кивались на непробиваемую стену.
– Не будет промеж нас згоды[87], – остался он непреклонным.
Получалось, что бой неизбежен.
– Ну что ж, коль ты так хочешь, будем драться, – вздохнул я.
– И ясновельможные паны хотят доподлинно знать, что ныне в твоем сапоге ничего нет, – напомнил он.
У-у-у, как все запущено.
Какая уж тут згода при эдаком гоноре?
Но протестовать против такой наглости не стал – разувшись, я небрежно бросил один сапог за другим к ногам Михая.
Правда, самолично проверять их он не стал, постеснялся. Вместо него это сделал один из поединщиков, чем-то похожий на Готарда – такой же кряжистый и белокурый гигант.
– Помнится, выбор оружия за ответчиком? – в свою очередь мстительно осведомился я, обуваясь заново.
Огоньчик молча склонил голову в знак согласия.
– Значит, менять ничего не станем и все оставим как на «божьем суде». Так будет лучше, поскольку сидеть тут целых семь дней я не собираюсь.
– Мы можем сопровождать, – буркнул Огоньчик.
– И как ты себе это представляешь? – поинтересовался я, предупредив: – При таком настрое моих стрельцов к твоим людям драка начнется самое позднее сегодня же вечером, так что драться я буду со всеми сразу.
– Как сразу? – оторопел Михай.
– По очереди, разумеется, – пояснил я, – но с одним за другим, и из оружия только руки, а учитывая, что ты даже не хочешь меня слушать, поверив какому-то мяснику и пану Скамейкину, что, согласись, не совсем по правилам, да и тут не доверяешь мне ни в чем, на поединках тоже не будет правил. Никаких.
– То есть как? – вновь не понял Огоньчик.
– Ты что, не был на «божьем суде»? – удивился я.
Михай замялся, но после некоторой паузы все-таки ответил, пристально глядя мне в глаза:
– Я был слишком занят – отпевал друга. – И пояснил: – Тебя.
Вот даже как. Ну хорошо. Что ж, поясним еще раз, как это должно выглядеть, и я принялся растолковывать, что имеется в виду, включая судей.
– А они зачем? – осведомился Огоньчик. – Ты же сам сказал, что бой без правил.
Пришлось пояснить, что право у них единственное – видя положение своего бойца безнадежным, они могут вслух признать его поражение, тем самым закончив поединок и не доводя его до смертоубийства.
– Так ты все-таки боишься, – сузил глаза он.
– Мне жаль, что ты так подумал обо мне, – тихо произнес я, предположив: – Очевидно, ты несколько перепил накануне… на похоронах своего друга. Что ж, пусть будет только один, который с вашей стороны. Мне он ни к чему, ибо я намерен до конца отстаивать свое честное имя и ни просить о пощаде, ни принимать ее все равно не собираюсь.
Пока я рассказывал, заодно и неторопливо раздевался.
– А… это зачем? – удивился он.
– Твои могут оставаться в одежде, – проворчал я. – Это уж как кому удобнее. – И кафтан полетел на траву.
Мне и впрямь было бы в нем не очень. Он же становой, то есть приталенный, поэтому в предстоящих поединках мог послужить изрядной помехой.
– А… что… рубаху тоже?
Я молча кивнул, припомнив Готарда и его попытки облапить меня, но затем, возвращая должок за снятые сапоги, язвительно заметил:
– К тому же ты забыл проверить, вдруг у меня на груди ладанка с мощами, вот я и хочу показать, что ее нет.
– С какими мощами? – не понял он.
Я вспомнил Микеланджело и его эскизы, которые он делал для своей будущей картины, и ехидно уточнил:
– Самсона Несокрушимого.
– А обратно надевать не станешь? – уставился он на рубаху, небрежно брошенную поверх кафтана.
– Это ведь «божий суд», а господь, конечно, у нас всевидящий, так что и без того узнает, на чьей стороне правда, но это я для удобства всевышнего, дабы ему не пришлось щуриться, – невозмутимо ответил я, кивнув на свои повязки.
Огоньчик ничего не сказал, продолжая хмуро таращиться на них.
– А что, тебе о них тоже никто не рассказывал? – удивился я.
Тот молча покачал головой. Вид у него был по-прежнему недоумевающий.
– Выходит, ты заранее, еще выезжая из Москвы, знал, что придется драться? – Он указал на мои руки.
Я поначалу даже не понял, что он имеет в виду, и лишь потом дошло. Оказывается, Михай решил, будто эти повязки являются у меня чем-то вроде специальных приспособлений, предназначенных для удобства боя.
Вот балда. Знал бы он, как они мешают мне, стягивая мышцы. Правая рука куда ни шло – там польская сабля чиркнула ниже локтя и разрез даже не дошел до запястья, а вот порез на левой был куда глубже и длиннее, так что повязка захватывала еще и бицепс.
Хорошо хоть, что локоть оставался свободным, иначе совсем караул.
Пришлось пояснить про раны, но и тут, судя по насмешливо поблескивавшим глазам Огоньчика, он мне поначалу не поверил и даже заявил, что Микола-мясник, которого я обвиняю во лжи, пользуясь его отсутствием, на самом деле в сравнении со мной правдивец каких свет не видывал.
