— Что ж, коли так, — пропела она, — пойдите осмотреть комнату. Я люблю товар лицом предъявить.
Комната оказалась поуже той, в которой мы чаевничали. В ней было много света, проникавшего через широкое с двумя створками окно.
— Очень мило, — похвасталась тетя Груня, — если б парень, ни за что не поселила б. А девушка, надеюсь, сохранит здесь уют.
Для приличия я тоже похвалил комнату. Сказал, что в ней сухо, светло, чего же еще надо. Боря и тетя Груня быстро сговорились.
— Может завтра и переезжать квартирантка. Мы уже с ней сами решим, как жить в ладу и согласии.
Но Боря сказал, что завтра сестренка переехать не может. Она пока еще в Калуге. А вот он сообщит ей, что подыскал комнату, тогда она и пожалует.
— Ну, как вам угодно, — недовольно проворчала тетя Груня. — Только в таком разе попрошу оставить задаточек. А то у меня тут многие ходят, на квартиру просятся. Могу и сдать им комнату.
Все мог предположить Борис: и что ему откажут, и на порог не пустят, а вот что с него потребуют задаток, этого он предугадать не сумел. И из-за этого чуть все дело не расстроилось. Старушка стояла на своем и уверяла, что завтра же сдаст комнату первому попавшемуся жильцу, если не получит задатка. Пришлось нам вывернуть все карманы. И насчитали мы в общей сложности полтора рубля.
— Деньги у меня есть, — шепнул мне Боря. — На днях старенький фотоаппарат продал одному любителю. Да все деньги дома остались.
— Вот, — сказал Боря, выкладывая на стол всю наличность. — Обобрала ты нас, тетя Груня, до нитки. Домой придется пешком идти.
Тетя Груня узкой шершавой ладонью смахнула деньги со стола в карман.
— Уж как вы до дому будете добираться, это не моя забота, — сказала она. — А все должно быть по закону. Сняли комнату — оставьте задаток. Я тоже убытку терпеть из-за вас не желаю.
Она вновь подобрела и хотела даже оставить Боре ключи от квартиры на случай, если квартирантка явится, когда ее, тети Груни, не будет дома. Но Боря сказал, что ключей он пока не возьмет. О своем приезде сестренка даст ему телеграмму, и тогда уж он специально зайдет и предупредит хозяйку.
Уже стемнело, когда мы выбрались на улицу. С севера потянул ветерок, и растаявшие за день лужи начали подмерзать. На самой середине тротуара сидела черная кошка. Боря осторожно обошел ее сторонкой. Я посмеялся над этим и пошел прямо. Кошка не сдвинулась с места, и я слегка задел ее ногой.
Домой мы оба возвращались в хорошем расположении духа. Я был рад, что помог в трудную минуту другу и что наше «путешествие» окончилось удачно. У Бори тоже не было основания быть недовольным сегодняшним вечером. Он заметно повеселел и тихонько насвистывал модный мотивчик. Но иногда сумрачная тень набегала на его лицо. Он сдвигал густые белые брови, сжимал губы и шагал, не разбирая дороги. Модный мотивчик надолго исчезал. Что-то беспокоило его. А что, я понять не мог. И чтобы отогнать от него грусть, я болтал обо всем, что в голову придет: о Светке, о Нине, о том, что мне все равно, как она ко мне относится. Учеба — вот это главное.
Борис не возражал, но, кажется, и не слушал. Крупные хлопья снега падали на тротуар, заметая наши следы.
ДОБРОВОЛЬНЫЕ ПОМОЩНИКИ
Новость: Тамара съезжает со старой квартиры. Боря в панике. Боится, что Тамара перейдет в другую школу. Хотя она и заверяет его, что квартира в том же районе и свой класс она не бросит.
В общем, предстоит новоселье. И, как ни странно, Боря узнал об этом чуть ли не последним. Все эти дни после уроков мы с ним мотались по городу. Закупали для класса бумагу, краски, кисточки.
В начале апреля в природе творилось что-то несуразное. После нескольких теплых, по-настоящему весенних дней с севера подул свирепый холодный ветер. Ртутный столбик по ночам стал опускаться на несколько делений ниже нуля. Днем же лил дождь. Окна автобусов и троллейбусов отпотевали, и пассажирам приходилось, остужая пальцы, протирать стекла, чтобы проделать глазок «на волю» и разглядеть, где же они находятся. Движение пешеходов по тротуарам убыстрилось по крайней мере вдвое против обычного. Все бежали, подняв воротники пальто, и спешили укрыться в подъездах домов, в магазинах, чтобы немного передохнуть, оглядеться и бежать дальше.
В суматохе, столкнувшись с Тамарой на остановке автобуса, мы не сразу и узнали ее.
— Тамарка, ты? — стискивая ее руку, удивился Боря. — Куда тебя несет?
— На новую квартиру. Мама просила помочь ей вымыть пол. После ремонта.
— Что, что? На какую квартиру? — переспросил Боря.
— А разве я тебе не говорила? Мы получаем новую квартиру. Попросторнее. Мама так рада. У нас и сейчас две комнаты, но ты же видел: они очень тесные.
— Погоди, Томка, — дернул ее за рукав Борис. — Отойдем-ка в сторонку. Ты что же это мне ничего не сказала? Уже переезжаете, и мне ни слова. И в школу, наверное, другую ходить будешь? — он даже похолодел от ужаса, проговорив эти слова. — Это надо же, и мне ни словечка…
— Да я хотела сразу сказать, а мама упросила: погоди, мол, вот переедем, тогда и скажешь. Зачем парня — тебя, значит, — раньше времени тревожить? Ну, я и пожалела тебя…
— Меня пожалела… А о себе ты подумала? Томочка! — он весь так и съежился от счастливой мысли. — Не езди ты с ними!
