Она говорит себе, что будет сильной, что не заплачет. Она не рыдает, не нарушает тишину, но, случается, слезы приходят.
Чтобы остановить горячий поток, она с еще большим рвением набрасывается на гвоздь, этот упрямый чертов гвоздь, в ослепляющей тьме.
После долгого-долгого периода тишины она слышит удар: упало что-то полое и металлическое.
Напрягшись, ждет, но удар не повторяется. И какие-либо другие звуки не раздаются.
Удар этот что-то ей напоминает. Что именно, она вспомнить не может, однако интуиция говорит: ее судьба подвешена на этом ударе.
Она может воспроизвести звук по памяти, но поначалу не может связать его с источником.
Какое-то время спустя начинает подозревать, что звук этот не настоящий, а плод ее воображения. То есть прозвучал он в ее голове, а не за стенами этой комнаты. Странная идея, но настойчивая.
Потом она вспоминает источник этого звука, действительно, она же слышала его сотни раз, хотя тогда он не вызывал зловещих ассоциаций, и внутри у нее все леденеет. Звук этот — удар захлопывающейся крышки багажника автомобиля.
Да, да, кто-то захлопнул крышку багажника, то ли в реальности, то ли в ее воображении, но мороз пробрал ее до мозга костей. Она сидит выпрямившись, забыв про гвоздь, затаив дыхание, и лишь через какие-то мгновения медленно выпускает из легких застоявшийся воздух, чтобы так же медленно вдохнуть.
Часть IIТы умрешь ради любви? Убьешь?
Глава 29
В конце 1940-х, если у тебя был «Крайслер Виндзор», ты знал, что двигатель в автомобиле большой, потому и работал он, как большой. В шуме двигателя слышалось биение сердца быка, его яростное фырканье, тяжелый стук копыт.
Война закончилась, ты выжил, большая часть Европы лежала в руинах, но родная страна осталась нетронутой, и тебе хотелось чувствовать, что ты жив. Тебе не требовалась звуковая изоляция двигательного отсека. Тебе не требовались технические штучки, уменьшающие шум двигателя. Ты хотел получить мощь, габариты, скорость.
Вибрация двигателя передавалась в багажник через корпус и каркас. А шум усиливался и затихал в полном соответствии со скоростью движения автомобиля.
Митч ощущал запах выхлопных газов, возможно, прохудился глушитель, но, похоже, угроза задохнуться избытком окиси азота над ним не висела. Куда более сильными были запах резинового коврика, на котором он лежал, и собственного пота.
Хотя в багажнике было так же темно, как и в учебной комнате в доме родителей, в остальном эта учебная комната на колесах не отсекала информационного потока, который воспринимался органами чувств. И однако, по мере того как позади оставались миля за милей, Митч начал усваивать один из величайших уроков своей жизни.
Его отец говорит, что мы рождаемся вовсе не для того, чтобы понять естественный закон жизни. С его материалистической точки зрения, мы должны вести себя не согласно какому-либо кодексу, а исключительно исходя из собственных интересов.
Рациональность всегда в интересах человека, говорит Дэниэль. Таким образом, любой рациональный поступок — правильный, хороший и достойный восхищения.
В философии Дэниэля зла не существует. Кража, изнасилование, убийство невинного — эти и другие преступления всего лишь иррациональны, потому что тот, кто их совершает, ставит под угрозу собственную свободу.
Дэниэль признает, что уровень иррациональности зависит от шансов преступника избежать наказания. Таким образом, те иррациональные поступки, которые принесли нужный результат и имели для преступника исключительно положительные последствия, могут быть правильными и достойными восхищения, пусть и не приносящими пользы обществу.
Воры, насильники, убийцы и им подобные могут исправиться благодаря психотерапии и реабилитации, а могут и не исправиться. В любом случае, говорит Дэниэль, они — не зло, они — иррационалисты (которые могут вернуться, а могут и не вернуться в лоно рационализма), и ничего больше.
Митч думал, что все эти постулаты отскакивали от него, как горох от стены, что его не спалил огонь учения Дэниэля Рафферти. Но огню свойствен дым, и сын слишком уж долго коптился в фанатизме отца, вот часть этого дыма все-таки в него и проникла.
Он мог видеть, но был слеп. Он мог слышать, но был глух.
В этот день, в эту ночь Митч лицом к лицу сошелся со злом. И зло это было таким же реальным, как камень.
Хотя к иррациональному человеку следует отнестись с состраданием, следует попытаться направить его на путь истинный с помощью психотерапии, злому можно дать только отпор, обрушиться на него со всей яростью праведного гнева.
В библиотеке Джулиана Кэмпбелла, когда один из телохранителей достал наручники, Митч тут же вытянул руки перед собой. Не стал ждать приказа.
Если бы он не казался сломленным, кротким и покорным судьбе, они могли бы сцепить руки у него за спиной. В таком случае потребовалось бы гораздо больше усилий, чтобы достать револьвер из кобуры на лодыжке, а уж точно выстрелить просто бы не удалось.
