– Иностранцы любят поучать нас насчет гендера, – так выразилась одна афганка, давняя сотрудница ООН, когда я стала расспрашивать ее, почему она никогда не упоминала об этой практике в своей работе, которая сосредоточена на женщинах и детях. У этой сотрудницы ООН имеется даже персональный опыт: ее собственная дочь попросила разрешения ходить в брюках и сделать короткую стрижку, чтобы можно было больше играть на улице с другими соседскими мальчиками и бача пош. Пока мать ей этого не разрешила.
При встрече с Самар я надеюсь, наконец, узнать, являются ли афганские бача пош поводом для беспокойства в среде тех, кто защищает права женщин и детей. И должны ли они быть таким поводом.
Как и большинство других афганцев, которым я задавала подобные вопросы, Сима Самар уверена: в девочках, притворяющихся мальчиками, нет ничего странного. Вероятно, нет в этом и ничего вредного. Ее собственная подруга детства из Гильменда много лет жила как мальчик, а потом эмигрировала в Соединенные Штаты. У одной коллеги Самар по комиссии тоже была бача пош, которую превратили обратно в девочку в 16 лет и которая теперь, несколько лет спустя, блистает в Кабульском университете. Вторя мнению Кэрол ле Дюк, Самар заявляет, что бытование традиции бача пош в Афганистане логично. Для нее это никоим образом не относится к вопросу прав человека. Конечно, в идеале дети должны сами выбирать, что им носить, говорит она, хотя в Афганистане это дозволено немногим. Она уточняет свое замечание, добавляя, что, если бы кросс-дрессинг обладал потенциалом сбивать девушек с толку, она не стала бы его поощрять, поскольку, по ее выражению, «девушки в этой стране и так достаточно сбиты с толку». И все же, насколько ей известно, бача пош никогда не приводит к этому.
– Вас это вообще интересует? – наконец спрашиваю я.
Самар улыбается – дипломатка до мозга костей:
– А вас это почему интересует?
Я умолкаю, размышляя о том, что мне меньше всего хочется поднять еще один вопрос о правах человека там, где их нет вообще, или привлечь к бача пош внимание правительства. Или любого из их родителей. И используя последний аргумент Азиты, я выдвигаю предположение о том, что девочки, живущие «под прикрытием», вероятно, служат дополнительным симптомом глубоко дисфункционального общества. Пожалуй, немного тревожно и то, что никто не знает, какие последствия это может иметь для психики детей. И разве необходимость скрывать свой полученный при рождении пол не имеет прямого отношения к правам человека?
Сима Самар чуть приподнимает брови, когда я заканчиваю фразу.
– Что ж… Это интересно. Честно говоря, этому я не уделяла внимания.
Она снова улыбается, словно хочет подчеркнуть, что ей, в общем-то, больше нечего сказать.
Уходя с ощущением, которое можно описать только как демонстративное отсутствие интереса со стороны одной из самых видных активисток этой страны, я задумываюсь: а не может ли статься, что сложности вопроса о бача пош просто чересчур противоречивы, чтобы его стала затрагивать политически опытная афганка? Это могло бы объяснить, почему он так долго не всплывал на поверхность и его существование по-прежнему отрицают даже экспаты-афганцы, к которым я обращалась. Как и сексуальность, гендер определяет здесь всё, но говорить о нем не полагается, как и делать вид, что он существует.
Глава 11Будущая невеста
Захра
Это был всего лишь краткий миг, и она хотела забрать его обратно.
Мир нельзя было в это посвящать. Особенно его проклятую назойливую женскую часть. Захра лежала неподвижно на больничной койке, медленно дыша, пытаясь заставить себя снова уснуть. Может быть, она сможет проснуться где-то в другом месте. Кем-нибудь другим. Где угодно – только не здесь, в светлой, белой детской палате.
Когда это началось впервые, Захра, которой вот-вот должно было исполниться шестнадцать, пряталась в ванной комнате по нескольку раз в день, лихорадочно застирывая свое белье, молясь, чтобы прекратилось кровотечение. Август выдался паляще жарким, и Рамадан только усугублял нечистоту, которую устроило тело. Отказ от какой бы то ни было еды или питья – для некоторых афганцев как минимум на публике – приводил почти всех в сонное и утомленное состояние, и проблемы с желудком были в порядке вещей.
Поначалу родители не замечали увеличения времени, которое Захра проводила в ванной, но потом Асма нашла пару запачканных трусиков.
– Тебе не о чем беспокоиться, – сказала она дочери, когда та вышла из ванной. – Это уже случилось с твоими сестрами, и это нормально. Так бывает у всех женщин.
Захра молча уставилась на мать. А потом воскликнула:
– Нет. Нет. Нет!
– Не нужно бояться, – пыталась Асма утешить дочь. – Это делает тебя настоящей женщиной. Это означает, что ты можешь рожать детей.
После этих слов Захра развернулась и ушла в гостиную. Когда Асма последовала за ней, оказалось, что Захра лежит в обмороке на полу.
