Сразу же после ареста Вилонов готовит побег. Уже тщательно продуман и передан на волю план. Мария на собрании дружины изложила его: в нужное время боевики взрывают тюремную стену. Уже перепилена оконная решетка. Завтра Михаил первый выпрыгнет со второго этажа на плечи часового… и снова будет свободен…
Но заскрипели дверные петли:
— Собирайтесь!..
И повел конвой Вилонова и товарищей по знакомому этапу — в Николаевские роты.
В конце мая 1906 года представитель социал-демократическои фракции огласил на заседании Государственной думы телеграмму:
«Николаевской тюрьме Пермской губернии репрессии политическим. 75 карцеров. Один изувечен. Один покушался самосожжение. Двое смирительных рубашках. Пятьдесят голодают третий день».
А случилось в тюрьме вот что.
С приходом новой партии арестантов кончилась спокойная жизнь тюремщиков. Екатеринбуржцы вели себя так, как будто именно они были хозяевами в тюрьме. Не просят, а спокойно, с достоинством требуют. А при случае умеют постоять за себя так, что поневоле приходится уступать. Настроение «новичков» передалось и старым арестантам — тоже стали дерзко смотреть. Что-то небывалое стало твориться в Николаевских ротах. И это в то время, когда тюремщики оправились, наконец, от испуга. Гайки закручивают до отказа. В апреле появились новые правила содержания политических заключенных. Недавно тюремный инспектор объяснил их. Дал прямо понять мягкотелым и сердобольным сейчас в тюрьме не место. Начальниками тюрем и надзирателями могут быть только члены «Союза русского народа». Вот теперь вроде и власть есть, а порядка все-таки нет. Так, как говорил инспектор, не получается.
11 мая 1906 года (не прошло и месяца после прибытия екатеринбуржцев) начальник тюрьмы пишет в Пермь:
«Его Высокородию господину пермскому тюремному инспектору
РАПОРТ.
Имею честь просить Ваше Высокородие, не найдете ли возможность перевести из исправительного отделения в другие места заключения политических заключенных: Никифора Вилонова, Федора Сыромолотова, Николая Дербышева, Василия Бахарева, Александра Безолуйких. К этому меня вынудило невозможно плохое поведение упомянутых лиц, старающихся совершенно нарушить дисциплину и тюремный порядок. Они подговаривают всех политических заключенных к- неповиновению и слывут главарями между ними…
Начальник Николаевского исправительного отделения. 11 мая 1906 г.»
Однако Николаевские роты считались самой надежной тюрьмой в Пермской губернии, и поэтому инспектор наложил резолюцию:
«Думаю, что с ними всего удобнее справиться именно в Николаевском отделении, где имеются все к тому средства…»
Вилонов не случайно стоял в списке непокорных первым. Именно он был душой бунта, вернее, настоящей воины против тюремщиков. Он вел ее упорно и целеустремленно, используя всякую, даже небольшую возможность.
Михаил понимал, что сила тюремщиков не только в каменных стенах, законах и инструкциях, айв слабости заключенных. А главная слабость последних — в разобщенности. Если рвутся нити, соединяющие человека с его единомышленниками, он слабеет, вянет его воля, бодрость и напористость сменяется апатией, покорностью, тоской.
Когда же человек вместе с другими, он заражается их силой, и группа единомышленников не просто арифметическая сумма, а гораздо больше. Если человек не одинок он, как правило, интенсивнее мыслит и чувствует он может сильнее сопротивляться, у него появляется прибавочная энергия, возникает максимальная воля к жизни к свободе. Поэтому главное, чего добивался Михаил и здесь, в тюрьме, — возможность общаться друг с другом и не просто для разговоров, а для серьезных занятий. Это было нужно и для него, и, может быть, в большей степени для остальных арестантов.
Делалось это обычно так. В одно и то же время арестанты нескольких камер просились в клозет, а оттуда возвращались не к себе, а обычно в шестую камеру (она была самая большая), где и проходили занятия.
Утром 25 мая Вилонов, как всегда, «увлек» (по выражению тюремного инспектора) своих товарищей на занятия. Попытки надзирателей разогнать арестантов успеха не имели. Тогда в камере появился сам начальник тюрьмы Хлепетин, длинный и сухой, как инструкция, и деревянным голосом приказал разойтись. Михаил, глядя в его бесцветные глаза, ответил, что они разойдутся как только кончат занятия. Хлепетин несколько секунд неподвижно постоял, затем повернулся и вышел из камеры. Через час разошлись и арестанты, договорившись продолжить занятия после обеда. Но… после обеда для посещения клозета открылись двери только одной камеры. Арестантов из другой камеры выпустили, когда захлопнулись двери первой. На все требования заключенных надзиратели отвечали, что таков приказ начальника тюрьмы.
Наконец очередь дошла до камеры № 8, в которой находился Вилонов. Выйдя в коридор, Михаил потребовал вызвать для объяснений начальника тюрьмы. Вместо него появился старший надзиратель и заявил, что Хлепетин придет только тогда, когда все арестанты зайдут в свои камеры. Михаил снова повторил, что они настаивают на вызове начальника и считают себя вправе находиться в коридоре, пока другие заключенные не выпущены в клозет. Старший надзиратель ушел. Но и второй раз вместо Хлепетина явился его помощник ротмистр Беклемишев: желающие объясниться пусть пройдут в кабинет начальника. Этого тоже не приняли.
