Но вот эти все герры, господа, месье, сэры и прочие синьоры, что славно попонтировали, поставив по десять миллионов смертей на каждую пульку, выпущенную слабоумным сербом в жестковыйного эрцгерцога и его несчастную супругу из бельгийского пистолета FN Model 1910? Пуля в мужа, пуля в жену – и в ближайшие четыре года сотрем с доски двадцать миллионов. Уверен, что три четверти из убитых никогда не слыхали о городе Сараево. А когда все кончилось, на этом гуманистическом, христианском, демократичнейшем из континентов, давшем миру Вольтера, Канта и Льва Толстого, отвлеченно, академически задались вопросами «почему?» и «зачем?», а не «кто?»; и действительно, отчего бы не поинтересоваться тогда, мол, а где они, эти ребята с моржовыми усами, в цилиндре и с тростью, хорошо воспитанные и образованные, человеколюбивые и благонамеренные, где они висят, на каких фонарях, в каких их судят судах или вообще без суда? Ну, кому-то не повезло, русским, как водится, их свои же укокошили, кого на Урале, кого в бывшем Петербурге, а вот остальные? Болтаются в петлях? Жрут тюремную баланду и сожалеют о содеянном? Отнюдь. Кто-то, спонтировавший неудачно, отправился в тихое комфортабельное изгнание в тихую комфортабельную страну по соседству; остальных же – почти всех, кстати, – уже через год можно было обнаружить в прекрасном городе Париже, они там собрались и важно обсуждали, как им обустроить жизнь после столь прискорбного происшествия, принявшего – surprise! surprise! – всемирный характер. Ну а потом и понеслось – парады, памятники, исторические и не очень книги, мы будем всегда помнить подвиг тех, кто… Подвиг тех, кого вы загубили просто так, по глупости в лучшем случае; они сгнили в окопах или разорваны снарядом на молекулы, а вы так, ничего себе, пожили, написали мемуары и скончались в кругу безутешной семьи. Кстати, если вспомнить математику, то ведь любопытно выходит: тридцать – сорок китайских миллионов, стертых с досочки жизни Кормчим, они же в процентном выражении к общему количеству населения меньше тех двадцати, которыми уплатили за экономный расход боеприпасов в отдельно взятом боснийском городе. И молчок. О страданиях простого человека поговорим, конечно, и роман напишем, и кино снимем. Но если спросят, мол, «whodunit?», тут мы уйдем в сторону, ведь дело давнее и непростое, призрачно все в этом мире бушующем, никто не виноват, время было такое, политика, геополитика, сами понимаете. Почитайте вот мемуары Черчилля. Или биографию Пуанкаре. Вы слыхали, у него была смешная кличка: «Пуанкаре-война»? Обхохочешься, не так ли? Французы – остроумный народ. Весьма.
Как же тогда «преступление и наказание»? За первым должно следовать второе, иначе какой смысл считать себя тем, кем мы себя считаем? Причем наказание непременно двойное: со стороны Царя Иудейского и со стороны Порфирия Петровича. Насчет первого нынче это уж как получится, в зависимости от приписки каждого отдельного индивидуума к духовному департаменту, а вот от пристава следственных дел, от него не должен уйти никто. Он выяснит, кто прав, кто виноват, whodunit. Кто злодейство совершил. Выяснит, передаст человеку в дурацком парике, тот скажет свое веское – и дальше мертвый дом, а кое-где и последняя трапеза перед казнью, меню прилагается. Недавно читал, что в одном из благословенных штатов благословенных Штатов решили урезать расходы на этот вид одноразового питания, мол, зажрались совсем висельники. Скромнее надо быть в последних желаниях. Все так, и все фейк. Главных не наказывают почти никогда, даже если преступление вот оно, перед глазами. Вернемся, к примеру, в город Сараево, 28 июня 1914 года. Главный заговорщик расставил нескольких подручных по пути следования эрцгерцога со свитой. Первые двое струсили и пропустили кортеж, третий, по имени Неделько Чабринович, швырнул бомбу, но не очень удачно, она взорвалась лишь под четвертым авто, вообще никого не убив. Дальше начинается чарличаплин; собственно, он уже начался с того момента, когда гг. Мухамед Мехмедбашич и Васо Чубрилович упустили момент сделать свои имена нарицательными вроде их подельника Принципа. Так вот, Чабринович швыряет бомбу, она взрывается не там и некстати, террорист принимает смелое решение покончить с собой. Он принимает цианистый калий и бросается с моста в реку Миляцка. Увы, яд выдохся, бедный Чабринович блюет, но не умирает. Не получается у него и утонуть, глубина реки под мостом 10 сантиметров. Чабриновича вытащили на берег и изрядно поколотили, кортеж эрцгерцога продолжил свой путь, но уже настолько бестолковым образом, что Гаврила таки подбирается к наследнику австро-венгерского престола и выпускает две свои бесценные пульки. Чарличаплин кончается, начинается гулливер, история про йеху. Десятки миллионов людей принимаются мочить друг друга почем зря. Ну и кого тут назначим виновным? Некоего Данилу Илича, что руководил подпольной группой «Черная рука» и составил заговор? Ну да, его поймали и расстреляли. Остальных, кстати, почти никого – им не было двадцати, по законам империи, таких не кормили последним ужином, а отправляли надолго голодать в тюрьму. Там Принцип с Чабриновичем и умерли, в тюрьме одного города с известным сегодня названием Терезин. Есть искушение заметить, что, промахнись померший в Терезине Принцип, тридцать лет спустя в том же Терезине не было бы того, что там тогда происходило. Кстати, не все сараевские чарличаплины оперативно переместились на тот свет: господин Мехмедбашич дожил до Второй мировой, чтобы быть убитым еще большими гуманистами – усташами, а другой, Чубрилович, и вовсе выучился, стал профессором истории, советником Тито и даже министром сельского хозяйства. Ну что тут скажешь?
