Монахиня пронзила его своим стеклянным глазом. Гонзалес, школьный придурок. Он вжался в стену и втянул поглубже голову в плечи, ухмыляясь от смущения.
– Ты! – вымолвила монахиня. – Я так и знала!
Тот беспомощно осклабился.
– Мальчикам восьмого класса просьба немедленно собраться в классной комнате, как только мы покинем Церковь. Девочки могут идти домой.
Они прошли по церковному двору в молчании – Родригес, Морган, Килрой, Хайлман, Бандини, О'Брай-ен, О'Лири, Харрингтон и все остальные. Никто не произнес ни слова, пока поднимались по лестнице и подходили к своим партам на втором этаже. Немо таращились на припавшую пылью Розину парту, на ее учебники, до сих пор лежавшие на полочке. Затем вошла сестра Селия.
– Родители Розы попросили вас, мальчики, нести завтра гроб. Кто хочет, попрошу поднять руки.
Семь рук взметнулись к потолку. Монахиня подумала над каждым добровольцем, вызывая всех по именам. Те выходили вперед: Харрингтон, Килрой, О'Брай-ен, О'Лири, Бандини. Артуро стоял среди избранных, рядом с Харрингтоном и Килроем. Над Артуро Бандини сестра Селия глубоко задумалась.
– Нет, Артуро, – наконец произнесла она. – Боюсь, ты недостаточно силен.
– Но я же сильный! – возмутился тот, сжигая взглядом Килроя, О'Браейна, Хайлмана. Недостаточно силен! Они выше его на голову, но бывали случаи, когда он им всем прописывал. Не-а, он мог всыпать любой парочке их, в любое время дня или ночи.
– Нет, Артуро. Сядь, пожалуйста. Морган, подойди сюда.
Он сел, горько ухмыляясь такой иронии. Ах, Роза! Да он мог бы пронести ее на руках тыщу миль, на своих собственных двух руках до сотни могил и обратно, однако в глазах сестры Селии он недостаточно силен. Ох, эти монашки! Такие милые и нежные – и такие дуры. Они все на сестру Селию похожи: видят одним здоровым глазом, а другой – слеп и никчемен. И тут он понял, что никого не должен ненавидеть, однако пересилить себя не мог: сестру Селию он ненавидел.
Полный цинизма и отвращения, он спустился по парадной лестнице в зимний ветреный день. Холодало. Опустив голову и засунув руки в карманы, он зашагал домой. Дойдя до угла и подняв взгляд, на другой стороне улицы он заметил Герти Уильямс: ее тощие лопатки перекатывались под красной шерстяной курткой, обтягивавшей узкие бедра. Она шла медленно, руки в карманах. Артуро заскрипел зубами, снова вспомнив ее записку. Роза тебя ненавидит, и ты заставил ее дрожать. Тут Герти его услышала: он только что ступил на ее тротуар. Увидела его и зашагала быстрее. У него не было ни малейшего желания ни заговаривать с ней, ни догонять, но едва она ускорила шаг, в нем вспыхнул импульс последовать за ней, и он тоже зашагал быстрее. Неожиданно где-то между Гертиных тощих лопаток он увидел правду. Роза такого не говорила. Роза низа что бы этого не сказала. Ни о ком. Это ложь. Герти написала ему, что видела Розу «вчера». Но это невозможно, потому что Роза в то «вчера» уже была очень больна и умерла в больнице на следующий день.
Он пустился бежать – Герти тоже, но тягаться с ним в скорости не могла. Когда он ее догнал, остановился перед ней и расставил руки, чтобы не проскользнула мимо, она встала посреди тротуара, уперев руки в бедра, и в глазах ее взыграл вызов.
– Если посмеешь хоть пальцем меня тронуть, Артуро Бандини, я закричу.
– Герти, – сказал он тихо. – Если ты не скажешь мне правду о той записке, я заеду тебе прямо в челюсть.
– Ах вот оно что! – высокомерно отозвалась она. – Много ты в этом понимаешь!
– Герти, – произнес он. – Роза никогда не говорила, что ненавидит меня, и ты это знаешь.
Герти оттолкнула его руку, тряхнула светлыми кудряшками и ответила:
– Ну, даже если она этого и не говорила, я считаю, она так думала.
Он стоял и смотрел, как она вышагивает по улице, потряхивая головой, будто шетландский пони. А потом захохотал.
10
Похороны в понедельник утром стали эпилогом. Идти туда ему совсем не хотелось; довольно с него грусти. Когда Август и Федерико ушли в школу, он уселся на ступеньках веранды и подставил грудь теплому январскому солнышку. Еще чуть-чуть – и уже Весна: еще две-три недели, и клубы Большой лиги отправятся на юг, на тренировки. Он стащил с себя рубашку и улегся лицом вниз на сухой бурый газон. Нет ничего лучше хорошего загара – нет ничего лучше, чем хорошенько загореть раньше всех остальных пацанов в городе.
Хорошенький денек – денек просто как девочка. Артуро перекатился на спину и засмотрелся, как облака валятся к югу. Там, наверху, большой ветер дует; он слыхал, тот спускается с Аляски, прилетает из России, но высокие горы прикрывают их городок. Он подумал о Розиных книжках – как они обернуты синей клеенкой цвета этого утреннего неба. Легкий день, мимо прогуливается пара собак, делая краткие остановки под каждым деревом. Он прижал ухо к земле. На северной стороне города, на Высоком Кладбище Розу сейчас опускают в могилу. Артуро нежно подул в землю, поцеловал, попробовал кончиком языка. Он когда-нибудь заставит отца вырезать Розе надгробье.