— Передайте начальнику, — голос Михаила заполнил весь коридор, — если он через пять минут не придет сюда, то нам придется вызывать его другим, менее вежливым способом…
Прошло пять минут.
— Товарищи! — голос Вилонова звал в бой. — Господин Хлепетин не слышит. Так пусть же он услышит нас…
Грохот потряс тюрьму. Содрогались от ударов железные двери камер. Трещали деревянные нары. Глухо гудели каменные стены…
Распахнулись входные двери, коридор заполнили конвойные солдаты, заработали прикладами, отгоняя арестантов в глубь камер. По команде Вилонова стук прекратился, стало тихо, перестало звенеть в ушах, только тупо топали солдатские сапоги…
В сопровождении конвоя и надзирателей в восьмую камеру вошел Хлепетин. Глаза его были злыми.
— Наконец-то вы пришли, господин начальник, — Михаил сидел на топчане и спокойно, насмешливо смотрел на Хлепетина.
Бескровные губы тюремщика процедили:
— В карцер его.
Солдаты схватили Михаила за руки, грубо подняли с топчана. Он швырнул их в стороны, но силы были неравны.
Карцер, в который посадили Вилонова, находился в другом тюремном корпусе: Хлепетин решил убрать опасного арестанта подальше от остальных политических. Михаил понимал: если он останется здесь надолго, битва с тюремщиками будет проиграна. Они уверуют в свою силу, а заключенные свыкнутся со своим положением. И он решил вести борьбу дальше.
На следующий день, 26 мая, в пять часов вечера он потребовал к себе начальника тюрьмы. Надзиратель вернулся и сообщил, что Хлепетин будет на вечерней поверке. Однако на поверку Хлепетин не пришел, а прислал вместо себя помощника Петухова. Вилонов же опять настаивал на приходе самого Хлепетина. Петухов сказал, что доложит. А когда вернулся, передал упрямому арестанту: начальник занят и прийти не может.
Казалось, что можно теперь сделать? Вилонов решил победить любой ценой.
— Передайте начальнику, если меня сегодня не переведут на старое место, то меня отсюда уже вынесут…
Кончился летний уральский день. Потемнела и затихла тюрьма. Только сонные вскрики арестантов да шаги надзирателей по коридору.
Пора… Михаил привязал себя полотенцем к койке, отвинтил горелку керосиновой лампы, облил себя резкой вонючей жидкостью и взялся за упрятанные от надзирателей спички…
Ночная тишина вздрогнула от резкого скрипа железной двери, она распахнулась, и в камеру ворвались надзиратели…
Попытка самосожжения. О ней узнали за стенами тюрьмы. Говорили на заседании Государственной думы. Многие уральцы в воспоминаниях пишут об этом случае. Он воспринимался как поступок человека, доведенного до отчаяния тюремным произволом. Едва ли это так. Отчаяние — удел слабых. Слабым Вилонов не был. Да это, пожалуй, и не было попыткой самоубийства. Когда заключенные объявляют голодовку, то они вовсе не ставят своей целью умереть с голода. И Вилонов самосожжением тоже, по-видимому, не собирался покончить с собой. Он протестовал, только в очень жестокой для себя форме. При знакомстве с документами становится ясно, что все сделано обдуманно и сознательно. О намерении Вилонова знали надзиратели, которые предусмотрительно убрали из камеры все, чем можно было убить себя арестанту, не подумав о керосиновой лампе. Один из надзирателей слышал непонятный ему тогда разговор Вилонова с арестантом Бахаревым, сидевшим в соседней камере. Бахарев отговаривал его от какой-то затеи, на что Вилонов ответил, что он уже решил и сделает задуманное.
На первый взгляд кажется, что Вилонов платил слишком большую цену за не очень серьезную победу над тюремщиками. Ведь этой ценой могла оказаться и его жизнь, а он был жизнелюбивым человеком. Но, может быть, именно поэтому он понимал, что нельзя жить любой ценой, ценой унижения и беспринципного приспособленчества. Многие считали его поступок неблагоразумным. Но компромисс для Вилонова невозможен. Сознавал он это или не сознавал, но смириться тогда, в мае 1906 года, означало для него поступиться самим собой. Смириться — это значит зачеркнуть в себе что-то, без чего он не мог жить. Он просто не мог поступить иначе. В его поступке не было отчаяния, но был, наверное, фанатизм и, главным образом, обдуманный расчет: о его самосожжении узнают за пределами тюрьмы, и тогда будет облегчена участь заключенных. Пойти на такой шаг, конечно, нелегко. В показаниях одного надзирателя отмечается, что когда Вилонова стаскивали с кровати, то он дрожал как в лихорадке от возбуждения.
Поджечь себя Вилонову помешали надзиратели. Предчувствуя неладное, один из них не отходил от дверного глазка: самоубийство заключенно