аккуратность выплат, плюс общая картина упадка Республики Словесности. Стив был достаточно известен в довольно нешироком круге читателей поп-истории, зрителей бибисишных документальных фильмов о прошлом и настоящем отдаленных краев Земли, редакторов специальных подразделений больших издательств. Я не известен никому, но мне кое-кто известен – следствие приятельства с несколькими обитателями моего левоинтеллигентского лондонского заповедника. Так что разговор этот я мог поддерживать, где-то кивая утвердительно, где-то вставляя реплику, где-то угадывая, о ком или о чем идет речь, где-то делая вид, что угадал. На самом деле, пора расходиться, хотя завтра нас и просили прийти на завтрак на полчаса позже – в девять утра, уже после того, как экспресс отойдет от Y. Покидать его на станции нам строжайше запрещено, вагон запрут, все переговоры с внешним миром – через проводников и представителя «Древнего Пути», который любезно согласился посидеть в вагоне-ресторане с семи до половины десятого, специально, чтобы ответить на вопросы и просьбы пассажиров. Хотя он надеется, что вопросов не будет. И особенно просьб. Мы допили и встали.
– Удивительно, в коридоре пусто, тихо, будто мы одни в вагоне.
– Да, даже китаец не слушает последней речи Председателя Госсовета. Спит.
– Или строчит объяснительную в партком – так, кажется, это на русском, part-com?
– Точно! Похоже на dotcom…
– Ну вот он сидит и строчит отчет в свой dotcom…
– Которого не сможет переслать, пока не включат вайфай…
– Он отправит его с голубиной почтой…
Тихие смешки, шепотом. Странное завершение полного смерти дня.
– Но ваш соотечественник тоже, наверное, пишет отчет. В свой dotcom.
– Не думаю. Володя сначала всполошился, мол, вдруг журналисты пронюхают, что в вагоне, где он ехал, внезапно умерли два человека, но я его успокоил, ведь журналисты здесь для другого. Они нюхают только по распоряжению собственного dotcom’а. Так что соотечественник мой сейчас спит без сновидений, или слушает музыку в наушниках, или раскладывает на телефоне пасьянс.
– Или пьет водку.
– Вряд ли. Эти уже не так пьют, к тому же он боится немного, чужие люди, языка не знает, как бы чего не вышло. Нет. Да и где он возьмет столько водки? С собой из X. тащит?
– Там же, где Улоф брал виски.
– Не думаю, у Улофа был запас в X., основательный запас, он его наверняка пополнял – ведь жил в Китае уже несколько лет. Несложно из командировки в Европу привезти, из Америки, гости приезжают и так далее. Да и здесь в магазине можно купить, правда, дороговато. Другой вопрос, как он от подруги прятал.
– Вот, именно! Я рискнул осторожно спросить Донгмей, когда тело унесли и мы ждали представителя компании, помните, мы стояли, как… как… как…
– Как ягнята перед закланием…
– Как монашки перед причастием…
– Как очередь в кабинет дантиста…
– Или в ожидании анализа на раковые клетки…
– На ВИЧ…
– Не актуально, его уже лечат…
– Хорошо, на паспортный контроль в Китае…
– В вашем Sri-metier-war…
– В нашем Gap-weak…
– И я спросил ее, как же это с ним такое могло случиться. Допился до смерти, и где? в межконтинентальном экспрессе. Ну не мог же я сказать, что надо следить за алкоголиком, раз уж ты невеста.
– Да, было бы грубо. Как минимум невежливо.
– Именно. Потому я спросил, что с ним случилось, и точка. А Донгмей не знает, с собой он не вез ничего, она уверена, так как сама его багаж укладывала. А в купе спрятать негде. Официантов после первого вечера она попросила Улофу алкоголь не продавать. Но он же брал где-то?
– Кто-то наливал ему фляжку в туалете? Странно. И кто, и зачем.
– Так поступить мог только настоящий друг.
Мы стояли у купе Стива, он все медлил, и я знал почему. Но ведь и вправду пора. Из купе дальше по коридору тихонько вышел Дараз. Увидев нас, он улыбнулся и приложил палец к губам, кивнув на дверь, которую только что осторожно прикрыл. Ага, значит, Од спит. Скорбные перипетии этого дня поколебали даже самых стойких, Дараз так и не переоделся после вечернего выхода в ресторан, узкие джинсы, прекрасная мягкая клетчатая рубашка, пиджак с золочеными булавками на рукавах – и это притом, что он нес в конец вагона всего-навсего мусорный пакет. Впрочем, настоящие джентльмены тщательно готовятся даже к встрече с мусорным бачком. Вот как надо жить. Осторожно передвигаясь, чтобы не шуметь пустыми бутылками и банками, Дараз добрался до нас, но тут вагон качнуло, и он, чтобы не упасть, схватился за стену коридора. Я поразился его ловкости, ведь рука едва миновала мое лицо, блестящие желтые лопаточки на темно-синей ткани мелькнули в опасной близости. Чем еще могилу копать, как не з