Перед крыльцом Глисонов через дорогу остановился почтальон, подошел к дому Бандини. Артуро поднялся и взял у него письмо. От Бабушки Тосканы. Он занес конверт в дом и стал смотреть, как мама его разрывает. Внутри лежали короткая записка и пятидолларовая банкнота. Мама засунула деньги в карман, а записку сожгла. Артуро вернулся на лужайку и снова растянулся на земле.
Через некоторое время Мария вышла из дому с уличной сумкой. Он ни щеки не оторвал от сухой лужайки, ни ответил ей, когда она сказала, что вернется через час. Лужайку перешла одна собака, принюхалась к его волосам. Черно-коричневый пес, крупные белые лапы. Артуро улыбнулся, когда большой теплый язык облизал ему уши. Одну руку свернул калачиком, и пес устроился в выемке головой. Вскоре зверь уснул. Артуро приложился ухом к мохнатой груди и стал считать удары сердца. Пес открыл один глаз, подскочил и начал лизаться с ошеломляющей нежностью. Появились еще две собаки, чуть ли не бегом, весьма деловито интересуясь деревьями вдоль дороги. Черно-коричневый навострил уши, заявил о своем присутствии осторожным «гав» и помчался за ними. Те притормозили и зарычали, приказывая ему оставить их в покое. Поникнув, черно-коричневый вернулся к Артуро. Тот сочувствовал животному всем сердцем.
– Оставайся тут со мной, – сказал он. – Будешь моей собакой. Тебя зовут Джамбо. Старина Джамбо.
Джамбо радостно кувыркнулся и снова принялся за физиономию Артуро.
Он как раз устроил Джамбо ванну в кухонной раковине, когда из города вернулась Мария. Она завопила, выронила кульки, удрала в спальню и захлопнула за собою дверь.
– Убери его! – закричала она. – Убери его отсюда немедленно.
Джамбо вырвался из рук и в панике выскочил из дома, орошая все водой и мыльной пеной. Артуро бросился за ним, умоляя вернуться. Джамбо на ходу припадал к земле, описывал широкие круги, катался на спине и досуха отряхивался. Наконец скрылся в угольном сарае. Из дверей поднялось облачко черной пыли. Артуро остановился на заднем крыльце и застонал. Весь дом по-прежнему пронзали материнские вопли из спальни. Он подскочил к двери и попробовал ее утихомирить, но мать ни в какую не желала выходить, пока он не запрет и переднюю, и заднюю двери.
– Да это же просто Джамбо, – успокаивал он. – Всего-навсего моя собака, Джамбо.
Она вышла на кухню и осторожно выглянула в окно. Джамбо, весь черный от угольной пыли, по-прежнему метался кругами по двору, то и дело валясь на спину, вскакивая – и по новой.
– Он похож на волка, – сказала она.
– Он наполовину волк, но очень дружелюбный.
– Я его тут не потерплю, – заявила она.
Это, он знал, – начало противостояния, которое продлится не меньше двух недель. Так было со всеми его собаками. В конце концов Джамбо, как и его предшественники, будет преданно ходить за нею по пятам, не обращая внимания больше ни на кого в семье.
Он смотрел, как мать разворачивает покупки.
Спагетти, томатный соус, римский сыр. Но раньше по будням у них спагетти никогда не было. Спагетти – исключительно для воскресных ужинов.
– Чего ради?
– Небольшой сюрприз для твоего отца.
– Он возвращается домой?
– Он будет дома сегодня.
– Откуда ты знаешь? Ты что, его видела?
– Не спрашивай. Я просто знаю, что сегодня он будет дома.
Он отрезал кусочек сыра для Джамбо, вышел наружу и позвал. Как выяснилось, Джамбо понимал команду «сидеть». Артуро пришел в восторг: вот вам разумная собака, а не просто дворняга. Вне всякого со-
мнения, разум унаследовал от волков. Вместе с Джамбо, который бежал рядом, опустив нос к земле, вынюхивая и помечая каждое деревце по обеим сторонам улицы то в квартале впереди, то на квартал отставая, то уносясь вперед и лая на него, Артуро зашагал на запад, к низким предгорьям, за которыми топорщились белые вершины.
На границе города, где Дорога Хильдегардов резко сворачивала к югу, Джамбо зарычал волком, осмотрел сосны и кустарник по обе стороны и нырнул в овраг: его угрожающий рык – как предупреждение всякой дикой твари, что осмелится против него выйти. Ищейка! Артуро смотрел, как пес петляет по кустам, чуть ли не волоча брюхо по самой земле. Что за пес! Наполовину волк, наполовину ищейка.
В сотне ярдов от вершины холма он услышал звук, теплый и знакомый с раннего детства: постукивание молотка по зубилу – отец раскалывает камень. Он обрадовался: значит, отец будет в своей робе, а он любит отца в робе, так к нему легче подойти.
Слева затрещали кусты, и на дорогу пулей вылетел Джамбо. В зубах он держал дохлого кролика – тот сдох много недель назад, вонял разложением. Джамбо описал по дороге полукруг ярдов в двенадцать, выронил добычу и улегся смотреть на нее, распластавшись мордой по земле, задрав зад, елозя взглядом с кролика на Артуро и обратно. В горле у него свирепо зарокотало, стоило Артуро подойти поближе… Вонь была тошнотворной. Он подскочил и попытался пинком отшвырнуть падаль с дороги, но Джамбо выхватил кролика из-под самой его ноги, вскочил и победным галопом пустился