— Послушай, — сказал он каким-то таинственным голосом. — Ты мне нужен.
— Что такое?
— Очень нужен.
— Ну, погоди, я хочу спросить…
— Потом спросишь. Или ребята расскажут, чем тут кончится. А сейчас спешить надо. Оськина выручать.
Я проворчал что-то насчет постоянного Борькиного желания кого-нибудь спасать, но пошел. Во дворе дома, где жили Мухины, мы спустились в полуподвал. У обитой клеенкой двери Боря остановился.
— Тут один тип живет, — брезгливо сказал он. — Да я тебе говорил о нем. Ванька Косолапый. Прозвище у него такое. А занятие подлое. Ребят приучает в трамваях по карманам шарить. Ты подожди здесь. Я сейчас. Только Оськина вытащу.
Он скрылся за противно скрипнувшей дверью. Она неплотно закрылась, и я рассмотрел квадратный стол посреди комнаты. За столом сидел Оськин, а напротив него круглолицый мужчина с рыжей ленточкой усов на мясистой губе. Они играли в карты.
Появление Мухина не смутило Косолапого. Он усмехнулся и, бросая карту на стол, спросил:
— Зачем пожаловал?
Боря не ответил. Подошел, молча взял Оськина за руку:
— Олег, идем отсюда.
— Погоди! — оттолкнул Бориса Ванька. — Он еще не отыгрался.
Мухин решительно встал между Косолапым и Оськиным.
— А если я сейчас милицию позову? — пригрозил он.
— О-о! — ухмыльнулся Косолапый. — Будь ласков, зови! Чего же мешкаешь? Только зряшная твоя затея. С милицией у меня отношения добрые: ни я их, ни они меня. Зато не терплю тех, кто вмешивается в мою личную жизнь и не дает мне отдыхать после трудового дня. Слышишь? — взревел Ванька. — Мотай отселева. А не то выкину! — Он поднялся из-за стола и схватил Борю за плечи.
Тут в комнату влетел я:
— Пустите его! Вы не смеете так…
Косолапый отступил.
— Э! — зло сверкнул он глазами. — Да вас тут целая орава. Свидетели мне не нужны.
Боря, воспользовавшись замешательством Косолапого, потащил Оськина к двери.
— Пошли, пошли, — торопил он.
Мы выскочили во двор.
— Ты чего это? — стал упрекать Оськина Мухин. — Ведь обещал не ходить больше к нему. Слово давал.
Оськин стоял потупившись.
— Не утерпел, — наконец протянул он. — Спытать себя хотел. Попадусь на новом деле или нет. — Приподнял голову и прихвастнул: — Еще ни разу не попадался. Видать, наука у него точная. Да и у меня сноровка есть.
— Брось ты болтать! — осадил его Боря. — Мелешь чушь какую-то! Идем уроки учить.
— Я есть хочу! — простонал Оськин.
— У меня поедим.
Они ушли. А у меня на душе остался какой-то неприятный осадок. Будто прикоснулся к чему-то гадкому и скользкому.
ГОРЕ ТАМАРЫ БЕЛОВОЙ
В последнее время все начали замечать — и учителя и ученики, — что с Тамарой творится что-то неладное. Всегда веселая, смеющаяся, общительная, она стала уединяться, бежать от подруг, и все чаще замечали ее одиноко стоящей в коридоре у стенки с грустным выражением на лице. Еще недавно Боря говорил мне о Тамаре: «Она такая уродилась смешливая и озорная». А Светка добавляла: «Смешинка в рот попала». С кем бы Тамара ни встретилась, о чем бы ни разговаривала, нигде не обходилось без ее очаровательной, нежной улыбки. Она словно одаривала всех весельем и счастьем.
Но с некоторых пор улыбка сменилась на ее лице озабоченностью и сосредоточенностью. Ольга Федоровна даже радовалась этому, говоря, что Тома наконец-то взялась за ум и стала серьезнее относиться к занятиям.
И только мы с Борей знали подлинную причину того, почему все реже и реже улыбка задерживалась на миловидном личике Тамары Беловой. Но мы старались не распространяться об этом.
— У нее отец умер, — говорил Боря, если кто-либо приставал к нему с расспросами.
— Но ведь прошло уже два года.
— Все равно. Она его очень любила.
Тамара и правда часто вспоминала об отце. Вдруг скажет: «Это папа меня научил». Или: «Любимая папина поговорка…» Нет, она, конечно, любила и маму. С Борей я не раз заходил к Тамаре. И если Мария Сергеевна была дома, Тома бросалась ей на шею с искренней дочерней нежностью. На какое-то время она оставляла нас, убегала к маме на кухню. Мы все понимали. Им нужно было наговориться.
Как-то я попросил у Томы очень редкую книгу.
— Возьми, пожалуйста, — сказала она.
— А мама тебя не заругает?
— Что ты! Я о таких пустяках у мамы и не спрашиваю. Ей не до меня.
Мария Сергеевна действительно выглядела уставшей, была недовольна собой. Она стала усиленно пудриться и краситься, и в доме постоянно пахло какими-то очень стойкими духами. Тамара видела, что маме тяжело, что ей не до нее, и старалась не надоедать ей своими просьбами и вопросами. Постепенно у нее создавался мир своих мечтаний и представлений. Она научилась обходиться без посторонних советов и самостоятельно решать многие житейские вопросы.