— Как это так? — не поняла Тамара.
— А так, оставайся здесь, на этой квартире.
— Нельзя. Уже другой семье ордер выписали. Приходили они, квартиру смотрели.
— Тогда совсем уходи, — горячо шептал Боря. — Собиралась же. И комната есть. — Он глянул на меня и добавил: — Я для сестренки подыскал.
Тамара с благодарностью посмотрела на него, отрицательно покачала головой:
— Не могу. Маму жалко. Нельзя сейчас. Не дадут им эту квартиру на двоих, если я уйду.
— Ну, тогда поехали. Должен же я знать, где ты будешь жить! Должен! На этом, что ли, ехать? — и он решительно прыгнул на подножку подошедшего автобуса, увлекая за собой Тамару. Успел крикнуть: — Сережа, не отставай!
Мы сошли на третьей остановке, и, пока добирались до дома, около которого еще валялись омываемые дождем кучи строительного мусора, Тамара все пыталась успокоить разволновавшегося Бориса:
— В школу я ходить буду в ту же самую. Так что никаких перемен. А дом этот даже лучше. Квартира у нас на третьем этаже. Мама очень довольна. И он тоже. Ходит, как победитель. Только и командует.
Боря молчал. Он понимал, что Тамара говорит о Василии Степановиче, но все слова, осуждающие его, уже были сказаны, и просто не хотелось повторяться.
— Слушай, Тома, у тебя очень удобный случай, — опять начал он, видимо, не раз возникавший между ними разговор.
— Что? — не поняла Тамара.
— Скажи, что ты не поедешь с ним.
— Нельзя.
— Почему?
— Знаешь, как маме трудно? Она будто между двух огней. Нет, не двух. Потому что я не огонь. А отчим жжет нас каждый день. То ее, то меня. И, когда нам очень больно, мы прильнем друг к другу, посидим, поболтаем, и легче станет. Раньше она этого не понимала. Думала, что Василий Степанович добрый, что около него можно согреться. А он жжет.
Боря молчал. Он думал. Он искал выхода из этого безвыходного положения.
— Ты собери свои вещи.
— Они в одном чемодане. Да еще положу в сумку.
— Скажи мне, когда будете переезжать.
— Зачем?
— Я хочу помочь вам. Носить вещи, грузить в машину. Караулить, наконец. Лишний человек не помешает. Вот и Сережа поможет, — кивок в мою сторону.
— Он не согласится.
— Согласится. Вот увидишь. Ты скажи маме.
И на этот раз Боря оказался прав. Я даже удивился, с какой легкостью Василий Степанович согласился, чтобы мы с Борей помогали им при переезде. Даже обрадовался.
— Тогда я и грузчиков не буду нанимать, — поспешно сказал он. — Трое мужиков. Сами все перетаскаем.
День переезда выдался теплым, по-настоящему весенним. Яркое солнце слепило глаза. Вдоль улиц с крыш позвякивала весенняя капель. Со стороны парка доносился птичий гомон, и я подумал: грачи, наверное, прилетели. Но, приглядевшись, увидел стайку зябликов. Они сидели на черных голых ветках ясеня, выделяясь своей необыкновенно яркой окраской. Как игрушечные. Грудки свежебордовые, словно птички только что выпачкались в краске. Перескакивая с ветки на ветку, они тихонько посвистывали: «Фить, фить». А галдели в середине парка неугомонные воробьи. Им в пору было радоваться весне. Позади осталась холодная и голодная зима. Уж лето-то они проведут в блаженстве. «Если не подкараулит и не сцапает кошка», — усмехнулся я.
Тамару мы застали в слезах. Оказывается, Мария Сергеевна купила ей к весне светленькое, легкое платье. Хотела порадовать дочку. Но покупка не понравилась Василию Степановичу.
— Деньгами разбрасываешься, — ворчал он. — А они мне нелегко достаются.
— Но у дочки нет ни одного нового платьица, — оправдывалась Мария Сергеевна. — И погулять пойти не в чем. Из старых она выросла уже.
— Гулять ей еще рано. Пусть подрастет. А для учебы достаточно и школьной формы.
Мария Сергеевна попыталась сослаться на то, как живут в других семьях.
— Девочки любят принарядиться. Школьная форма надоедает. Посмотри, девчонки выйдут вечером, как куколки разодеты. Зачем же нам свою дочь обижать?
Но Василий Степанович еще больше разобиделся.
— Ты только со своей дочкой и возишься, — с досадой упрекнул он. — Обо мне не подумаешь. Я тоже вот старую рубаху который месяц таскаю. Балуешь девчонку, а она на меня косо смотрит. Чтоб впредь без разрешения не смела ей ничего покупать. Слышишь?
Я как раз раздевался в коридоре и слышал весь этот разговор. Слышал, как мать покорно ответила:
— Не серчай. Если хочешь, продам я это платье соседкиной дочке. Пусть носит.
— Вот и отдай, — буркнул Василий Степанович и, косо глянув на притихшую Тамару, прошел на кухню.
А Тамара присела в своей комнате на кушетку и, сдерживая рыдания, бормотала что-то о своем горе и о том, что нет у нее на свете никого, кто бы пожалел ее, позаботился о ней. Даже дома нет ей покоя. Хуже, чем у чужих людей. Там хоть не попрекают куском хлеба, нет этих настороженных, нелюдимых взглядов, которыми Василий Степанович встречает и провожает ее. Нет, нет, надо пойти и сказать: «Мама, довольно. Если ты не оставишь его, то я одна уйду. Уйду куда глаза глядят. Я больше не могу, не могу».