Она пришла в себя быстро, но мать поспешила отвезти ее в больницу. Когда ужасно расстроенная Асма приехала туда со своим ребенком, врач поначалу принял Захру за ее сына, и ему потребовалось несколько минут, чтобы уразуметь причину их обращения. Врач сказал и Асме, и Самиру, который приехал сразу же, как сумел вырваться с работы, что их дочь потеряла много крови. Она несколько анемична, объяснил он: похоже, кровотечение у нее продолжается не один день. Но уверил, что Захре просто нужно отдохнуть.
Захра казалась бесчувственной, она отказывалась разговаривать с сотрудниками больницы и отшатывалась от их прикосновений. На самом деле ее следовало бы отправить в женское отделение, сказал врач, но из-за начальной путаницы ее поместили с другими детьми, помладше. Но теперь, когда ее биологический пол и состояние прояснились, Захру, вероятно, следовало бы отвести к «женскому доктору», чтобы убедиться, что у нее все в порядке с точки зрения будущего, посоветовал врач.
Однако был и другой повод для беспокойства. Врачу казалось, что Захра, вероятно, страдает от шока. Он уже сталкивался с такими случаями: когда у бача пош наступает половая зрелость, принятие ею своего женского будущего порой запаздывает. Захра долго была кем-то иным – и теперь природа за это воздаст.
Асма и Самир немного смутились, выслушав теорию доктора. Они стали наперебой уверять его, что вскоре с их дочерью все будет в порядке.
По дороге домой Захра отказывалась разговаривать. С тех пор менструации у нее случались только раз в два или три месяца. Асма поймала себя на том, что гадает: уж не уступила ли природа упрямству Захры?
– Она не хочет быть девушкой. Настолько, что, может быть, Всевышний до какой-то степени удовлетворил ее желание, и поэтому она не менструирует так, как полагается?
Асма выставила на пол гостиной свою швейную машинку. От соседей и друзей поступило три заказа на новые девичьи платья. Зарплата Самира в ВВС невелика, а чтобы прокормить 11 человек, нужно как минимум 4 доллара в день – и столько мы платим нашему водителю (стандартная такса для иностранцев) за 15-минутную поездку до дома Захры. Плюс доллар чаевых.
Ткань заедает в ручной швейной машинке каждые несколько минут, и Асма сердито бормочет, высвобождая ее. Она надеется, что двоюродная сестра скоро привезет себе из Пакистана электрическую машинку, чтобы можно было вышивать узоры зигзагом, – и, может быть, ей тоже. Она с завистью смотрит на Сетарех, чье творение пакистанского портновского искусства намекает на ее стройную фигурку после того, как она сняла пальто.
– Когда я была молода, у меня тоже была фигура. Я всегда носила что-нибудь красивое, – вздыхает Асма.
Захра приносит из кухни сок и печенье, но Асма велит ей взять другое – «получше». Дочь ворчливо повинуется.
– Ты так отличаешься от остальных моих детей! – кричит ей вслед Асма. – Ты всегда сердита, никогда не бываешь в хорошем настроении. Никогда не улыбнешься. Не поговоришь со мной вежливо.
Выставляя на стол печенье «получше» и усаживаясь, Захра ничего не говорит. Это печенье в белой пластиковой упаковке с логотипом ВПП (WFP). Печенье Всемирной продовольственной программы с добавлением железа сделано для детей, страдающих недостаточностью питания, и должно раздаваться голодающим бесплатно, но каким-то образом находит дорогу на базары. Это любимая закуска Сетарех и многих других кабульцев, которые могут себе ее позволить. Захра выкладывает для меня пять печеньиц на салфетку. Изобилие – признак гостеприимства. Потом она садится в одно из больших кресел, расставив ноги, облокотившись на подлокотники. Ее тело занимает в комнате большее пространство, чем любое из наших.
Входит одна из ее младших сестер, щеголяя в обновке от Асмы – сверкающем фиолетовом платье с широкой юбкой и короткими рукавами. Она кружится на месте перед нами, а потом Асма перехватывает ее, чтобы чуть туже заколоть булавками спинку. Это платье заказано для девочки-подростка, которая наденет его на свадьбу. С полным ртом булавок Асма зовет Захру, чтобы та посмотрела.
– Твоя сестра наденет платье. Погляди-ка на нее – какая красавица! Она – девушка, ты по сравнению с ней похожа на обезьяну.
Захра корчит гримасу:
– Прекрати! Не говори так!
Она тут же извиняется перед нами, своими гостями:
– Моя мать просто завидует. Одно время я ездила верхом, и она на меня орала. Я знаю, это потому, что она никогда в жизни такого не сделает. Посмотрите на нее – она так и просидит в доме всю свою жизнь.
Возможно, Захра не столько хочет быть парнем, сколько – как и многиебача пош – желает избежать женской судьбы в Афганистане. За последние несколько месяцев напряженность между Захрой и ее матерью медленно росла и постепенно продвигалась к решающему поединку, поскольку Асма пыталась найти для Захры причины принять свой природный пол и жить как женщина. Захра, в свою очередь, настаивала, что это невозможно, потому что она никакая не девушка. И не женщина.