И тут будто чья-то рука щелкнула выключателем – все трое медленно повернули головы и оглядели меня. После темноты моего гроба их пристальное внимание внушало ужас. Оно прожигало насквозь созданный мною тонкий слой уверенности. Я ощутил слабость. От желудка к горлу подкатила волна тошноты, подбородок задрожал и отвис – так я и застыл с полураскрытым ртом, не зная, куда деть глаза и что сказать.
Была в их взглядах некая сила, которая напомнила о том времени, когда я был еще жив, о моем детстве.
Я рос болезненным ребенком. Мама оберегала меня от контактов с другими детьми вплоть до самого детского сада, а когда ей все-таки пришлось сдаться и с огромной неохотой выпустить меня к сверстникам, я два года подхватывал одну хворь за другой. Всякий раз, когда я заболевал, мама несла меня в свое гнездо и окружала заботой, пока я не выздоравливал. Я же под любым предлогом старался к ней вернуться.
И хоть я с той поры помню лишь один отчетливый образ, лишь один день, он олицетворяет собой все дни и воспоминания моего детства. Перед глазами всегда одна и та же картина. Я лежу в маминых объятиях на диване. На мне пижама, и я закутан в белый пушистый плед. Всем телом я ощущаю мамино тепло и мягкость ее кожи. У меня температура, но жар ее тела проникает в самое горнило болезни. Она гладит меня по голове так нежно и ласково, что я готов навсегда застыть в этом миге, невзирая на адскую боль в животе. Мне никуда не хочется идти, пока она качает меня в своих больших мягких руках, а ее тонкие волосы ложатся на мое разгоряченное лицо. Я хочу остаться, замереть в ее тепле, когда она склоняется надо мной, так нежно утыкается в щеку и тихо убаюкивает.
Но есть вопрос, на который я должен получить ответ прежде, чем сон меня одолеет. Я хочу знать, когда пройдет лихорадка, когда прекратится эта боль, смешанная с удовольствием. Я поворачиваюсь к ней, чтобы спросить, она интуитивно наклоняется, готовясь выслушать. Но только я встречаюсь с ней взглядом, вопрос замирает на губах. Я не могу говорить – я сгораю в ослепительном свете ее глаз, я обожжен необычайно мощным потоком ее силы и любви.
Неистовая сила, несокрушимая любовь.
Пока новые работодатели продолжали меня изучать, я ощутил, как в меня проникла часть той силы и нежности, даря утешение даже после смерти. Но я так и стоял, парализованный, пока средний персонаж эксцентричной троицы не нарушил зловещую тишину.
– Выкапывали и похуже, – изрек он, облизывая губы. Это было маленькое лысое существо болезненного вида, с тощими руками, ногами-палками и головой, напоминающей пузырчатый кусок шлака. Он носил черные ботинки, черные носки, черные джинсы и черную футболку, на которой рельефно выделялась белая эмблема – две чаши весов. На его письменном столе рядом с горами документов, сплошь помеченных «СРОЧНО», лежала плоская черная кепка.
Смерть ободряюще похлопал меня по спине.
– Учитывая то, как он умер, нам еще повезло, что он стоит здесь целиком.
– А как его зовут?
Вопрос задал самый юный член команды – прыщавый подросток, облаченный в ядовито розовый костюм и такого же оттенка кожаный галстук. Сложением он походил на ощипанного цыпленка, а голос его звучал назойливой игрушкой уйди-уйди. Судя по недовольному ворчанию присутствующих, авторитет его был весьма сомнителен, а симпатий к нему – и того меньше.
– Вот сам и спроси.
Подросток сердито зыркнул, но вернулся к своей работе. Силы мои были на исходе. Я смахнул пару бумажек с кресла у двери и сел поудобнее. В офисе стояла духота, и в пальто Смерти я начал потеть. Пот вперемешку с землей на коже источал резкий, но приятный могильный запах. Когда же мне будут явлены обещанный душ и одежда?
Смерть оглядел комнату:
– А где Война? – спросил он.
Ответил последний из троицы, молчавший досей поры:
– Занят.
– А…
– Обещал вернуться в среду.
– Ясно.
– К собранию.
– Ну да.
