— Отлично! А чего так резко? Как-то тебя это не красит.
— А мне… — начинает Айгюль, но не успевает договорить, потому что раздаётся звонок телефона.
— Слушаю, — снимаю я трубку.
— Где Айгюль? — раздаётся раздражённый голос.
— Здесь, — отвечаю я.
— Дай ей трубку.
Я смотрю на неё, взвешивая, стоит ли давать ей возможность поговорить со своими. Но, честно говоря, хоть ситуация и дурацкая, решать её всё равно придётся, поэтому усугублять своё положение попыткой соврать представляется плохой идеей. Она ещё и заорать ведь может. Покачав головой, подношу трубку.
— Да, — бросает она.
На том конце провода что-то говорят. Она молча слушает.
— Поняла, — наконец говорит Айгюль. — Да поняла я, поняла.
Айгюль отворачивается, и я догадываюсь, что сеанс связи можно считать завершённым. Подношу телефонную трубку к своему уху, но там звучат короткие гудки. Опускаю её на рычаги и наклоняюсь над Айгюль.
— Ну? — киваю я. — Чего сказали?
— Развязывай, — хмурится она.
— В смысле?
— В прямом. Развязывай.
— А ты на меня не кинешься? — недоверчиво спрашиваю я.
— Не бойся, не кинусь, — недовольно отвечает она.
— Нет уж, ты сначала объясни, что к чему, а там посмотрим, — решаю я и присаживаюсь на кровать.
— Тебя оправдали.
— Это как? На основании чего?
— Гасан, как оказалось, работает на нас.
— А ты не знала? — поднимаю я брови.
— Да, не знала. Об этом вообще мало кто знал. Развязывай говорю.
— Хм… А теперь зато много кто, да?
— Чего ты тут умничаешь! — злится Айгюль. — Развязывай!
— А как мне узнать, что ты сейчас не врёшь, а говоришь правду? Ты же вон аферюга какая. Отвернись, у меня для тебя сюрприз, а сама бах по башке и дело к стороне. Я тебя развяжу, а ты мне мозги вышибешь.
— И что ты предлагаешь?
— Предлагаю?
— Ну, да, что ты предлагаешь? Чтобы я теперь навсегда связанной осталась?
— Хм, а это мысль, — улыбаюсь я и отгибаю лоскут, едва прикрывающий грудь Айгюль. — О!
— Эй! А ну! Развязывай, сказала!
Она начинает извиваться, пытаясь освободить руки. Но я свои узлы знаю, просто так не развяжешься. Я наклоняюсь и прикасаюсь к ней губами. Она вздрагивает и рычит от ярости.
— Нет, пока ты не успокоишься развязывать тебя нельзя, — смеюсь я и провожу кончиками пальцев по её щеке и шее, по ключице и плечу, а потом медленно двигаюсь к тому месту, которого только что касались губы.
— Егор! — хрипит она, и я уже не понимаю, чего в этом восклицании больше — гнева или мольбы.
Я легко сжимаю её грудь и она чуть слышно стонет.
— Не смей… — шепчет она, и я думаю, что она говорит «не смей останавливаться!»
Ну чего не сделаешь ради прекрасной дамы. Разумеется, я не останавливаюсь и избавляю её прекрасное тело от кружев, а потом развязываю узел на ногах.
— Хорошо, — жарко шепчет она, — что ты не оказался предателем.
— Это точно, — соглашаюсь я. — Но за разбитую голову придётся взыскать с тебя по полной.
И я взыскиваю. Ох, как взыскиваю.
В аэропорт меня везёт чёрная «Волга». Айгюль меня не провожает. Наше взаимное влечение — страшная тайна, о которой не должна знать ни одна живая душа.
Вчера она знакомила меня с поставщиками тканей и обещала подумать, возможно ли мне выйти на министерство пищевой промышленности. А за день до этого разбила голову рукоятью пистолета. Вот такие проявления чувств. Ну что же, секрет — значит секрет. Хранить тайны я вроде умею.
Домой я везу фрукты в дорожном ящике, сколоченном из тонких реек и напоминающем ящик для инструментов или даже саквояж. Все эти фрукты можно найти на нашем рынке, хотя, может и не той степени зрелости, учитывая различные методы транспортировки.
Мама приходит в восторг от этих гостинцев и от шёлкового платья с крупным узбекским рисунком. Раджа прыгает и лает от радости безо всяких подарков. Вечером я беру самые сочные и спелые фрукты и двигаю к Платонычу.
— Ну как, дядя Юра, скучал без меня?
— Скучал, конечно. И ещё немного волновался. Вернее, если говорить честно, много. Много волновался. Ты вот даже не позвонил ни разу, хотя наверняка мог бы в перерывах между пленарными заседаниями.
— А я на конференцию-то и не попал даже, — усмехаюсь я.
— Серьёзно? Чего так, с самого начала был похищен юными узбечками?
— Ты, дядя Юра, как всегда, в корень зришь. Да, был похищен и даже свезён в Афган ради проверки на вшивость и едва головушку свою буйную не сложил.
— Чего?
— Ага.
Я подробно рассказываю обо всём, что со мной произошло в поездке. Мы обсуждаем, обмениваемся мнениями и делаем прикидки, оценивая перспективы.
— Я понимаю, — говорит Большак, — обстоятельства так сложились, надо было жизнь свою спасать, но скажи мне, мы ведь не будем этим опиумом, или что они там тащат, заниматься?
— Нет, конечно. Об этом речи не было и быть не может. Я точно этого не буду делать.
— А если Ферик прижмёт? Возьмёт и скажет, что мол надо, брат, это будущее и всё такое и поставит перед выбором — или продавай отраву эту, или харакири. Что тогда?
