Пристыженная, она перестала выходить из дома в Бадгисе.
Когда Азита с неохотой снова включила сотовый телефон, в нем оказалось множество сообщений от сторонников, которые призывали ее не падать духом. «Всем» известно, что игра была нечистой, писали они. И они знают ее не как трусиху, которая отступит перед коррумпированными афганскими политиками, но как лидера, который может за что-то постоять, – разве не это она говорила своим избирателям столько раз? Они пришли ради нее на избирательные участки и не поняли бы, если бы она попросту сломалась перед лицом полной недействительности голосования из-за явного мошенничества. Конечно, ее подставили; большая часть «чистых» голосов принадлежала ей. В отличие от многих других, ее саму даже не обвиняли в мошенничестве. Или она и впрямь собирается сказать своим сторонникам, что их голоса вдруг потеряли всякую ценность?
Азита стала постепенно приходить в себя. «Право людей, голосовавших за меня, – увидеть, как я за это борюсь. Это соревнование, и я выиграла его честно», – говорила она себе.
Образ дочерей, снова оказавшихся в глинобитном домишке в Бадгисе, тоже укреплял ее решимость. Они теперь были кабульскими девочками, которые могли бы что-то сделать со своей жизнью. Она не поступит с ними так, как некогда поступили с ней: не станет манить их лучшей жизнью, а потом изгонять обратно в провинцию без перспектив на достойное образование и почти без шансов избежать раннего брака с каким-нибудь деревенским жителем. Кроме того, думала Азита, она провела чистую кампанию, так разве трудно будет доказать, что эти дополнительные голоса по праву принадлежат ей?
Вместе с сотнями других кандидатов, оспоривших результаты выборов, она решила ввязаться в бой. В общем и целом, треть изначальных афганских кандидатов были втянуты в бурный национальный конфликт{124}, либо как претенденты на победу, либо как их ближайшие соперники, утверждавшие, что к их собственным результатам должно быть прибавлено больше голосов, а к результатам других – меньше. А тем временем Афганистан остался с замороженным, бездействующим парламентом и кризисом хрупкой, неоперившейся демократии.
Поначалу в ходе хаотических официальных слушаний и в коридорных переговорах, на которых бывала Азита, ей говорили, что ее шансы на благоприятный пересчет велики. Однако шансы эти еще возрастут, если она уплатит взнос в 60 000 долларов определенным чиновникам, которые руководят этим процессом. Это могло бы даже восстановить ее в парламенте без всяких дальнейших вопросов, узнала она. Несколько коллег подтвердили в приватных разговорах, что действительно такова текущая такса; кое-кто даже советовал ей рассмотреть этот вопрос. Это невеликая плата за то, чтобы получить обратно свою работу, сказал один из чиновников, когда она стала с ним спорить, утверждая, что высокий процент поданных за нее голосов с самого начала был честным. Он уверял, что она скоро отобьет эти деньги – и заработает больше – на своей оплачиваемой властной позиции, особенно если будет брать взятки с тех, кто готов немножко приплатить за нужные им решения.
– Да будь у меня эти деньги, я раздала бы их вдовам! – выпалила Азита, прежде чем вихрем вылететь за дверь его кабинета.
Когда она ходила к другому чиновнику, тот предложил ей подписать долговую расписку на будущие доходы или активы. Несколько претендентов именно так и сделали, сказал он ей. Ведь наверняка у нее самой или у ее отца есть какая-то земля, которую она могла бы заложить в качестве обеспечения по займу? Когда Азита отказалась, он назвал ее «очень глупой женщиной». После этого ряд чиновников посоветовали ей «просто забыть об этом». Без «вложений» и некоторого количества денег, проинформировали ее, будет трудно снова войти в парламент.
Раззадоренная сопротивлением чиновников, стремящихся обогатиться в политической неразберихе, Азита с еще большей энергией взялась за отслеживание своих избирателей и попытки доказать свою легитимность. То обещание новой страны, которое появилось на горизонте, когда ушел Талибан, десятилетие спустя все еще вызывало в ней глубокий отклик. Она провела в парламенте пять лет не для того, чтобы просто пускать побоку суды и официальную систему правосудия. И даже если не брать в расчет уважение к демократии – у нее попросту не было этих денег.
И теперь она осталась без дохода и без службы. При скудных сбережениях содержать семью в Кабуле становилось все труднее с каждой неделей. В конечном счете сказал свое веское слово ее отец: похоже, ее борьба за возвращение в парламент не очень-то плодотворна и тянется уже слишком долго. Пора отказаться от нее, убеждал он. Им следует перебраться обратно в Бадгис или хотя бы в Герат, где они смогут снова жить как нормальная семья.
Это было немыслимо для Азиты, которая, несмотря на препятствия, укрепилась в абсолютной уверенности, что ей следует восстановиться в роли представителя Бадгиса в Кабуле.
Она снова обратилась к отцу с просьбой походатайствовать за нее перед мужем и заключить с ним соглашение: ей нужна еще пара месяцев, чтобы сразиться с избирательной комиссией. Ее муж согласился продлить их пребывание в Кабуле, дождаться окончательного решения чиновников по поводу нового состава парламента. Взамен Азита обещала найти временную работу, чтобы содержать семью, пока идет юридический процесс.
