очень ценная вещь.
Она открыла глаза и подняла их на Винтера, который выглядел обеспокоенным, поскольку понимал, что большой палец ее правой руки все еще был вознесен над воображаемым поршнем шприца.
— Эй, — пожала плечами она. — Вы сами спросили.
Пятнадцать минут спустя они снова встретились на улице, так как смена Винтера наконец-то закончилась.
— Еще не слишком поздно, — сказал он, застегивая куртку. — Еще голодны? Хотите где-нибудь выпить?
— Нет. Но спасибо. Я устала. Мне лучше пойти домой.
— Ладно, — улыбнулся он, теперь беспокоясь, что прозвучало, будто он приглашал ее на свидание.
— Не переживайте, — уверила она его, прочитав его лицо с пугающей точностью, — я знаю, что вы не имели этого в виду.
— А? Нет! Конечно. Я не думал… — Он запнулся. — В любом случае, увидимся завтра.
— Да. Увидимся завтра.
— Эй, Маршалл! — выпалил он, когда она собралась уходить. — …Джордан, — исправился он. — Я ваш друг, — честно сказал он.
— Я знаю, — улыбнулась она.
Винтер кивнул и направился в другом направлении, а лицо Маршалл осунулось. Сквозь вопящие мысли она отчаянно попыталась просчитать, что ближе — притон в Мейда-Вейл или стрип-клуб в Фаррингдоне, но не смогла сконцентрироваться ни на чем.
Домой этой ночью она точно не собиралась.
Глава 24
— Вы гений, — поприветствовала Маршалл Винтера, подходя забрать его из зоны ожидания в холле Скотленд-Ярда, одетая в те же вещи, что и предыдущим вечером.
— Я знаю, — кивнул он, идя рядом с ней к лифтам, с облегчением оставив позади разбросанные кругом разные газеты, где на всех первых полосах красовалась их «Венера Милосская». — …Но почему?
— Вы были правы насчет социального жилья Альфи и Николетт. Это действительно то же место, где жила мать Коутса. Я не думаю, что это совпадение.
По случаю облачившись в костюм, чтобы впечатлить Чеймберса своим профессионализмом, Винтер чувствовал себя некомфортно. По всей видимости, он набрал несколько фунтов с последнего раза, когда надевал его, и теперь мысленно сделал заметку при первой же возможности еще немного ослабить пояс.
— Как насчет остальных мест? — спросил он, когда они начали подниматься вверх.
— Коутс жил только по двум адресам, но мы составляем список бывших нанимателей и попросили банк отметить все повторяющиеся или значимые транзакции… Но наша главная надежда на Элоизу Браун.
— И что она сказала? — спросил Винтер, стремясь узнать все, что пропустил, прежде чем войти туда и опозориться, как настоящее пятое колесо.
Когда двери лифта рывками открылись, Маршалл вышла и удивленно оглянулась на него.
— Мы подумали, вы захотите сами у нее спросить.
Выражение гордости на лице Винтера мгновенно сменилось на подозрительность:
— И Уэйнрайт это одобрила?
— Конечно, — ответила Маршалл на мгновение позже, чем нужно.
— Она не знает, что я здесь, да?
— Не-а.
Винтер не мог перестать глазеть на Элоизу.
Это уже начинало выглядеть странно.
Все заметили.
Но как Роберт Коутс умудрился захомутать такую умную и красивую женщину, было выше его понимания. Даже в стенах блеклой комнаты для расследований она, казалось, излучала веселье и оптимизм, с легкостью улучшая день любого, кому посчастливилось встретиться с…
— Вы снова это делаете, — подтолкнула его Маршалл.
— Извините. — Он заставил себя опустить взгляд на список перед ним.
Офис жужжал. Люди спешили туда-сюда со стопками документов под непрекращающийся звон телефонов перегруженной горячей линии — национальное освещение в прессе получило огромный отклик.
Они чувствовали, что к чему-то приближались. Когда Элоизе показали карту с расположением места, где обнаружили «Венеру Милосскую», она вспомнила: они с Коутсом вышли из метро на станции «Пимлико», чтобы пройтись вдоль реки. Собрав фотографии с места преступления, на заднем плане которых не было квартирных новостроек, она узнала в нем место их первого поцелуя. А затем, когда в списке бывших нанимателей обнаружилось, что Коутс три лета подряд работал в Британском музее, не осталось сомнений, что локации были такими же значимыми, как и имитируемые им произведения искусства.
— Кажется, я кое-что нашла! — воскликнула Маршалл, хватая карту с соседнего стола. — Средняя школа в Тибурнии, — объявила она, указывая справа возле широкого зеленого пятна. — Он там учился. И она всего в нескольких улицах от Гайд Парка.
Чеймберс наклонился посмотреть поближе, но затем нахмурился, так как между беспокоившим его парком и школой было четыре улицы. Ему в голову пришла идея, и он направился к своему рабочему столу за картой лондонского метро и схемой, изображающей сложную путаницу городских автобусных маршрутов.
— Он ездил туда из дома с гномами на Уондсуэрт, правильно?
— Верно, — ответила Маршалл.
Он удовлетворенно постучал пальцем:
— Рядом нет станций метро. Он мог добраться туда на двадцать восьмом автобусе, но ему приходилось выходить на другой стороне парка… Место убийства расположено по дороге, которой он ходил каждый день в школу.
— Мы приближаемся к разгадке, — с облегчением улыбнулась Маршалл.
— Мы приближаемся к разгадке, — согласно кивнул Чеймберс.
Люди — поверхностные, простые создания, а красота это всего лишь инструмент для того, чтобы эксплуатировать фундаментальный изъян — вписываться в определенную группу, давать обманчивое впечатление о себе, привлекать подходящую пару — животное поведение в своей самой примитивной форме, и Роберт Коутс понимал эту концепцию лучше других.
Если нескладный и неловкий университетский профессор мог лишь отвадить большинство от близкого знакомства в ситуациях, где внимание было неизбежно, то привлекательный и очаровательный незнакомец с легкостью заводил новых друзей среди тех, кто хочет быть с ним, кто хочет быть похожим на него, при этом оставляя долгоиграющее впечатление.
Но ни один из них не подходил в этот день. В этот день он собирался горбиться и шаркать, будто на него давит груз всего мира. Он намеревался улыбаться с надеждой каждому, кто взглянет ему в глаза, словно говоря: «ради бога, позвольте мне разгрузить часть моих проблем на вас», и глядеть, как они отступают от него. Он сбрил щетину, так удачно оттенявшую его подбородок, и выбрал свою самую землистую одежду — радугу бежевых и коричневых оттенков, которая придавала ему сходство с глыбой камня, когда он прекращал двигаться.
Потому что в этот день ему нужно было стать невидимым.
Чеймберс со щелчком вернул колпачок на ручку и повернулся к Элоизе:
— Расскажите нам о «Венере Милосской».
Снова одетая в заляпанную краской рубашку, она встала, проводя презентацию, которую готовила все утро:
— «Венера Милосская» это мраморная скульптура, приписываемая Александросу Антиохийскому и датируемая примерно 100 годом до нашей эры. Она больше натурального размера и выставлена в Лувре, в Париже.
Ободряюще улыбаясь ей, Винтер нацарапал подробные заметки по ее введению, которое, и это не мог бы отрицать даже самый проницательный детектив, было абсолютно бесполезным для их расследования.
— Ее также именуют «Афродитой Милосской».
— Афродитой? — переспросил Чеймберс.
— Богиня любви и красоты, — кивнула Элоиза.
— Поэтому мы знаем, что это должны быть вы, — сказал Винтер, заставляя Чеймберса и Маршалл обернуться на него. — Я имею в виду, почему мы думаем, что он вас так себе представляет, — быстро добавил он, еще сильнее краснея.
На лице Элоизы расцвела застенчивая улыбка.
Маршалл закатила глаза.
Чеймберс покачал головой.
Они оба повернулись обратно к девушке.
— Так это Афродита или Венера? — спросил Чеймберс.
— Обе, — ответила Элоиза. — Афродита — греческая богиня. Венера — римская. Одна богиня, разные имена. Но, конечно же, это искусство и существуют разные интерпретации. Некоторые, включая Роберта, вообще верят, что это не Афродита, но Амфитрита, сбежавшая в Атлас на другой конец света, когда Посейдон попросил ее руки.
— Схоже с тем, как вы отвергали предложения Коутса, — сказала Маршалл, теперь понимая, почему Элоиза даже не сомневалась, что статуя была отражением ее в его жизни.
— Именно.
— Логично, — подытожил Чеймберс, снова снимая крышку с ручки, чтобы записать имя следующей в списке статуи. — Тогда двигаемся дальше: «Психея, оживленная поцелуем Амура».
Опустив глаза в пол, оставив волосы неприглаженными в неприметной прическе, держа скромный букетик цветов, представляющий собой собрание блеклых приглушенных тонов, Роберт Коутс расхаживал по коридорам больницы королевы Елизаветы незамеченным. Его рюкзак оказался намного тяжелее, чем он ожидал. Закидывая его обратно на плечо, он с интересом наблюдал за приближением двух невыспавшихся санитаров и подслушал кусочек их разговора, когда они проходили мимо:
— …уже опаздываю. Серьезно, если я пропущу этот поезд, она меня убъет. Ты не против отнести это с…
Коутс повернул обратно и следовал за ними до тех пор, когда они уже дошли до двери с надписью «Только для персонала». Там он остановился и, читая доску объявлений, незаметно наблюдал, как они вбивают четырехзначный код, прежде чем скрыться внутри…
Перехватив тяжелую дверь до того, как она закрылась, он вошел в раздевалки и по диалогу понял, что разговорчивый мужчина уже снимает свой белый рабочий костюм, готовясь уйти. Крадясь сквозь лабиринт шкафчиков, Коутс снова уловил разговор:
— Худший… стриптиз… во Вселенной! — засмеялся новый голос, когда пара брюк невыразительно приземлилась на пол. — Иди! Иди! Поторопись!
Шлепанье босых ног по плитке сменилось шипением ожившего душа.
Опустив рюкзак на пол, Коутс прошел до конца следующего ряда, затаившись в нескольких дюймах от мужчины вне его поля зрения, где из-за угла он мог разглядеть, как тот вешает одежду в шкафчик.