— Сольём его сразу, — пожимаю я плечами.
— Сольём? Так у него кагэбэшники не самые последние в республике на довольствии стоят и сам секретарь. И как ты его сольёшь? Кому? В ООН письмо напишешь?
— Придумаем что-нибудь. Время есть ещё. Сначала он захочет к нам присмотреться, в любом случае.
— Ну не знаю, тревожно как-то. Надо страховаться. Наркотики — это очень грязный бизнес. Во-первых, он убивает людей, а во-вторых, самих торговцев тоже убивают.
Это уж я лучше тебя знаю, дядя Юра. Насмотрелся. И в жизни, и в кино. Сейчас всё как раз только начинается. Эскобар, например, только три года, как свой Медельинский картель создал. Так что весь шухер ещё впереди. И не просто шухер, а настоящая лавина. Остановить её я пока не в силах, могу только в сторонку отойти, но торговать дурью точно не буду.
Сидим долго, допоздна, а на следующее утро я иду к Куренкову и детально отчитываюсь о том, что, на мой взгляд, может представлять для него интерес. Кажется, он остаётся довольным моей миссией. Ну что же, я тоже доволен, что он доволен.
Следующий визит, вернее встреча у меня должна быть с Цветом, но я решаю сначала навестить генерала Печёнкина. Долго не мог принять решение, но всё-таки решил, поэтому бегу в областное УВД с надеждой, что он окажется на месте.
— Слышь, эй, ты куда?! — кричит мне молоденькая секретарша.
Почему не адъютант какой-нибудь, в конце концов? Раньше другая была, кстати, в годах. Я не обращаю на неё внимания и, приоткрыв дверь, заглядываю в кабинет.
— Ты что творишь!
Секретарша выскакивает из-за стола и летит ко мне.
— Да я только в щёлочку заглянуть, — усмехаюсь я, убедившись, что Печёнкин у себя. — Доложи. Скажи Брагин Егор Андреевич принять просят.
— Я сейчас охрану вызову, ты понял?! — грозно и громко шепчет она, в то же время, выдыхая с облегчением от того, что моя выходка осталась не замеченной со стороны шефа.
— Если не доложишь, пожалуюсь Глебу Антонычу, он тогда тебя у-ух! — пытаюсь запугать её я, да вот только он и так её уже наверное «у-ух»…
— Немедленно выйди отсюда! — наседает она, но и я не сдаюсь, поскольку очень хочу поговорить с Печёнкиным.
— Докладывай, я тебе говорю! Дело первостепенной важности, практически государственной.
— Дружкина! — доносится недовольный голос генерала и дверь распахивается. — Что за возня?!
— Да вот… — бормочет спавшая с лица и вмиг побелевшая секретарша. — Пытался прорваться без записи. Говорит, Брагин какой-то…
— Без записи?! — сводит брови Печёнкин и буравит меня взглядом. — Да ещё и Брагин? Пожар что ли? Что за бардак?!
— Я ему говорила…
— Говорила она! — презрительно бросает начальник УВД, не спуская с меня глаз. — Плохо, значит, говорила. Голос вырабатывай командный, поняла?
Секретарша сникает.
— Ну заходи, молодой нахал без записи. Надеюсь, дело стоящее, иначе на порог больше не пущу.
Он отступает вглубь кабинета, и я прохожу за ним, бросая взгляд на поникшую секретаршу. Ну прости, милая. Надо будет ей подарить что-нибудь, чтоб не сердилась.
— Ну, — тянет генерал, разваливаясь в кресле за столом, заваленном бумагами, — с чем пришёл, сынуля?
— Да вот, Глеб Антонович, возникла одна мысля интересная.
— Серьёзно? — надменно спрашивает он. — То есть ты думаешь, что с каждой своей дурацкой мыслёй можешь врываться ко мне в кабинет? Тебе тут что, юридическая консультация что ли? Совсем, как я погляжу, ты совесть потерял.
— Так в том-то и дело, — парирую я, — что она вроде совсем не дурацкая, а даже наоборот.
— Что, билет на Москву пора покупать?
— Каждый шаг, что мы сделаем вместе приближает вас к столице.
Он тяжело смотрит в упор, никак не комментируя это высказывание.
— Вот какое дело, — подаюсь я вперёд, опуская локти на полированную поверхность приставного стола. — Полагаю, о том что местных воров постреляли вы в курсе?
— И? — реагирует Печёнкин.
— И Гришу Звездочёта тоже.
— Допустим. Тебе-то что за дело? Или правду говорят, что это Цвет твой устроил?
— Чего не знаю, того не знаю, — пожимаю я плечами. — Зато знаю кое-что другое, гораздо более интересное. Например то, что заместитель ваш, товарищ подполковник Евстратов с облегчением вздохнул. Заметили, как он приободрился в последнее время?
Генерал не отвечает, только брови хмурит.
— И связано это с тем, что с его горла, или не горла, исчезла рука сжимавшая железной хваткой то, что сжимала. И рука эта принадлежала, как раз, Звездочёту. А другая рука Звездочёта жала сухую и бескомпромиссную руку товарища Каховского, настоящего коммуниста, между прочим и выдающегося хозяйственника. Улавливаете, к чему это я?
— Ты давай сказку сказывай, а что я улавливаю или нет — не твоя забота.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Рассказываю. Вы, возможно, не в курсе, но товарищ Каховский не так давно лишился своего места второго секретаря обкома и, соответственно, возможности эффективно поддерживать, страховать и защищать криминального авторитета Звездочёта. И это становится одним из важных факторов, ослабляющих позиции вашего заместителя.