— Здравствуйте, — ответил он, прибавляя для нее обогрев. На часах приборной панели было 05:55, когда он выехал обратно на дорогу.
Они молчали, пока он ехал по пустому городу, и Маршалл не знала, нравилось ли ей, что он держал все в себе, или часть ее хотела, чтобы он на нее разозлился.
— Вы не спросите, что случилось?
— Я подумал, вы сами расскажете, если захотите.
Она неловко кивнула:
— Как вы себя чувствуете?
— Как будто я еще недолго выдержу, — ответил он с удивительной честностью.
— То же самое, — признала она, но Чеймберс снова упустил свою возможность спросить о том, как она провела ночь. — Спасибо, что приехали за мной.
— Вы мне нужны, — просто ответил он, останавливаясь на кольце, чтобы пропустить единственную другую машину.
Маршалл чувствовала себя так, будто лопнет, но прекрасно отдавала себе отчет в том, что тяжесть ее секрета будет стоить ей жизни, если она не расскажет о нем.
— Я на самом деле не такая, понимаете? — сказала она Чеймберсу, сконцентрировавшемуся на дороге. — Может, когда я была моложе, но не сейчас. Я снова начала употреблять только в январе… а потом, за всем происходящим…
— Вы можете придумывать какие угодно оправдания, — задумчиво сказал Чеймберс, — но если я сегодня чему-то и научился, так это что люди не меняются… Никто из нас. Всегда будет еще одно оправдание, а за ним — еще. И как только они подвернутся, мы начнем там же, где остановились: Коутс снова начнет убивать; я намеренно поставлю себя в опасность, чтобы что-то доказать; Винтер вернется на работу, разрушившую его жизнь, а вы продолжите делать то, что делали. Мы все просто ждем еще одного оправдания.
Выждав несколько мгновений, позволив его депрессивному озарению осесть, Маршалл выключила обогрев и выглянула в окно на поблескивающие огоньки:
— Есть кое-что, что мне нужно вам рассказать… кому-нибудь рассказать. — Она глубоко вдохнула. — В ночь смерти Тобиаса Слипа… я была там. — Чеймберс вскинул брови, но не перебил ее. — У меня были ваши старые файлы по делу. В его мастерской было так холодно, что кругом все заледенело, поэтому мы поднялись поговорить в его кабинет, но я разозлилась и он попросил меня уйти. Я кричала на него. Он повернулся ко мне и… Он совсем чуть-чуть поскользнулся, но я до сих пор помню звук, с которым он скатился по лестнице. И я просто стояла как вкопанная, глядя на него… а потом оставила его там, — пристыженно закончила она.
Чеймберс не сводил глаз с дороги, обдумывая свой ответ.
— Никогда никому не рассказывайте эту историю. Ясно? — начал он, а Маршалл кивнула. — Тобиас Слип не стоит… этого, — продолжил он, оглядев свою растрепанную коллегу. — Я на этой работе давно. Я вижу плохих людей — он был таковым, но вы — нет. Может, мы никогда не узнаем, чья кровь была на той веревке, но я вполне уверен, что мир стал чуточку лучше без него.
Она все еще выглядела сломленной. Чеймберс вздохнул.
— Как единственный человек, с которым вы когда-либо будете это обсуждать, я прощаю вам ваши грехи. Хрен с ним. А теперь давайте никогда больше об этом не будем говорить, — сказал он, поворачивая направо.
— Ой, мне в ту сторону, — сказала она, оглядываясь на левый поворот.
— Я знаю. Я просто хочу сделать быструю остановку по пути.
— Что мы здесь делаем? — спросила она, когда они припарковались возле галереи Элоизы под расходящимися на рассветном небе тучами.
Выбравшись, Чеймберс подошел к машине на другой стороне улицы и постучал в стекло. Маршалл присоединилась к нему, когда сонный полицейский опустил окно.
— Доброе утро, детектив-сержант.
— Мне нужны вчерашние записи, — сказал Чеймберс, и мужчина передал ему скучные отчеты о наблюдении.
— Я могу вам с чем-нибудь помочь, сэр? — спросил он, когда Чеймберс перевернул одну страницу и пробежал пальцем по листу.
— «Элоиза Браун и ее сопровождение замечены входящими в галерею с одной картиной и выходящими девять минут спустя с другой», — прочел он вслух. — С какой картиной? — риторически спросил он у Маршалл. — Там нет никаких картин!
— Не совсем так, сэр, — вставил мужчина в машине. — Возле входа висела одна.
Чеймберс оглянулся на галерею и бросил планшет с бумагами через окно.
— Ключи! — потребовал он. У невыспавшегося офицера ушло несколько мгновений на их поиски.
— Что происходит? — спросила Маршалл, трусцой следуя за ним, чтобы поспевать за его широким шагом. Чеймберс остановился у металлических ворот и вгляделся сквозь решетку в подсвеченную картину над дверью, висящую в плексигласовом ящике.
— Сукин сын! — выплюнул он, отпирая решетку и снимая коробку со стены. Затем раскрыл пластиковую оболочку и достал холст.
— Чеймберс? Что вы делаете? — удивилась Маршалл. Он включил свой фонарик и посветил им на картину вместо объяснения. — …Что? — растерянно повторила она.
— Она его предупреждает.
— Чего?
Он провел лучом по серым блокам в море зелени и произнес:
— Могилы?
— Я… Возможно.
