— И все-таки, что мы будем делать? — спросила водоросль голосом Юмазиса. — Надо думать скорее, пока не начался отлив.
Риль покивала и присела рядом с Приссом, стараясь не уколоться о тонкие иглы, растущие из его груди и боков.
— Я хочу спокойствия, — сказал он.
— Мы знаем.
— Тишины.
— Да.
— И одиночества.
— Да.
— Чтобы никто и никогда.
— Похоже, таких мест на свете нет. Даже если мы выгрызем для вас пещеру в монолитной скале, глубоко под землей, туда непременно вломятся дружелюбные и общительные гномы с женами и детьми. И хорошо, если только они.
Присс ссутулился:
— Только не дети! Умоляю вас! Только не дети.
— Может, убить вас? — серьезно поинтересовалась Риль.
— Может быть.
— А смысл? — вмешался Юмазис — В Ристаговых Подземельях нет одиночных камер.
— Пожалуй. Тогда там должно быть весьма тесно. Они помолчали. Недоуменно щурясь, Риль рассматривала свои штаны. По мягкой коричневой ткани суетливо сновали крупные блестящие жуки. Они шевелили усиками, сучили лапками и всем видом показывали, что находятся на своем законном месте.
— Какое здесь сильное течение! — воскликнул Юмазис. — Так и относит в сторону!
— Красавка моя, шептал Присс… — Красавка…
— Рыбки! Смотрите, какие рыбки! Радужные! Не распугайте!
— Похож на кленового листегрыза, — рассуждала Риль, поглаживая одного из жучков по гладкой спинке, — только вот жвалы… Меня определенно смущают жвалы.
— Гляди, она к тебе плывет!
— Какой аромат был…
Светильник замигал, зачадил и погас. В темноте клубы дыма казались особенно густыми, тяжелыми, очень вещественными. Сквозь щели в ставнях пробивались пыльные лучики.
— У меня есть идея, — сказала вдруг Риль, отбросив со лба волосы. — Не хотите послушать?
— Что же это была за идея? — Баулик легонько подергал спутницу за край плаща.
Та смотрела в сторону.
— Безумие.
— Что?
— Это было безумие.
Риль снова замолчала и не вымолвила ни слова, до тех пор пока на горизонте не замаячила черепичная крыша большой придорожной гостиницы.
— Оставим там коней. Они нам пока не понадобятся. Хозяин гостиницы был красен, дороден и потлив. Скрестив на груди волосатые лапищи, он приветственно бубнил;
— Угодно ли комнату? Только утром освободился отличный номер с балконом и ванной. Как раз для знатной дамы! И каморочка для слуги имеется. Сторгуемся на трех монетах?
— Я не слуга! — обиделся Баулик. — Я монах. Инок. Смиренный служитель Отца нашего Непостижимого, пред коим склоняется все сущее, покорное Его бесконечной власти, исполненной извечной мудростью, — затараторил он, вспомнив, что уже сутки не молился. — Ибо Он есмь единственная правда мира, и свет, и жизнь, и воздух.
— О! Сам сказал, что служитель!
— Но не слуга.
— Подумаешь, разница. Огромная!
— Нам конюшню, — прервала спор Риль. — На день.
— Коню-ю-юшню, — разочарованно протянул хозяин. Его сизый облупленный нос презрительно сморщился.
— Тогда, девка, шуруй сама за сеном. Некогда мне тут с вами цацкаться.
Риль не сдвинулась с места.
— Для лошадей, само собой разумеется, — Она подбросила в воздух увесистый мешочек.
Мешочек убедительно звякнул.
— Накормить, напоить, почистить. Со всем возможным старанием. Вернусь, проверю.
Хозяин истово закивал:
— Слушаю, сударыня! Как конька-то величать вашего?
— Это так важно? Фаворитом.
— А мою кобылу — Лучитией! — поспешно добавил Баулик.
Когда здание гостиницы скрылось за холмом, монах спросил:
— А почему вы его колдовством не проучили? — Голос его слегка прерывался: у Риль оказалась на редкость стремительная походка.
— За что?
— За невежливость. Разве так можно себя вести? Ужасный чурбан!
Она пожала плечами:
— Не хватало мне еще свое превосходство всяким чурбанам доказывать.
— Но…
— Глупости это, Баулик.
— Его надо было проучить! — настаивал тот.
— А ты не находишь, что подобные мысли не должны посещать ум чернеца?
У подножия холма они остановились и перевели дух. Риль наполнила флягу в протекавшем неподалеку ручейке и, опустившись на землю, усадила рядом монаха.
— То, что случилось тогда в оазисе, — чудовищно. Отвратительно… — Она запнулась, подыскивая слова, Мы с Юмазисом были не в себе, хотя это, конечно, не оправдание. Я до сих пор не понимаю, как мы могли… Как мы могли создать… Совершить такое.
— О чем вы?
— Сейчас поймешь. Надень маску. — Риль протянула ему кусок вышитого сатина.
Баулик покорно нацепил ткань на лицо и завязал тесемочки.
— Магическая? — спросил он.
— Да. Погоди. Не мешай мне.
Покорно вздохнув, монах встал и отошел подальше, к зарослям крапивы. Тем временем Риль сложила ладони лодочкой и, опустив голову, что-то зашептала. Потом выкрикнула несколько звенящих непонятных слов. Воздух перед ней оплыл, обнажая режущий глаза прямоугольник.
