Он уже преодолел испуг и обрел свою постоянную рассудительность. Мария Сергеевна с мольбой взглянула на мужа, словно ожидая, что он придет к ней на выручку и избавит от неприятного разговора с дочерью. Но Василий Степанович только рукой махнул: распутывай, мол, сама этот клубочек. Мария Сергеевна тяжело вздохнула и, робко приоткрыв дверь, неслышно проскользнула в комнату дочери.
Тамара все еще лежала на кушетке, уткнувшись лицом в подушку. Она уже немного успокоилась, и рыданий не было слышно. Только плечи ее судорожно вздрагивали. Мария Сергеевна подошла, подняла руки вверх, поправляя свою прическу, потом заметила стоящий у стенки стул, взяла с него брошенные дочерью перчатки и присела. Осторожно, одними пальчиками руки дотронулась до Тамариного плеча:
— Доченька!
Тамара замерла, насторожилась. У нее еще не прошла обида на мать, которая не заступилась за нее.
— Доченька! — повторила Мария Сергеевна. — Успокойся. Ты погорячилась. Василий Степанович прав.
Тамара рывком вскочила на ноги.
— Ах, прав! — крикнула она. — Прав! Моих подруг выгоняют из дому, со мной не считаются, и ты говоришь: прав.
Она вырвала перчатки из рук матери и, шагнув к двери, сказала как можно тише, но вложив в эти слова все пережитое за последние месяцы:
— Между прочим, раньше ты этого не говорила. Раньше я была тебе дороже.
Тамара рванула на себя дверь и лишь на какой-то момент обернулась, чтобы бросить еще один взгляд на мать. И то, что она увидела, перевернуло все в ее сердце. Мария Сергеевна стояла, опустив голову, сгорбившись и будто став меньше под тяжестью обрушившегося на нее горя. И такое беспокойство, такое смятение было написано на ее лице, что Тамара бросилась к ней и повисла у нее на груди, обхватив за шею руками.
— Мамочка, милая! Одна ты у меня осталась! Совсем одна.
Они присели на кушетку. Мария Сергеевна легонько гладила склоненную к ней на колени голову дочери, едва дотрагиваясь до ее нежных льняных волос.
— Доченька, доченька! — повторяла она.
Боря щелкнул дверным замком.
— Пошли, — сказал он.
Мы тихо вышли и закрыли за собой дверь. Боря прислушался. В квартире стояла тишина.
— Пошли, — снова сказал он.
Мы затопали по лестнице вниз.
В очередную среду Тамара не явилась на репетицию драмкружка. Боря позвонил ей:
— Тома, ты почему не пришла?
— Не могла. Я не умею прыгать с пятого этажа.
— А зачем прыгать?
— Ох какой ты бестолковый! Меня закрыли в комнате. Чтобы уроки делала. А я не умею прыгать с пятого этажа.
На другой день Тамара рассказала нам о своем разговоре с матерью. И я понял, каким верным союзником и другом была раньше для Томы ее мать. Но между ними словно черная кошка пробежала. Мария Сергеевна, конечно, понимала, что в чем-то она виновата перед дочерью и в чем-то обманула ее надежды и ее веру в справедливую и всегда безупречную мамочку. Но что она могла поделать, если так неудачно сложилась на каком-то этапе ее жизнь! Ведь она хотела сохранить семью, хотела, чтобы у Томочки был заботливый, нежный и строгий папа. И она надеялась (и желала этого), что Василий Степанович будет именно таким человеком. Он казался ей и мудрым, и верным в своих суждениях, и твердым. И эта твердость особенно покоряла ее и нравилась ей, потому что она давно привыкла опираться на чьи-либо суждения, особенно если они высказаны в категорической форме. И поскольку она сама безропотно покорилась судьбе, а свою судьбу она видела в Василии Степановиче, то она хотела, чтобы и дочка, Томочка, была послушна своему новому папочке, который конечно же хочет ей только добра и желает, чтобы она выросла полезным и деятельным человеком. И Мария Сергеевна очень болезненно переживала этот первый разлад между ее мужем и ее дочерью и в душе все металась между ними, то становясь на сторону дочери, которую жалела, то оправдывая Василия Степановича, которого считала справедливым и заботливым. И, поскольку примирить их ей не удавалось, она все же считала, что прав в этом споре Василий Степанович, как человек более опытный, чем ее дочка Тамарочка, которая сама-то толком не знает, чего она хочет.
Я подумал, что стоит с глазу на глаз поговорить с Марией Сергеевной, попытаться убедить ее в том, что она поступает неправильно, отталкивает от себя дочь. Я сказал об этом Боре. Он согласился:
— Попробуй.
Мы встретились с Марией Сергеевной у булочной. Я дождался, когда она пошла за хлебом. Она сразу узнала меня и спросила, как дела в школе. Я ответил, что хорошо, и, в свою очередь, спросил, почему они (она и Василий Степанович) не пускают Тамару на репетиции.
— Так ей лучше, — потупясь, сказала Мария Сергеевна. — Василий Степанович говорит, что будет меньше дурных влияний. Он такой заботливый, такой внимательный! Не жалеет своего времени. И тетрадки у Томочки проверяет, и дневник просматривает. Чуть что не так — замечание. А ведь лучше от отца замечание-то получить, чем от учителя.
Я все понял. Она повторяла слова Василия Степановича.
