— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его! — кричу я не ради того, чтобы позлить этих дебилов, но в искренней надежде на спасение. — И да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога!
Твари начинают шипеть. Действует моя молитва! Хоть бы все они сгорели на месте! Вспыхнули бы и превратились в пепел… И почему я такой дурак, не учил молитвы, когда бабушка велела? Дальше-то я слов не знаю…
— Заткните его! Снесите ему голову! Забейте угли ему в пасть!
— Тихо! — раздаётся вдруг негромкий, но звучный голос.
Трубный. И от этого голоса становится ещё тревожнее, он пробирает насквозь. Все оборачиваются на звук и видят ещё одного человека в балахоне. Он медленно спускается в овраг. В его руке факел, а на лице под капюшоном белая тряпичная маска. Ну чисто ку-клукс-клановец, честное слово.
— Тихо, — повторяет он и по толпе пробегает шепоток.
— Жнец, жнец, жнец, жнец, — шепчут уста сектантов.
Он подходит и встаёт напротив полукруга, с другой стороны костра.
— Начинайте, — повелевает он.
Магистресса что-то шепчет стоящему слева от неё пареньку, и он тут же бросается ко мне. В его руке я замечаю кривой нож. Неужели? Он хватается за ворот моей рубашки и, подсунув под неё нож, в один момент вспарывает и рубашку, и импортный, купленный по блату пиджак.
Холод майской ночи лижет мою грудь, а этот урод легко проводит остриём ножа от шеи до пояса брюк, оставляя красную влажную линию. Тварь.
Сделав это, бес возвращается в строй. Тогда вперёд выходит магистресса и выкрикивает какое-то слово. Совершенно нечленораздельное. Потом она повторяет его и начинает медленно раскачиваться вправо и влево. И снова повторяет. Снова и снова. Это длится несколько минут. Монотонное покачивание и выкрикивание одного и того же слова, возможно, на древне-арамейском языке.
Вдруг это действие прекращается, и в её руках появляется чаша, похожая на спортивный кубок. Кто-то из бойцов передаёт её ей. Эта баба делает несколько больших глотков и снова что-то выкрикивает. Потом она подходит ко мне и начинает раздеваться.
А чаша, тем временем, отправляется по рядам. Все, к кому она попадает, делают несколько глотков и передают дальше. Магистресса сбрасывает всю одежду и остаётся совершенно голой. Ужас. Кожа да кости. Её тело покрыто жуткими татуировками и кожа во многих местах пробита кольцами и гвоздями. Страх, одним словом.
Толпа последователей раскачивается и монотонно произносит какую-то белиберду. Со своего места мне не очень хорошо видно Киргиза, но его дикий взгляд я вижу отлично. В другое время я бы многое отдал, чтобы увидеть его в таком состоянии.
Раздевшись, магистресса начинает извиваться передо мной в жутком медленном танце. Жнец тоже приближается к нам. Встав рядом, он тихим голосом обращается к извивающейся бабе:
— Руфь, какого хрена ты делаешь? Это что за церемония? Откуда ты это взяла?
Но она не отвечает, её глаза светятся безумием. Кажется, напиток имеет большую силу. Что-нибудь из мухоморов, возможно.
Не обращая внимания на слова жнеца, магистресса бежит на другую сторону, к Киргизу, и начинает отплясывать там. Толпа выкрикивает какой-то непонятный лозунг, а предводительница поднимает с земли длинный шест с металлическим наконечником. Она делает знак и трое последователей приближаются к ней.
Они принимают пику из её рук и нацеливают на задницу Киргиза. У меня возникает ощущение, что они собираются насадить его на этот трёхметровый шампур. Твою ж дивизию…
Жнец возвращается на своё место, а эта ведьма снова кидается ко мне. Бедный студент. Я так понимаю, ему ещё предстоит совокупиться с этой тварью на глазах у всех. Надеюсь, я этого уже не увижу. А если мне удастся ещё раз переродиться, новую жизнь я посвящу борьбе с такой вот нечистью.
Магистресса, подбежав к огню, наклоняется и поднимает с земли стакан. Она высыпает его содержимое в костёр и пламя вспыхивает зелёным светом. Пахнет серой. Все замолкают, а эта гадина начинает выкрикивать латинские слова. Двое крепких парней подводят ко мне непосвящённого студента и вкладывают ему в руку здоровенное мачете.
— Сангиус! Сангиус! — начинает скандировать толпа.
Это слово я знаю, оно означает «кровь». Кажется эти твари хотят моей кровушки. Обидно, что шевелить могу я только головой. Очень обидно. Я бы напоследок обязательно забрал кого-то с собой. Впрочем, хочется верить, что пункты назначения у нас будут разными.
Ведьма и парни отходят к костру, а я остаюсь один на один со студентом. И между нами огромный нож. И держу его не я…
— Сангиус! Сангиус! — тихо и зловеще повторяют члены ордена.
Я смотрю в глаза студенту и не вижу в них ничего, что могло бы меня обнадёжить или утешить! Кажется, он переусердствовал с горячительными напитками. Или прохладительными, не знаю, чего они там пили.
— Сангиус! Сангиус! — разносится над оврагом.
Это слово задаёт ритм и становится незримым, но сильными и мощным каркасом действительности. На него насаживается плоть момента и дух ожидания.
— Сангиус! Сангиус!
— Хинени, хинени, — шепчу я, неизвестно откуда всплывшее в памяти.
В его глазах ужас и готовность, а ещё отрешённость и… наркотический дурман. Подлый настой из мухоморов. Его взгляд затуманен, я не вижу в нём мысли, только морок и дурман, только дикий огонь и дикие видения. Ну нахрена ж ты пил эту гадость, брат?!
Твою ж дивизию! Меня колотит. Я покрываюсь льдом. Внутри меня ледяная корка и пока ещё горячее сердце, пытающееся разбить ледяной панцирь…
Замечаю, что жнец потихоньку пятится в сторону, явно не желая оставаться, чтобы увидеть самое интересное.
— Ну же, — скрипит магистресса, — Выпусти ему кишки, брат Круэнтум, стань одним из нас. Лучшим из учеников!
— Сангиус! Сангиус!
— Брат Круэнтум, стань лучшим!
На мгновенье мне кажется, что в глазах вновь названного брата оживает мысль, но она тут же исчезает в густом тумане, и он решительно поднимает руку с ножом.
Сердце вырывается наружу, адреналин выплёскивается и вытесняет кровь, я почти задыхаюсь, хриплю и уже почти теряю контроль над разумом.
— Сангиус, брат Круэнтум! — отзывается в голове. — Нам нужна его кровь!
И брат Круэнтум резко и неотвратимо опускает оружие, с силой нанося удар…
10. Изменчивая фортуна
Он с силой бьёт ножом и воздух, рассекаемый им, стонет от мощи удара. Но удар не вспарывающий, а рубящий. Именно это меня и спасает. Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже!
Брат Круэнтум перерубает верёвку! Да! Одну, другу, третью и четвёртую. Он освобождает меня! По крайней мере, даёт шанс на освобождение, но им ещё надо суметь воспользоваться. Распрямляясь, деревья выстреливают листвой, как катапульты. А я тру затёкшие конечности.
— Вонзайте жало! — орёт магистресса и начинает хохотать, как полоумная. — Разорвите его потроха! Пусть остриё выйдет из глазницы!
Натурально ведьма! Она подлетает к моему спасителю и запрыгивает ему на плечи, как панночка у Гоголя. На противоположной стороне я вижу оживление. Трое с пикой примеряются и действительно хотят исполнить требования этой полоумной. Киргиз хрипит, чувствуя близкую и мучительную кончину.
Я мягко забираю мачете из руки студента и бью рукоятью в лоб магистрессы. Ужас! Её это не берёт, только веселит. Она завывает и хохочет, и мне приходится нанести ещё пару ударов, чтобы заставить её заткнуться и свалиться на землю. Вот же шабаш!
Разгневанные адепты зла подступают ко мне. Жнец медленно поднимается по склону оврага, а пикейщики настраиваются на проникновение внутрь Киргиза. И что с ними делать? Не резать, не рубить же их. Опять самооборона, мля.
Решаю пробиваться с помощью навершия рукоятки, благо оно довольно массивное. Эти бесы хоть и напились своего адского пойла, тянутся ко мне, как зомби. И также, как зомби они кажутся неповоротливыми, но настойчивыми. Я вывожу из строя одного, другого, отправляя в бессознательный сумрак. Херачу рукоятью по головам. Идите туда, где вам самое место! В появившийся прогал я выталкиваю студента и выскакиваю сам.
Зомбаки поворачиваются и с рычанием, выставив руки вперёд гонятся за мной, мешая друг другу. Рядом с костром валяется груда жердей и палок покороче.
— Хватай кол, — кричу я студенту и сам подбираю крепкую дубину.
Перехватываю нож левой рукой и, не сдерживаясь, от души херачу преследователей по бокам палицей. С другой стороны кострища раздаётся душераздирающий вопль Киргиза. Твою мать! Они всё-таки решили сделать это?
Я бросаюсь туда. Нет, он, безусловно, тварь и урод, и я сам грозил убить его, но вот такое… это просто ни в какие ворота. Это дикость какая-то.
Я обрушиваю свою дубину на спину копейщика, и он, не удержавшись валится с ног. Уперевшись в копьё кулаками с зажатым в них оружием, я толкаю остальных двух экзекуторов и рублю верёвки. Пока только с одной стороны.
К счастью для Киргиза, они так ещё и не вонзили в него копьё, а орал он больше от ужаса, когда наконечник тыкался ему в мягкие ткани, прорывая брюки. Пока я вожусь с верёвками, студент не даёт подняться остальным копейщикам, осыпая их градом ударов по бокам и ногам.
— Догони вон того и не дай уйти! — показываю я на жнеца. — Переломай ему ноги, только не убивай.
Студент бежит наверх, а я обрубаю оставшиеся верёвки и сталкиваю Киргиза с гроба. Он падает на землю и пытается двигать ногами и руками. Затекли они у него не на шутку. Между тем, магистресса с лицом, залитым кровью и поднятая на руки своими солдатами, каждый из которых в разное время был её сексуальным партнёром, показывает пальцем на меня:
— Разорвать его!
Твою ж дивизию! Судя по их рожам, ни у кого не появится и малейшего сомнения, прежде чем он начнёт исполнять распоряжение своего духовного лидера. Пожалуй, лучше отступить. Киргиз кое-как поднимается и взяв в руки полено, валявшееся здесь же, поднимает его над одним из копейщиков, извивающимся на земле.