— …Огонь, — сказал он, осветив оранжевую форму в углу.
— Эммм.
— И деревья.
— …И?
— Могила его матери, пожар в университете и лавровый лес. Она предупреждает его, что мы знаем!
— При всем должном уважении, — дипломатично сказала Маршалл, — мне все-таки кажется, вы додумываете. Это просто формы. Вы видите то, что хотите видеть.
— Я ей не верю!
— А вам и не нужно! Но мы нуждаемся в ней. Этого недостаточно, чтобы поставить все под сомнение. Где бы мы сейчас были, если бы не она? — У него на это не было ответа. — Я всего лишь говорю, что давайте не будем принимать поспешных решений.
— Нам нужно внимательно за ней приглядывать.
— Так и сделаем, — заверила она его.
Чеймберс все еще презрительно смотрел на картину и сказал, что он все равно это уберет.
— Доброе утро, — прощебетала Ева по пути к кофемашине, пока Чеймберс сидел за столом, сгорбившись над книгой. — Во сколько ты вернулся?
Он на мгновение поднял взгляд:
— Около часа назад. — И снова уставился в книгу.
— Как она?
— С ней все будет нормально.
— Почему бы тебе не попробовать еще поспать? — сказала она, но он не подал виду, что ее услышал. Налив себе кофе, она села возле него, отодвигая две другие книги, чтобы освободить место для своей чашки. — Что читаешь?
— Библию, — ответил Чеймберс, не отрывая взгляда от страницы. — О Давиде и Голиафе, если точнее. — Было слишком рано, особенно для воскресенья, и Ева выглядела совсем растерянной. — Предпоследняя статуя, — объяснил он, болезненно морщась.
— Что такое?
— Просто… я не могу понять… что она значит.
— Я не эксперт, — сказала Ева, отхлебывая кофе, — но это разве не история добра, побеждающего зло, несмотря ни на что?
— «Добро» и «зло» — вещи относительные, — зевнул Чеймберс.
— Тогда это явно предвзятая история о неудачнике, — исправилась она.
— В этом и дело, — сказал он, поворачивая к ней другую книгу, открытую на драматическом изображении мальчика, встретившегося лицом к лицу с ярым противником, пока остальная армия стояла в стороне. — История говорит, что сорок дней подряд великан Голиаф выходил из рядов филистимлян, чтобы вызывать лучших воинов израильтян на поединок один на один, который решил бы итог битвы, и каждый день король Саул отклонял предложение, будучи слишком трусливым и некомпетентным правителем.
— До тех пор, пока молодой пастух Давид не принял вызов, выйдя на поле боя сразиться с великаном, вооружившись лишь рогаткой и пятью подобранными у ручья круглыми камнями. Попав ему точно в лоб, он повалил Голиафа и отрубил ему голову его же огромным мечом… все это во имя Господа.
— В чем проблема? — спросила Ева.
— Проблема в том, что если верить книге под твоим локтем, рогатка может создавать практически такую же энергию, как выстрел из ружья двадцать второго калибра, а это, по сути, означает, что Давид принес пистолет в бой на мечах… «В бой» — неправильное выражение, скорее, на казнь. У бедного гиганта не было шансов.
— Ты говоришь, что неудачником в этой истории на самом деле был Голиаф?
— И расправились с ним соответствующе, — согласно кивая, сказал Чеймберс.
— Ладно. И что это в таком случае значит?
Он оттолкнул увесистую книгу от себя и потянулся за своим почти остывшим кофе:
— Что столкнувшись с неравными шансами в драке, даже Бог не выше того, чтобы схитрить, как все остальные.
Остатки чьей-то индийской еды провоняли комнату для расследований.
— Что здесь происходит? — спросил Чеймберс, держа в руке свой четвертый кофе за день.
— Я не уверена, — ответила Маршалл, с таким же непонимающим выражением лица наблюдая, как Элоиза игриво хлопнула Винтера по руке.
— Ну то есть мне нравится этот парень… — продолжил он, зачарованный видом, — и он как-то раз смешно пошутил, но он же…
— И не говорите.
— А она же…
— Вот-вот!
— Если вы раньше не считали, что она что-то задумала… — Чеймберс многозначительно взглянул на нее. — Неважно… перейдем к убийству? — небрежно спросил он.
— К убийству, — согласилась Маршалл. Она уселась через два пустых сиденья от Уэйнрайт, которая тоже глазела на нелепую парочку, словно пытаясь понять, что она пропустила.
Неудивительно, что между ними осталась доля неловкости: Маршалл знала, что теперь навеки в долгу перед ним, а Чеймберс все еще стыдился своего срыва в университете. Конечно, он сделал только хуже, не узнав ее без обычного яркого макияжа и кожаной одежды на расстоянии трех футов и попросив принести ему сэндвич из столовой.
Все еще морщась от этого воспоминания, он занял место возле таблицы в передней части комнаты.
— Ситуация следующая, — начал он со вздохом. — Я поручил одной из команды просмотреть записи с больничных камер наблюдения, а другие между тем работают над делом Кристофера Райана. Оранжевый фургон оказался тупиком, и мы все еще пытаемся понять, где и когда он добрался до работника из «Толл Оукс». У нас остались две статуи, исчезнувший более двух суток назад великан и кровь Маршалл на месте его пропажи. Я решил снять ее с активной службы для ее безопасности. Она очень недовольна по этому поводу.