И все же мы с Борей еще раз побывали в доме у Тамары и говорили с Василием Степановичем. Сказали, что пришли от имени общественности. По дороге встретили Оськина. Боря позвал его с собой. Нечего, мол, без дела болтаться.
Василий Степанович принял нас любезно и от разговора не отказался.
— Почему не пускаете Тамару вечером в школу? — спросил Боря.
— Ей надо учить уроки.
— Мы после репетиций остаемся и учим уроки вместе.
— Ей это удобнее делать одной. Раньше, когда у нее не было отца, может быть, она и нуждалась в вашей помощи. А теперь нет. Она не сирота. Есть кому дать ей совет и решить, какие у нее должны быть друзья. А то, посмотрите, с кем вы ко мне пришли? Вы, кого Тамара считала своим другом! Кого я здесь вижу! Вот этот ваш рыжий, — он указал на Оськина. — Он же вор. Я сам наводил справки в детской комнате милиции. Он там на учете.
Боря не успел прореагировать на эти слова. И, главное, не успел остановить Оськина. Круто повернувшись, Олег выскочил на лестничную площадку.
Продолжать разговор дальше не имело смысла. И мы распрощались. Закрывая за собой дверь, Боря сказал в самую щелочку:
— Мы будем жаловаться!
— Пожалуйста, — также через щелочку ответил Василий Степанович.
Но спускались мы по лестнице угрюмые. Жаловаться нам было некуда. Да и на что? На строгость родителей?
ЦЕЛЬ ЖИЗНИ
Неожиданно наше «музыкальное трио» дало трещину. Началось с того, что Тамара стала все реже и реже откликаться на наши приглашения. Отказывалась пойти в кино или побродить по парку. Ссылалась на занятость. Потом мы стали замечать, что она вообще нас избегает. Как правило, два раза в неделю она исчезала сразу же после уроков, и, сколько ни искал ее Боря, все усилия его были тщетны. Всюду, где Боря справлялся о Тамаре, только руками разводили: никто не знал, где она пропадает. Дома ее тоже не было. Боря попытался проследить за Тамарой. Но пока он одевался в гардеробе, Тамара успевала выскользнуть на улицу и исчезнуть бесследно. Тогда Боря решил подежурить у ее дома. Но, простояв два часа, он так ничего и не выяснил. И тогда он пришел ко мне.
На другой день мы не спускали с Тамары глаз. Вдвоем легко увидели, как она вышла из школы, торопливо прошла по переулкам и скрылась в подъезде старого кирпичного дома. Спрятавшись за углом, мы долго наблюдали за этим подъездом. Наконец дождались, когда двери его распахнулись и из них выплеснулась шумливая стайка девчат. В сумерках мы, наверное, не увидели бы Тамару, если б кто-то не крикнул:
— Тамарка, не забудь: завтра практические занятия. Наложение шины. Советую попрактиковаться дома.
Боря узнал Тамару и пошел за ней следом. Он дождался, когда группка девчат поредела. Тамара долго шла с какой-то своей подругой. Наконец и та свернула в переулок, и Тамара зашагала по слабо освещенной улице одна. Боря догнал ее. Я тихо присоединился к ним сзади.
— Тамара, погоди!
— Борька? — удивилась она. — Ты что тут делаешь?
— А ты что делаешь? Я давно собирался тебя спросить. Да ты все скрытничаешь. И бегаешь от меня.
— Я? — переспросила Тамара. — Я занимаюсь на курсах медсестер.
— Зачем это тебе? Не окончила школу и уже какие-то курсы. Откуда у тебя такая блажь?
— Блажь? — Тамара резко повернулась к нему. — Ничего-то ты не понимаешь. — И она быстро зашагала, почти побежала по пустынной улице.
Боря едва поспевал за ней.
— Как же тебя из дому-то отпускают?
— А что? — обернулась Тома. — Я справку принесла. Все по закону. Потом они надеются, что я забуду своих друзей-мальчишек.
— Так. И ты забудешь?
— Никогда!
— Ну, будет, не сердись, — стараясь говорить не так громко, но и не очень тихо, чтобы она все же слышала, убеждал он. — Почему же ты мне сразу не сказала? Может, я тоже…
— Что? — опять резко остановилась Тамара. — На курсы! Вот еще медсестра появилась. Нет. Медбрат. Смехота. — Тут она заметила меня. — А, и ты здесь. Вся троица собралась.
— Смешного ничего, между прочим, нет, — будто не слыша ее последних слов, сказал Боря. — В войну многие мужчины были санитарами. И не одна это ваша монополия — раненых таскать. А тебе совестно должно быть, что сама исподтишка делаешь, а от меня скрываешь.
— Отвяжись, — сердито бросила Тамара. — И без тебя тошно. Заладил одно и то же. Вот что. Завтра у нас практические занятия, завтра я не могу. А в среду приходи ко мне… Ах да, — спохватилась она. — Ко мне нельзя.
— Давай ко мне. Или к Сереже.
— К тебе тоже нельзя. Дразнить будут. А к Сереже и вовсе. С какой стати? Вот что. Останемся после уроков в школе. Всей троицей, как прежде. Будто бы на тренировку. Найдем укромное место?
— Найдем, — кивнул Боря.
— Вот и поговорим. Мне самой с кем-нибудь посоветоваться хочется. А не с кем.
Тамара прибавила шагу и бросила через плечо:
— Не ходи за мной больше.
Боря замедлил шаг и отстал. Я пристроился к нему.