Однако она продолжала почти каждый день с головой погружаться во встречи с чиновниками из избирательной комиссии, нося свою потертую бумажную папку по кругу между министерствами, судами и неформальными встречами с коллегами, твердя семье и друзьям: «Я сама себе адвокат, но у меня есть сторонники. Первый из них – Аллах, второй – мой народ».
Найти работу тоже оказалось труднее, чем она рассчитывала. Все упиралось в вопрос внешнего образа. Публичная, высокооплачиваемая работа могла бы заставить людей думать, что она отказалась от попыток снова войти в парламент. Низкооплачиваемая работа выставила бы ее откровенной неудачницей, что отнюдь не стало бы выигрышным аргументом в юридической полемике. В любом случае почти вся ее энергия уходила на юридическую борьбу, да и от предложений поработать не то чтобы не было отбоя.
Шли первые месяцы 2011 г., и сбережения Азиты таяли. Она начала понемногу брать деньги в долг, где только могла – у отца, у брата, у немногих своих друзей из мира политики. И заставляла их пообещать, что они не станут говорить об этом другим.
Последние ее сбережения ушли на то, чтобы переселить семью в Золотой Город – новый район на окраине Кабула, населенный в основном пуштунами. Дома здесь вознеслись к небу во время вдохновленного видами Дубая строительного бума в Кабуле, который последовал за массивным притоком денег последнего десятилетия. Поначалу эти здания были выкрашены роскошной желто-золотой краской, которая сияла навстречу тем, кто ехал по главному шоссе, ведущему в район. Но за несколько лет пустынные ветры источили ее, придав домам более матовый облик, а теперь краска осыпалась уже и во внутренних холлах.
В Золотом Городе нет игровых площадок и футбольного поля. Здесь нет деревьев, нигде не видно даже клочка зелени. Да и нужды в этом нет: детям преимущественно консервативных пуштунских семей, живущих здесь, не позволяют подолгу играть на улице. Муж Азиты решил, что их дети – включая Мехран – должны после школы сидеть дома. Теперь уже небезопасно было выходить на улицу, пусть даже только на часок и не каждый день. У детей все равно не так много новых друзей в этом районе, а прежние остались в Макрояне.
Теперь всякий день, за исключением пятницы, для них повторяется один и тот же рутинный распорядок: занятия в школе начинаются в 7 утра; возвращение домой к середине дня, чтобы сделать уроки; дневной сон, ужин, а потом ночной сон. Все игры происходят на маленьком балконе новой квартиры, но в основном дети просто смотрят кабельное телевидение или фильмы на пиратских DVD, из которых близняшки уже могут процитировать наизусть чуть ли не любую фразу. В жаркие летние месяцы ссоры вспыхивают гораздо чаще, поскольку дети бесконечно кружат по маленьким комнаткам квартиры, точно звери в клетке.
Однако Азита старается не падать духом и с радостью готова похвастаться всеми свежими деталями быта, когда я впервые прихожу к ней в гости в новую квартиру, после того как она несколько месяцев провела в Бадгисе, а меня не было в стране.
Здесь в каждой комнате восточные ковры от стены до стены и плотные желтые портьеры. Есть посудомоечная машина, электрическая плита и микроволновка в кухне. Ванная отделана розовым фарфором. В гостиной не один, а целых два телевизора. У каждой из двух жен есть своя спальня. Как и прежде, дети живут в одной комнате. Азита поставила в детской современный силовой тренажер. Она планирует вскоре начать сбрасывать вес.
Еще несколько ее пальцев с французским маникюром теперь сверкают саудовским золотом. Запястья обвивают перекрученные желтые браслеты, а мочки ушей оттягивают вниз тяжелые жемчужные серьги.
Этот добавочный показной шик и новая квартира – продуманная попытка вложения денег, объясняет она. В Кабуле внешность – это все, и никто не станет доверять женщине, которая выглядит неподобающе. Гости по-прежнему приходят в их дом, и их необходимо уверить в том, что она остается действующим игроком. Ей нужно казаться все такой же опытной, искушенной и уверенной в себе; политиком, которому по праву принадлежит место в национальном парламенте. И еще, откровенно говоря, шопинг помогает ей снизить тревожность.
Она пожимает плечами, когда я спрашиваю, как все это можно будет возместить, не имея зарплаты. Никак. Деньги должны откуда-то прийти. И хорошо бы поскорее.
Как ни иронично, среди тех, кто, кажется, почти не заметил ее отставки, оказались авторы угроз. Они хотят гарантировать, что она не вернется в политику. Продолжают поступать анонимные звонки примерно одного содержания: Азита должна прекратить настаивать на том, что ее место – в парламенте. Ей следует вести себя как нормальной женщине перед лицом Всевышнего, требуют звонящие, то есть сидеть дома. Однако это не совпадает с представлением Азиты о том, чего Всевышний хочет для ж