— Два! — в отчаянии почти прокричал Ванька.
— Правильно! — тут же отозвалась математичка. — И зря ты так долго думал. За правильный ответ тебе полагалась бы пятерка. Но ты понимаешь, почему я не могу тебе ее поставить?
— Понимаю, — пролепетал в ответ раскрасневшийся Ванька.
— Почему же?
— Я долго думал.
— Правильно, — удовлетворенно сказала учительница. — Класс не понял бы этого моего решения. Поэтому я поставлю тебе четыре. Иди на место.
Так впервые в дневнике у Ваньки появилась четверка по математике. И она удивительным образом повлияла на его отношения с Сашей Вычегновым. До этого Ванька редко проходил мимо Саши, чтобы не дать ему подзатыльника. А тут на следующей же перемене, когда Перепелкин подставил Саше ножку и тот растянулся посреди коридора, Ванька ухватил Стасика за ухо. Перепелкин взвыл от боли. А Родин тут же объявил на весь коридор:
— Кто тронет Сашку, будет иметь дело со мной.
С тех пор Ванька и Саша стали неразлучными друзьями. Дружба эта проявлялась своеобразным образом. Оберегая Сашу от обидчиков, Ванька нещадно эксплуатировал его, заставляя делать за себя уроки, изобретать шпаргалки, выдумывать способы подсказки во время урока незаметно для учителя.
Способ подсказки, который был применен на уроке истории, тоже разработал Саша Вычегнов. Он смастерил маленький проекционный фонарик. Когда включался ток от батарейки, на край доски или на противоположную стену класса проектировался ответ: даты, цифры. Оставалось только не зевать, так как долго держать фонарь включенным Саша боялся.
Надежда Михайловка задала Ваньке наводящий вопрос и отошла к окну, дожидаясь ответа. Саша включил фонарик. Ванька начал сбивчиво отвечать, перескакивая с пятого на десятое. Получив еще вопрос, Ванька «поплыл» дальше. Так «плыл» он от одного наводящего вопроса к другому и, казалось, уже благополучно приближался к берегу, где маячила спасительная тройка. Но именно в этот момент случилось непредвиденное, то, чего удавалось избегать до сих пор. Надежде Михайловне показалась подозрительной Сашина возня.
— Саша, перестань вертеться, — попросила она. — Что там у тебя такое интересное?
Саше пришлось спешно убирать свой аппарат, а потом передавать его по цепочке от одного ученика к другому, чтобы укрыть от зоркого глаза учительницы. Возможно, Надежда Михайловна так ничего бы и не увидела, если бы ребят не подвела спешка. Фонарик дошел уже до Тамары. Она очень переживала за Сашу и сильно волновалась и потому, передавая аппаратик соседу, поспешила выпустить его из рук. Гремя, он полетел на пол.
— Что еще случилось? — подошла Надежда Михайловна. Она с интересом рассматривала диковинное устройство.
— Так вот, Ваня, где фокусируются все твои знания, — вымолвила наконец она. — Чудесно! Чья это выдумка?
Класс молчал.
Не получив ответа, Надежда Михайловна сказала:
— Вы зря боитесь и скрываете от меня правду. Я отлично знаю, что придумал это кто-то из вас. И это очень способный мальчик.
Все поразились, как она угадала, что придумал это один человек и именно мальчик. Девчонки стали переглядываться и с завистью поглядывать на мальчишек. А Надежда Михайловна продолжала:
— Тот, кто это придумал, наверняка отлично выучил не только историю, но и физику и математику. Поэтому я сразу же ставлю ему пятерку. Итак, чей дневник мне взять, чтобы занести в него отличную отметку?
Получить пятерку по истории, конечно, было лестно. Но класс угрюмо молчал. Никто не посмел назвать претендента на отличную оценку. И тогда Надежда Михайловна обратилась к Родину:
— Ваня, ты хотя и не совсем самостоятельно, но все же ответил на мои вопросы. И вполне заслужил тройку. Но это несправедливо, если товарищ, который тебе помог, не получит заработанную им честно пятерку. Скажи, кто все это придумал?
И Ваня не устоял перед этой апелляцией к правде и справедливости.
— Сашка Вычегнов, — буркнул он, отворачиваясь к доске, чтобы класс не видел его смущенных глаз.
Надежда Михайловна взяла Сашин дневник и четко вывела в нем пятерку.
— Я думаю, что справедливость восторжествовала, — сказала она. — Но это еще не все. Разговор с вами мы продолжим на следующем уроке. Я приглашу директора.
Класс притих. Только звонок вывел ребят из шокового состояния. Крича, перебивая друг друга, усиленно жестикулируя, устремились они в коридор.
В конце перемены ко мне подошел Мухин.
— Ты мне друг? — жестко спросил он.
— Конечно! — не понял я вопроса.
— Тогда идем сейчас в кино. Весь класс идет.
— Но сейчас же второй урок истории. Надежда Михайловна будет излагать новый материал.
— Тогда ты мне не друг, — резко бросил Борис и зашагал в сторону.
— Да погоди ты, — остановил я его. — В чем хоть дело-то? Объясни.
— Какой-то ты стал бестолковый, — подбежала к нам Светка. — Ах да, ты не был на уроке и ничего не знаешь!