Иногда, зайдя вместе с Тамарой к ней домой, мы заставали у Марии Сергеевны гостей. В таком случае Тамара долго не задерживалась. Она делала вид, что забежала на минутку, хватала какой-нибудь учебник, и мы быстро уходили. Потом долго бродили по парку, и учебник нам очень мешал.
В тот день мы с Борькой отправились на озеро. Решили разведать, нельзя ли там соорудить каток. Каким чудом Тамара нас нашла, никто не ведает. Она прибежала запыхавшаяся и, если б Боря ее не поддержал, наверно, свалилась бы на снег.
— Мама выходит замуж, — сказала она и заплакала.
Я отошел в сторонку. Но Тамара сама меня позвала:
— Что ты, чудак, иди сюда.
Она уже справилась со своей слабостью. И пересказала нам свой разговор с мамой.
«Тамара, ты уже взрослая девушка, — сказала Мария Сергеевна. — Ты должна меня понять. Я не могу жить одна. И ты тоже не можешь без папы. Поэтому я выхожу замуж. Ты знаешь Василия Степановича. Он часто заходил к нам. Мы с ним давние друзья. Сегодня он придет снова и останется у нас. Я хочу, чтобы ты называла его папой. Он милый и добрый человек. И я буду счастлива, если вы подружитесь».
Тамара запомнила эту длинную речь слово в слово.
— Что ж ты ответила? — спросил Боря.
Тамара пожала плечами:
— Что я могла ответить? Сказала: хорошо, мама.
— Может, это и к лучшему, — попытался успокоить ее Боря. — Нормальная семья.
— Не знаю, — ответила Тамара. — Только мне очень жаль маму.
Так началась у Тамары новая жизнь. Василий Степанович был лысоватым, грузным, довольно уже пожилым человеком. Он любил, чтоб в доме была тишина, чтоб никто не тревожил его послеобеденный сон, и Тамара стала реже приглашать к себе подружек, которые прежде частенько забегали к ней, чтобы вместе выучить уроки или просто поболтать часок-другой.
С первого же дня Василий Степанович заявил, что будет поддерживать во всем порядок. Мария Сергеевна и так пережила слишком много, поэтому он не будет ее утруждать и все заботы по воспитанию их дочери (то есть Тамары) берет на себя. Он сам будет ежедневно проверять Тамарин дневник, ходить, когда следует, на родительские собрания и вообще поддерживать связь со школой.
— Сейчас, — сказал он, поясняя свою программу, — у нас в воспитании слишком много либерализма. Помню, меня отец пребольно лупил ремнем за каждую двойку. Теперь это считается не педагогичным. А зря. Строгость и еще раз строгость — вот что главное в правильном воспитании ребенка.
— Это же вандализм! — воскликнул Боря, когда Тамара изложила нам кредо ее отчима. — Надо протестовать.
— Чудак, — грустно усмехнулась Тамара. — Кто же будет вмешиваться в семейную жизнь? Нет уж, придется терпеть.
Домой мы шли с Борей вместе, и он все возмущался, говорил, что Тамара рано сдалась, что надо бороться.
Я не возражал ему, но в душе соглашался с Тамарой. Легко сказать — бороться! Но надо же соразмерить силы! У Бори тоже в семье какие-то нелады.
Вскоре я стал свидетелем нового конфликта. Тамара с подружками со смехом ввалилась в коридор. Побросала на тумбочку портфели, пригласила:
— Раздевайтесь, девочки. Я сейчас вас чаем угощу. Проходи и ты, Боря, и ты, Сережа.
Василий Степанович вышел в коридор в новой отутюженной пижаме.
— Тамара, — вкрадчиво сказал он, — прежде чем приглашать подружек, а тем более дружков, — покосился он на Борю и на меня, — следовало спросить разрешения у отца с матерью. Так делают во всех приличных семьях. А я думаю, что наша семья имеет все основания считаться вполне приличной.
Тамара попыталась сдержать себя и обратить все в шутку:
— Девочки, познакомьтесь: это Василий Степанович, мамин муж.
Эти слова так поразили Василия Степановича, что он побагровел от злости.
— Во-первых, — едва выговорил он, — надо уметь называть вещи (он так и сказал: вещи) своими именами. Тебе приличнее было сказать, уж если ты меня решила познакомить со своими подружками, что я твой папа. А во-вторых, следовало бы пожалеть мать. Она и так устает, а вы наследили по коридору.
Девочки смущенно попятились к двери.
— Я, пожалуй, пойду, Тамара, — сказала Света.
— Мы лучше в другой раз зайдем.
Коридор мгновенно опустел, и дверь за девчатами захлопнулась.
— Вот видишь, — с нотками слащавости в голосе сказал Василий Степанович. — Твои подружки оказались гораздо воспитаннее тебя. Они сразу поняли, что поступили бестактно, придя без приглашения.
— Но я же их приглашала! — крикнула Тамара, пробегая прямо в грязных туфлях и в пальто в свою комнату. — Ребята, погодите, я сейчас, — предупредила она Борю и меня.
Прикрыв за собой дверь, она вдруг бросилась на кушетку и зарыдала горько, безнадежно, стараясь приглушить всхлипывания. А в коридоре с растерянными лицами и беспомощно разведенными руками стояли Мария Сергеевна и Василий Степанович и, как мне показалось, не понимали, что же произошло.
Боря на правах друга Тамары ждал, чем все это кончится. Я счел необходимым не оставлять товарища одного.
— Иди успокой ее, — произнес наконец Василий Степанович. — Я уж не знаю, как к ней подступиться. Совсем избаловалась девчонка. Слова не скажи.