— Идем, — сказала она, протягивая монаху руку. — Смотри только вниз.
Баулик внутренне сжался, но ничего особенного не произошло. На мгновение солнце погасло, а потом вспыхнуло куда ярче прежнего. Под ногами зашуршал сероватый песок.
— Прибыли, — объявила Риль.
— Теперь куда? — спросил Баулик, затравленно оглядываясь.
Здесь господствовал ветер. Он налетал жаркими порывами, обжигал и царапал кожу, забирался под одежду.
— Прямо.
— Глаза болят, — пожаловался монах несколько минут спустя. — И слезятся.
— А у меня, можно подумать, не болят.
— Ну, у вас там примеси всякие эльфийские. В крови. Риль угрожающе зарычала:
— Если тебя что-то не устраивает — можешь вернуться.
— Пешком, что ли?
— Как угодно. Это, знаешь ли, твои проблемы.
— Нет.
— Что — нет?
— Я не могу вас бросить здесь одну! — Он выпятил грудь.
— Спасибо.
— Ах, не за что. Я всего лишь следую заветам Отца нашего Непостижимого, озаряющего светом своим весь мир бесконечный, населенный существами Ему покорными, и ласковыми, и кроткими. Ибо Он есмь тепло, Он есмь пламя, Он есмь жизнь, — забормотал Баулик, ускоряя шаг.
На первый скелет путники наткнулись минут через пятнадцать. Он лежал на ребристом песке — изъеденный, жалкий, — широко раскрыв беззубый рот. Чуть поодаль валялся полузасыпанный резной посох.
— Кто он? — испуганно спросил монах.
— Понятия не имею. Судя по всему — человек.
— Но что с ним?
— Он умер. По-моему, это очевидно. — В голосе Риль прозвучали такие странные нотки, что Баулик предпочел заткнуться.
Они перебрались через серповидный бархан и остановились. Вокруг царили смерть и разрушение. Повсюду виднелись обломки камней, коряги, человеческие кости. Костей было особенно много — маленьких и больших, почти целых и изломанных, словно здесь погиб несчетный полк солдат. Но не на черепа и не на остатки когда-то величественных стен смотрел монах.
Посредине бывшего оазиса росло огромное уродливое дерево. Его корни цепко впивались в иссушенную почву, а голые колючие ветви тянулись к стоящему в зените солнцу. Густые капли смолы стекали по стволу, срывались с сучьев на землю.
— Отец Непостижимый…
Дерево вызывало страх, Панически хотелось развернуться и бежать, бежать прочь, чтобы только не видеть этого жуткого силуэта на фоне белесого неба.
— Что это? — прошептал Баулик, уже подозревая истину.
— Это он. Тробан Присс, письмоводитель, — одними губами ответила Риль.
Застывая, смола образовывала на песке черные бугристые наросты, распространяющие резкий коричный запах.
— То, что он выделяет, — сильнейший яд. Чтобы никто не захотел подойти к нему ближе чем на милю. Никто и никогда.
Здесь не было даже змей, даже вездесущих ящерок, даже насекомых.
— Нам казалось, что идея великолепна. И сам Присс пришел от нее в восторг. Он говорил, что всегда мечтал полностью вникнуть в жизнь растений, понять…
Широко раскрыв глаза, Баулик смотрел на волнующуюся мощную крону.
— Я не помню, как все случилось. Как мы превратили его. — Она перевела дыхание. — Очнулась я от крика. Стоя на коленях перед деревом, Юмазис кричал — хрипло, дико, болезненно. Оазис был мертв.
— Почему же вы не вернули Приссу прежний облик?
— Мы не могли. Сделать человека чудовищем несоизмеримо проще, чем чудовище — человеком.
Монах робко погладил Риль по руке:
— А может, ему так лучше?
— Некоторое время ему действительно было лучше. Но потом сюда снова потянулись люди.
— Зачем?!
— За ядом. За смертельным, эффективнейшим ядом.
— Боги небесные!
— Кого-то интересовала сама отрава, кого-то — золото, что можно за нее получить. — Риль подошла к дереву и прижалась щекой к его сухой коре. — Они умирали здесь десятками. Сотнями. Но некоторым удавалось спастись. Потому паломничество продолжалось. Лет двадцать назад один кретин распустил слух о том, что это место — священная роща самого Ристага, символ его ярости и гнева.
Она стиснула кулаки:
— Роща! Казалось бы, ничего глупее и придумать невозможно! Но народ поверил. Все так любят красивые и значительные легенды.
Бешеный порыв ветра заставил ее замолчать. Песок поднимался в воздух, заслоняя небо. Вместе с ним отрывались от земли и летели ветхие лоскутки, бывшие когда-то одеждой, обломки костей, куски кожи.
— И вы не могли помочь? — спросил Баулик.
— Кому? Людям? Приссу?
— Приссу.
— Я боялась снова ошибиться, потому вернулась в Академию. Я должна была все обдумать. И еще многому научиться.
— А как же Юмазис?
— Он повредился. Сошел с ума. Твердил, что не может этого вынести. Что мы — уроды, твари, которым нет места на этом свете. Он пытался покончить с собой. Пытался убить меня. Потом успокоился, словно принял какое-то решение. Однажды ночью он ушел. И долгие годы я ничего не знала о его судьбе.
Риль задумчиво склонила голову. В ярком солнечном свете ее волосы были ослепительно золотыми. Минуту спустя она повернулась к Баулику: