Без числа.
«…Максимыч говорит, что тебе надо быть сейчас очень покойной…
Все мысли у меня объединяются с нашей дочуркой, которая внесла в жизнь так много новой красоты и счастья».
24.5.09.
«…Занялся химией (приходится знакомиться и с ней). Она чертовски интересна, но без опытов все запомнить трудновато. Знаешь, когда я все изучу, мне будет легко потом объяснить все Аське и раскрывать перед ней сокровенные тайны природы. Как только она привыкнет мало-мальски мыслить, так мы ее сейчас же посвятим во все тонкости философии, с тем расчетом, чтобы в будущем она не тратила на это силы, а занималась бы другим практически полезным делом. Ей я уделяю кое-какое время, хотя с тобой, конечно, не сравняюсь в этом отношении. По временам завидую тебе, твоей возможности возиться с ней по целым дням. Все находят, что я выгляжу значительно лучше…»
Распорядок дня был твердый: как бы плохо ни чувствовал себя Михаил, вставал он не позднее шести утра. И сразу — за книги…
«…Взялся… за естественные науки и только что прочел Геккеля «Естественная история миротворения» — много для меня нового. Теперь прочту второй том, а там примусь за биологию…»
«…Мои собственные занятия идут более или менее хорошо, и я чувствую, как мой багаж растет. Главное, заполняются пробелы, образовавшиеся во время последних лет. Ведь я давно не занимался как следует. А книг здесь вволю, а каких не достает, то Максимыч выписывает. Вообще он очень заботлив по отношению ко мне. Душа у него пролетарская в полном смысле этого слова и чуткая к потребностям дела…
Естествознание, философия, итальянский язык… А тут еще Луначарский стал рьяно приобщать к искусству, затаскал по музеям Неаполя, даже организовал поездку в Париж…»
В Лувр они пришли к открытию, посетителей было еще мало. О Венере Милосской ему много рассказывал Луначарский.
Михаил увидел ее сразу. Он медленно приближался, а навстречу ему, пронесенная через века, вставала древняя мечта человека о прекрасном. С волнением он всматривался в лицо мраморной богини. В нем не было даже намека на страх перед судьбой. Была только красота, красота, освобожденная от всей людской грязи. И извечное стремление к совершенному Михаил вдруг ощутил с такой силой, что уже не удивлялся тому, как смогли люди сохранить красоту среди насилия и подлости, тому, что даже в самые страшные эпохи красота не умирала, что находились люди, которые проносили ее через все преграды…
Он вышел из Лувра, не посмотрев больше ничего. Ушел в парижские улицы, не замечая их. В его памяти проносились встречи с людьми, изуродованными жизнью и настолько далекими от увиденного совершенства, что ему стало не по себе. И снова в нем вспыхнула ненависть ко всему, что мешает человеку стать человеком…
Но как ни богата была интеллектуальная жизнь Вилонова на Капри, он все время ощущал, что ему чего-то не хватает… Едва болезнь разжимала свои тяжелые объятия, им овладевала страсть борца. Он не был создан для кабинета. Ему не хватало атмосферы реальной борьбы, его тянуло в новую схватку. И это прорывается в его письмах к жене:
«Не знаю, почему ты спрашиваешь, останусь ли я на Капри после срока (имеется в виду срок высылки Вилонова за границу). Это с трудом удается… даже во время срока. Я все-таки подумываю вернуться раньше. Уж очень тянет».
«Во мне снова проснулись задремавшие силы, и я снова жажду былой жизни…»
«Эти дни, когда я особенно хорошо чувствую себя и замечаю сильный прилив энергии, меня страшно тянет в Россию».
Но в Россию нельзя. Горький даже слышать об этом не хочет. Пока не кончится лечение, об этом не может быть и речи. Михаил часто вспоминает об Урале, о своих уральских товарищах. Может быть, поэтому Горький и Луначарский везде в письмах и воспоминаниях называют его уральским рабочим…
«Дорогая Маруся!
…Вчера мы говорили с Алексеем Максимовичем об У рале, и он выразил желание послать туда в рабочие библиотеки книги своего издательства. Это очень хорошо, и надо как-нибудь списаться с приятелями. Может, у тебя есть адрес в Екатеринбурге? В Черный Яр книги уже послали».
Через неделю.
«… Ты поговори с товарищами, может, надо присылать отсюда новости, так это можно, и я стал бы делать это аккуратно, если только пришлют адреса. Потом об этом же напиши на Урал. С последними мне очень бы хотелось списаться…»
И еще через несколько дней.
«Как выяснилось дело с адресами Урала? Неужели не удалось списаться, ведь это так необходимо?»
Однажды Вилонов предложил Горькому и Луначарскому создать здесь, на Капри, школу для рабочих-революционеров из России. А преподавателями пригласить лучшие умы партии… Сначала идея показалась фантастической. Но Михаил уже загорелся и своей страстью и настойчивостью увлек Горького. Последний обещал свою помощь и взял на себя финансовую сторону дела.
«У нас с Максимычем, — писал Михаил жене 15 февраля, — все мысли вертятся вокруг этой школы. Интересно, как там у вас смотрят на это дело. Рисуется ли это в таком же деловом тоне необходимости сегодняшнего дня, какой придаем ему здесь мы, или нет. Лично я очень внимательно изучил последние отчеты с мест и свой вывод подкрепил основательно практикой… Проект письма уже готов и послан на обсуждение друзьям. Скоро получим его обратно, и тогда пришлю тебе…»
13.4.09.
«Вообще, Марусенька, эта школа лелеется мной, как родной ребенок».
К рабочим московской организации РСДРП уходит открытое письмо Горького и Вилонова. На Капри приглашаются лучшие лектора.
Михаил узнает, что Ленин не только отказался читать лекции, но и резко предупредил: школа станет новой фракцией, ибо среди ее организаторов преобладают ликвидаторы и отзовисты. Михаилу кажется, что эти опасения напрасны, и, чтобы убедить местные организации, он едет в Москву.
В элегантном европейском костюме Вилонов неожиданно появился в доме на Ирининской улице, где Мария снимала комнату. Счастливые минуты долгожданной встречи… Крохотная дочка, которую он впервые увидел и взял в руки… И вдруг — тревожное лицо жены. Только теперь она поняла причину визитов полиции в последние дни: охранка раньше ее узнала о приезде Михаила…
Пришлось заставить себя покинуть уютную комнатку Марии.
Михаил действовал ловко и осторожно. И все-таки агенты напали на его след. 7 июля департамент полиции доносил министру внутренних дел:
«Ныне же начальник Московского охранного отделения донес, что выбор учеников в заграничную школу пропагандистов происходит через отдельных членов организации социал-демократической партии, причем один из организаторов этой школы — «Михаил» (Вилонов) — проживает в настоящее время в Москве и собирает резолюции разных партийных организаций, одобряющих эту школу… Арест его, как и намеченных учеников школы, будет осуществлен при первой возможности».
Но такой «возможности» жандармам не представилось, хотя Михаил действовал активно. Он взбудоражил московских партийцев: спорил, доказывал, торопил… Он рвался из Москвы в Париж: ему хотелось встретиться с Лениным, объясниться с ним, убедить… В письме на Капри он просит, чтобы его послали в Париж для переговоров. Но с Капри пришел ответ: «На эту поездку мы вас не уполномачиваем». Михаил объяснил отказ финансовыми затруднениями.
Энергия и напор Вилонова дали результаты: он добился санкции Московского областного бюро, для подбора учеников сам объехал местные организации и вместе с учениками двинулся в обратный путь…
С середины августа в школе начались занятия. «Работа пошла усиленным темпом, — вспоминал один из учеников. — Отдыхать полагалось лишь по воскресеньям. Трудно было привыкать к усиленным занятиям, особенно вначале».
Лекции в школе читали М. Горький, А. Богданов, А. Луначарский, М. Покровский, Ст. Вольский, Г. Алексинский. Первое время лекторы не нарушали обещании, данных организациям, которые послали учеников: о противоречиях с редакцией «Пролетария» и большевистским центром на занятиях не говорили. Но ведь были встречи и вне школьных стен.
…На остров набросились бешеные ветры. Они принесли с собой грозы. Свист, шум, треск ломающихся деревьев. В промежутках между грозами знойное дыхание Африки превращало Капри в парную баню становилось жарко и душно.
В школе Михаилу бывать почти не приходилось после трудной поездки болезнь снова уложила его в постель. Приехала Мария с дочкой — теперь они жили в маленькой комнате, которую сняли у местного рыбака. Иногда заходили ученики, рассказывали о занятиях, обсуждали свои письма к Ленину, в которых приглашали его на Капри.
Читали ученики Михаилу и ленинские ответы. В своих письмах Владимир Ильич терпеливо и настойчиво разъяснял:
«…Вы задаете мне вопрос о мотивах объявления школы новой фракцией, я считаю долгом еще раз объяснить Вам свой взгляд. «Фракционная подкладка школы чистейшая фикция», пишете Вы. «Гегемония над школой немыслима, ибо большинство Совета, это — мы».
Я утверждаю, что это — явный самообман с вашей стороны. Совсем не в том дело, чтобы Вас обвиняли в «непосредственном фракционерстве»; совсем не в том дело, у кого большинство в Совете. Дело в том, что школа устроена 1) по почину новой фракции;
2) исключительно на средства новой фракции;
3) в таком месте, где есть только лекторы новой фракции; 4) в таком месте, где не могут быть, за самыми редкими исключениями, лекторы других фракций…[3]
…Повторяю: действительный характер и направление школы определяется не добрыми пожеланиями местных организаций, не решениями «Совета» учащихся, не «программами» и т. п., а составом лекторов. И, если состав лекторов всецело определяется и определился кругом членов новой фракции, то отрицать фракционный характер школы — прямо смешно» 2.
В октябре до Капри дошел номер «Пролетария» со статьей Ленина, в которой резко критиковался отзовизм Богданова и его сторонников. Михаилу рассказали, что Богданов рассердился и прочитал слушателям школы свою ответную статью, которая предлагается как основа для новой программы. Говорили даже о «своем органе».