Мол, одолеть Готарда и здоровому человеку очень тяжело, а уж раненому…
Масла в огонь подлил тот самый белокурый детина, проверявший несколькими минутами ранее мои сапоги.
– А под ними у ясновельможного князя ничего нет? – хладнокровно осведомился он.
Правда, даже для кипевшего от негодования Михая это стало явным перебором.
– Кшиштоф, ты в своем уме?! – яростно напустился он на него, и детина, что-то недовольно ворча себе под нос, вернулся на прежнее место, встав рядом со своими тринадцатью товарищами.
– Ну что ты, все в порядке, – усмехнулся я. – К тому же мне все равно надо перебинтовать руки потуже, так что пусть пан Кшиштоф полюбуется. – И подозвал Дубца.
Тот с готовностью метнулся к возку, в котором ехала Любава.
Вообще-то я хотел отправить ее на струге, но она клялась и божилась, что в дороге обузой не будет, потому как ведает кой-какие травы и может подсобить, ежели что, и мне, и моим раненым, и я, подумав, переиначил.
Да и удобнее было ребятам в возке. Трясет, конечно, но зато можно расслабиться, а это немаловажно. Так-то их сунуть в него не моги и думать – позор, а коли не просто сидят, но по делу, охраняя Любаву, – совсем иное.
В возке у нас хранилась и запасная ткань для перевязок. Однако, узнав, в чем дело, Любава сама решила перевязать мне руки.
Когда девушка раскрутила первую старую повязку, что покороче, на правой, Михай прикусил губу. При виде второй оголенной руки он отшатнулся и ошарашенно спросил:
– И ты собираешься с этим драться?!
– Ну да, – невозмутимо подтвердил я. – Как с Готардом.
– Но… как?! По-моему, даже саблей было бы куда сподручнее.
– Не спорю, – охотно согласился я. – Да и ты многому меня научил, так что гораздо сподручнее. Только бог на стороне правды, а не силы. Во всяком случае, очень хочется в это верить. И к тому же я… не желаю убивать тебя.
– Я должен переговорить со своими товарищами, – выпалил Огоньчик и почти бегом устремился к своим.
– Эх, тебе бы настой али мазь какую, – робко вздохнула Любава.
– Выкинул ее князь, – проворчал помогавший ей Дубец.
– Пошто?! – изумилась она. – Ныне как бы она славно сгодилась…
Я вспомнил мазь царских медиков и криво усмехнулся.
Рейблингер, выполняя царское повеление, явился ко мне с ней на следующее утро, накануне венчания Дмитрия на царство. Было некогда, и от перевязки я отказался, сказав, что было бы лекарство, а уж намазать смогут и мои гвардейцы.
Чтоб не обижать лекаря, я не просто похвалил мазь, но и попросил написать состав. Дело в том, что фирменной, от Петровны, вообще было на нуле, а на всех раненых того количества, содержащегося в принесенной им склянке, хватило бы от силы на пару дней, не больше.
Я-то по наивности полагал, что травы на Руси везде одинаковы, собирать их легко – лето на дворе, а в каких пропорциях смешивать и как готовить – он мне напишет.
Он дал. Я недоуменно поглядел на протянутый лист, ничего не понимая. Мало того что почерк скверный – оказывается, врачи страдали этим еще в семнадцатом веке, – так еще и латынь.
Пришлось попросить продиктовать, и тут-то выяснилось, что помимо трав в состав мази входят и еще кое-какие ингредиенты, каковые мне очень не понравились, причем настолько, что я даже отложил перо в сторону, сказав, что и так все запомню.
Разумеется, запоминать я не собирался, равно как и пользоваться этим снадобьем, поклявшись сразу после ухода доктора выкинуть склянку на помойку, что и сделал по моему приказу недоумевающий Дубец.
Особенно не по душе мне пришлась одна из составляющих – ртуть.
Понимаю, что все есть яд и все есть лекарство, а важна лишь доза, которая в данном случае была ничтожной, какие-то граны, которые гораздо меньше грамма. Но все равно накладывать на открытую рану мазь, в состав которой входит ядовитый тяжелый металл, я никогда не стану.
Хватит и того, что я по доброй воле влил в себя дрянь моей ключницы, но там-то нужно было для дела, а тут…
– Бракованная она была, – буркнул я Любаве. – Срок годности кончился.
Она непонимающе уставилась на меня.
– Прокисла, – пояснил я и поторопил: – Да ты туже перетягивай.
Девушка послушно закивала головой, стараясь угодить.
– И не бойся, – ободрил я, заметив, как дрожат ее руки. – Неужели не поняла еще, что сейчас вместо боя начнется всеобщее братание?
– С ентими? – удивилась она.
– Ну да, – уверенно сказал я. – Думаешь, пан Огоньчик пошел к своим просто так? Да ничего подобного. Сейчас он вернется, и ты сама увидишь. Они ж считают себя лыцарями, так что навряд ли унизят себя поединком с раненым.
Любава ничего не ответила, но в ее взгляде явно читалось сомнение.
Ну и ладно, сейчас сама убедится, кто из нас прав.
Но права оказалась она.
Глава 33Бои без правил
Огоньчик вернулся сконфуженный донельзя. В глаза он мне смотреть избегал. Не отворачивался, нет, но глядел куда-то на мое правое ухо.