И вправду, что тут скажешь? Кто виноват? Кто преступник? Австрийский угнетатель? Сербский заговорщик? Русский или немецкий министр? Французский генерал? Крупп? Или рядовые Иванов, Смит и Мюллер? Кого будем кормить прощальным ужином? Кого казнить нельзя помиловать? Получается, некого, да и зачем, и так двадцать миллионов удушегубили. Но, заметим, в отличие от душегубства «Большого скачка», которое вспоминают с неохотой, или не вспоминают, или просто (довольно подло, впрочем) разводят руками, с тем, что началось жарким летом 1914-го, дело обстоит иначе. Фанфары, ученые споры, меморабилия. А вы говорите: Восток не считает потерь. Ага. Все это вранье, корыстное и глупое разом. Надо же, наконец, признаться, хотя бы самим себе, потихоньку: нам все равно. Умер-шмумер. Убил-шмубил. Это в детективах интересно, кто виноват; потому детективы так любят, что они не о жизни, они о другом – об идеале, где причина порождает следствие, а преступление – наказание. А здесь, в жизни, сплошное мельтешение атомов, мечутся, глупые, туда-сюда, ничего не понимая, как щенята, складываются во всякие смешные комбинации вроде фигуры из трех пальцев. Эта фигура над нами и парит в данный момент, всепроникающая и безразличная, как солнце в знойный летний день тысяча девятьсот четырнадцатого. И серб ушел, постукивая в бубен.
Не придут в купе и не убьют. Увы и ах. Надо попытаться уснуть. Уже почти утро. Хватит фантазий. Пора привыкнуть к вычитанию: минус два, хорошо, пусть будет минус два. Со временем все перестает казаться ужасным и даже странным, привычка тому порука. Открою-ка черный томик, что всегда лежит здесь, под рукой, на столике. «…Разум мой с той поры научил меня, что осуждать что бы то ни было с такой решительностью, как ложное и невозможное, – значит приписывать себе преимущество знать границы и пределы воли господней и могущества матери нашей природы; а также потому, что нет на свете большего безумия, чем мерить их мерой наших способностей и нашей осведомленности. Если мы зовем диковинным или чудесным недоступное нашему разуму, то сколько же таких чудес непрерывно предстает нашему взору! Вспомним, сквозь какие туманы и как неуверенно приходим мы к познанию большей части вещей, с которыми постоянно имеем дело, – и мы поймем, разумеется, что если они перестали казаться нам странными, то причина этому скорее привычка, нежели знание,
Iam nemo, fessus satiate videndi,
Suspicere in coeli dignatur lucida tempia?
и что, если бы эти же вещи предстали перед нами впервые, мы сочли бы их столь же или даже более невероятными, чем воспринимаемые нами как таковые…»
4
Тряхнуло, неглубокий сон ссыпался куда-то в затылок. Встали. За окном говорят, громко говорят на китайском. Черт. Сколько времени? Семь утра. Спал часа два, не больше, но странная бодрость, даже легкость. Ничего, две недели впереди, отосплюсь. Надо выйти в коридор, что ли, посмотреть, какой он, город Y.
Конечно, никакого города за окном не видать – только перрон, на нем несколько полицейских, пара человек в штатском, носильщики в мышиной форме. Серый свет, как обычно, ни намека на то, что мир, солнце, желтый, красный или зеленый, не говоря уже о просто белом, где-то существуют. Есть только эта платформа, тщательно выметенная, на ней стоят и передвигаются дюжина озябших мужчин. Впрочем, почти никто не скукожился, даже воротники не подняли. Двое курят, и огоньки сигарет обнадеживают – они все-таки другого цвета, они горят, живут, сигареты, вспыхивая, движутся к своему концу, а не стынут в ровно освещенном сером четырехугольнике. В конце коридора, у закрытой двери сидят в полной форме проводники. Понятно, межконтинентального вагона не откроют, так что им дежурить – вдруг кто-то из пассажиров решит сбежать и остаться навсегда в Поднебесной Народной Республике? В другом конце коридора, сквозь стекло двери, ведущей в тамбур, видно, что дверь в вагон-ресторан заперта. Наверное, с той стороны сидят и дежурят официанты. Интересно, что на них? Полное официантское обмундирование? Или есть какая-то другая специальная форма для торжественных случаев, связанных с государственным интересом? Мундиры? Фуражки с кокардами? Эполеты с бахромой? Сапоги со шпорами? Вооружены ли они? Мне нравится думать, что они сидят там молча, с прямыми спинами, друг против друга по бокам запертой двери, в полном обмундировании маньчжурского дворцового стражника, в руках – алебарды. Впрочем, не знаю, чем была вооружена дворцовая стража правителей династии Цин, скажем, XVIII века или XIX-го, не столь важно, кажется, там мало, что изменилось. Надо бы спросить, но кого, в отсутствии гугла? Кстати, гугл. Проверим. Нет, никаких интернетов не наблюдается. Обманули. Скажут потом, мол, приносим глубочайшие извинения, не смогли починить, пока стояли в прекрасном городе Y. Придется потерпеть до границы. Осталось относительно недолго. Пока же, чтобы как-то компенсировать неудобства, связанные с отсутствием Интернета, мы за счет компании устроим пассажирам торжественный обед с бесплатными напитками китайского производства. Как известно, история некоторых из них затеряна глубоко в прошлом. Есть свидетельства, что еще в эпоху династии Юань в некоторых провинциях открыли секрет возгонки закваски из сорго…