Кэмпбелл даже отметил усталость Митча, правда, он имел в виду усталость разума и сердца.
Они думали, что знают таких людей, каким был Митч, и, скорее всего, знали. Но они не знали, каким человеком он мог стать, когда на кону стояла жизнь его жены.
Удивленные тем, что он не умел обращаться с пистолетом, который у него забрали, они представить себе не могли, что у Митча имеется еще и револьвер. Не только хорошие люди разочаровываются в своих ожиданиях.
Митч подтянул штанину джинсов и достал револьвер, отцепил кобуру, отбросил ее.
Ранее он проверил оружие и не нашел предохранитель. В кино у некоторых моделей пистолетов предохранители были, у револьверов — никогда.
Если бы ему удалось прожить два следующих дня и вернуть Холли, он бы никогда больше не позволил поставить себя в такое вот положение.
Первый раз откинув барабан, он обнаружил, что гнезд, и соответственно патронов, пять, а не шесть, как он ожидал.
И от него на пять выстрелов требовалось два точных попадания, которые несли с собой смерть, а не легкое ранение.
Багажник мог открыть только один из телохранителей Кэмпбелла. Но лучше бы их было двое, тогда Митч мог застать врасплох их обоих.
Оба могли подойти к багажнику с оружием на изготовку или только один. Если один, Митчу пришлось бы ориентироваться достаточно быстро, чтобы начать именно с него.
Мирный человек готовился к тому, чтобы применить силу, и, естественно, его осаждали мысли, которые только мешали: «Будучи подростком, телохранитель с угрями на лице страдал от насмешек окружающих, вот и пошел по кривой дорожке».
Сочувствие к дьяволу — мазохизм в лучшем случае. Смертный приговор сочувствующему — в худшем.
Какое-то время, подпрыгивая на ухабах, вибрируя в такт мощного двигателя, Митч представлял себе, к чему может привести насилие после того, как откроется крышка багажника. Потом постарался не представлять.
Согласно его светящимся часам, они ехали по шоссе чуть больше тридцати минут, а потом свернули на грунтовую дорогу. Маленькие камушки, вылетая из-под колес, забарабанили по днищу.
Он чувствовал пыль, слизывал с губ солончаковый вкус, но воздуха хватало, Митч не задыхался.
Через двенадцать минут, по грунтовке они ехали с небольшой скоростью, автомобиль медленно остановился. Двигатель еще работал с полминуты, потом водитель выключил его.
После сорока пяти минут грохота внезапная тишина оглушала.
Открылась одна дверца, потом вторая.
Они шли к багажнику.
Устроившись лицом к заднему бамперу, Митч расставил ноги, уперся ступнями в задний борт. Он не мог сесть, пока не поднялась крышка, вот и ждал, согнувшись, прижимаясь к ней головой, словно на занятиях в гимнастическом зале пытался достать пальцами мысков.
Из-за наручников револьвер приходилось держать двумя руками, но, возможно, пользы от этого было больше, чем вреда.
Шагов Митч не слышал, только гулкие удары своего сердца, но удары эти перекрыл звук поворачивающегося в замке ключа.
Перед мысленным взором мелькал образ Джейсона Остина, получившего пулю в голову, мелькал и мелькал, будто один и тот же кадр фильма: пуля попадает в голову Джейсона, череп разлетается, пуля попадает в голову Джейсона, череп разлетается…
Когда крышка багажника откинулась, Митч осознал, что лампочки, которая зажигалась бы автоматически, в багажнике нет, и начал распрямлять спину, одновременно вытягивая руки с револьвером перед собой.
Полная луна расплескала молоко, подсветив двух телохранителей.
Глаза Митча адаптировались к темноте, их нет. Он сидел в темноте, они стояли в лунном свете. Они полагали его смирным, сломленным, беспомощным, а он таким не был.
Первый раз он надавил на спусковой крючок неосознанно, но почувствовал отдачу, увидел дульную вспышку, услышал, как пуля попала в цель, и тут же нажал на спусковой крючок вторично.
Два выстрела в упор вышибли один силуэт из залитой лунным светом ночи.
Второй силуэт попятился от автомобиля, и Митч, повернувшись к нему, еще трижды нажал на спусковой крючок, выпустив во второго телохранителя три пули.
При следующем нажатии ударник вошел в контакт с бойком, но выстрела не последовало, и Митч напомнил себе: «В барабане только пять патронов. Только пять!»
Ему нужно выбираться из багажника. Без патронов он — рыба в бочке. Выбираться. Выбираться из багажника.
Глава 30
Слишком быстро поднявшись, Митч ударился головой о крышку багажника, чуть не рухнул обратно, но по инерции смог все-таки перевалиться через задний борт.
Его левая нога ступила на твердую землю, но правая угодила на получившего две пули телохранителя. Он покачнулся, вновь наступил на тело, оно сдвинулось, и Митч упал.
Откатился от лежащего к краю дороги. Его остановила зеленая изгородь из кустов мескаля, который он узнал по масляному запаху.
Револьвер он потерял. Значения это не имело. Патронов в нем не осталось.