В общем, они меня уговорили. Тем более, что если б явился директор, не обошлось бы без упреков и в мой адрес. А так подальше от беды. В общем, после перемены в класс пришло лишь несколько человек. Родин, Перепелкин, Оськин, «братья Федоровы» и Нина. Если не считать Нины и Перепелкина, одни сорванцы и двоечники.
Хотя кино оказалось интересным и многие в зале смеялись, настроение у меня испортилось. Урок истории был в тот день последним, и, конечно, в школу мы не вернулись. Разошлись по домам. Наскоро пообедав, я уединился в своей комнате. Впервые за много лет обрадовался, что отца не было дома. Я бы не сумел солгать ему, а правду говорить не хотелось. Обрадовался, когда мать нашла мне поручение.
Покупки я сделал быстро и, отнеся их матери, опять выскочил из дому. Решил еще раз пройти по этой необычной улице. «Улица Учителя Богданова». Что бы это могло означать? Не связано ли это название с нашей учительницей Надеждой Михайловной? От одного этого предположения меня бросило в жар, и я расстегнул пальто. Шут меня дернул удрать с ребятами в кино! Теперь стыдно будет посмотреть в глаза Надежде Михайловне.
— Сережа, ты оглох, что ли? — Передо мной стояла Тамара. — Ты куда направился?
— Да так. Гуляю вот.
— Ну тогда пойдем со мной.
— А ты куда?
— К Надежде Михайловне. По-свински мы все-таки поступили.
— Неудобно вроде.
— Чего неудобно? Неудобно штаны через голову надевать. Это мой папа всегда так говорил. Ты не пробовал?
Я не ответил.
— Ну, пойдешь, что ли? — тормошила меня Тамара.
Я подумал: сами с Борькой заварили кашу, а теперь… Но все же пошел.
К моему удивлению, у Надежды Михайловны собралось уже больше половины класса. И ребята все подходили и подходили.
— Вы извините меня, — улыбаясь, говорила Надежда Михайловна. — За беспорядок, за хаос. Вот взялась разбирать старые отцовские письма. Захотелось с ним посоветоваться. В трудную минуту у меня всегда так бывает. Тянет с кем-нибудь посоветоваться. А ближе отца у меня никого не было. К тому же он тоже учителем был.
«Вот она откуда, улица-то, — мелькнула догадка. — Улица Учителя Богданова. Отца Надежды Михайловны». Я хотел спросить, как ее отца звали. Но вовремя остановил себя: «Чудак! Михайловна. Ясно: Михаил».
— Да вы садитесь, садитесь, кто где устроится, — говорила между тем Надежда Михайловна. — Уж и не знаю, чем вас и угостить. Так неожиданно… Пришли вдруг. Значит, обиды не помните.
— Уж вы нас простите, Надежда Михайловна, — сказала за всех Тамара. — По глупости мы с урока-то…
— Ладно, ладно, — замахала руками Надежда Михайловна. — Вот ведь пришли, почти все… Значит, поняли. Добрые чувства вас привели. Мне отец часто толковал про добрые чувства. Говорил: между учителем и учениками обязательно должны установиться такие отношения, когда они не могут жить друг без друга.
Мы бесцеремонно разглядывали комнату. Всюду: на столе, на диване, на кровати — лежали письма.
— Это от отца, — пояснила Надежда Михайловна. — Вот тут маме с фронта. Меня тогда еще не было. А тут уже мне, когда я в Ленинграде в институте училась. А это копии. Это он своим бывшим ученикам писал. Я уже разыскала их и копии сняла. Вот теперь читаю и набираюсь мужества. Ведь с вами без этого нельзя. Отец меня предупреждал. Но, видно, по наследству передалась мне любовь к школе. Мама у меня рано умерла. А отец часто меня маленькую в школу водил. Как пойдем вечером гулять, так и зайдем. Я, бывало, сяду за парту и не видать меня. А все время твердила: учительницей буду. А когда пришла пора в институт поступать, струсила. Я ведь сначала в архитектурный поступила. А потом со второго курса ушла. В педагогический. Поняла: не смогу без школы.
Ребята сидели примолкшие, слушали внимательно, так и ловили каждое слово. И Надежда Михайловна вслух подумала:
— Вот бы на уроке так: А то ведь вроде интересно рассказываешь, а вертятся, друг с другом переговариваются.
— Будем на уроках слушать, Надежда Михайловна, — не утерпела, выпалила Тамара. — Честное комсомольское.
— А другие так же думают? — спросила Надежда Михайловна. — Вот ты, Боря? Не будешь вертеться, о постороннем разговаривать, записочками перекидываться?
Боря встал, как на уроке:
— Трудно, Надежда Михайловна. Но буду стараться. Пусть ребята меня одергивают. Или кулак под столом показывают. Я пойму.
— Спасибо, что не солгал. Откровенно лучше.
В комнате установилась тишина. Все примолкли, пригорюнились. Как же, слово давали расстаться с самым интересным на уроке: перекинуться запиской с товарищем, пошептаться с соседом. Разве утерпишь?
Надежда Михайловна и сама понимала, что слишком многого она хотела от ребят. Не переборщить бы. Поэтому она даже обрадовалась, когда Тамара, потрогав лежавшие на столе письма, спросила:
— А можно мы их почитаем? Или вы нам почитайте.
И опять все сидели тихо, не вертелись, не переговаривались. Надежда Михайловна читала письма отца, старого заслуженного учителя, именем которого названа теперь одна из улиц города, та, на которой она живет.