Я стал рассматривать третьего незнакомца. Он был одет во все белое: джинсы, теннисные носки, кроссовки и футболку с вышитой на кармашке миниатюрной золотой короной. Его руки были испещрены рубцами – этакий геометрический кошмар из белых рваных линий и четких розовых кругов. Но всего ужасней выглядело его лицо: сплошная масса гнойничков и язвочек, угрей и фурункулов. На столе под завалом бумаги были погребены косметические средства – маскирующий крем, пудра, гель от прыщей. На стене у него над головой висел девиз в рамке:
«Можно и не быть безумцем, чтобы здесь работать, но я – он».
– Что ты там увидел?
Своим вопросом он застал меня врасплох.
– Я…
– Если тебя так шокирует мое лицо, тебе нужно увидеть синяк на моем теле.
– М-м-м…
– Не хочешь?
– Не надо, не беспокойтесь…
– Да ничего. Он прямо тут.
И он ткнул себя в грудь, пониже золотой короны.
– Я видел достаточно синяков.
– Такого – не видел.
И в самом деле. Он задрал футболку, и передо мной возник самый огромный и чудовищный из всех ушибов, что мне пришлось наблюдать. Он гигантским цветком распустился от тощей шеи до впалого живота и от левой подмышки до правого соска. При дыхании синяк мерцал всеми цветами, становясь то бледным, то огненно-красным, как при затмении солнца, в самой глубине он был фиолетовым и иссиня-черным, а по краям – желто-зеленым.
– Это новая экспериментальная болезнь. Никаких видимых симптомов. А потом в одно прекрасное утро клиент просыпается – и опа. – Он похлопал себя по груди и расхохотался. – Обширное подкожное кровоизлияние, разбухание конечностей, возможно, внутренние поражения – насчет этого я не решил – и невыносимая боль. – Он снова захохотал. – У меня есть и еще задумки…
– Пардон. – Смерть поспешно прервал его и обернулся ко мне. – Я должен тебе всех представить. Это вот – Мор, – кивнул он в сторону рассадника инфекций. – Между собой мы зовем его Чумка.
Мор саркастически усмехнулся.
– Это Шкода, – он указал на прыщавого тинэйджера, который натянул глуповатую ухмылку и робко встряхнул мою руку.
– А это Глад.
– Зовите меня лучше Стройным, – пошутил Глад, кивнув лысой головой.
Никто не засмеялся.
– Ну вот и хорошо, – бодро объявил Смерть. – Почта есть?
– Как всегда, – ответил Мор, вручая ему кипу конвертов. – И твой график на следующие три дня, утвержденный на субботнем собрании. Кстати, Шеф недоволен твоими отчетами за прошлую неделю – и весьма, скажу я тебе. И точная инструкция по поводу сегодняшнего клиента: на quadri furcus [1]выпал очень простой номер… Даже ты не запутаешься.
Смерть ответил ему саркастической ухмылкой.
– А шахматные партии есть?
– Семь штук.
– Очень хорошо. – Он просиял и смахнул несколько бумажек со стола, у которого я сидел. На столе обнаружилась шахматная доска с черными и золотыми клетками. Смерть нетерпеливо надорвал один из конвертов, изучил его содержимое и уперся взглядом в пустое поле. На какое-то время он полностью ушел в себя, выстраивая в уме сложные комбинации и прочерчивая пальцем ходы невидимых фигур. Наконец его словно осенило решение задачи, на мгновение поставившей его в тупик, он медленно кивнул себе, оставил воображаемое поле битвы и мягко улыбнулся. После этого с деловитым видом бросил оставшиеся конверты на доску, вытащил из кармана рубашки мой контракт и передал Шкоде.
– Подшей к документам в офисе Шефа, будь так любезен.
Недовольно фыркнув, Шкода медленно поднялся и нехотя засунул контракт в карман.
– Это надо положить в какую-то папку?
– Вот-вот… А потом отнеси лопату в кладовку, ту, что у задней стенки коридора… Только вымой сначала.
И, наконец, Смерть повернулся ко мне:
– Так. В душ не желаете?
Особые методы умерщвления
Смерть снова провел меня в вестибюль, откуда мы свернули направо в первый коридор, вышли к лестнице и поднялись на второй этаж.
– Как я уже сказал, теперь здесь в основном бумажная работа. Раньше было больше азарта. Поощрительные беседы с клиентами, несколько умерщвлений в день… Все казалось новым и разнообразным. Вдохновляло. Теперь же, кроме подготовки, мне ничего не интересно.
Лестница привела на второй этаж, и мы оказались в узком длинном коридоре, устланном цветистым бургундским ковром.
– Ну что ж. Теперь краткий экскурс. Слева по коридору – конференц-зал, справа в конце – лаборатория, позади нас – кладовка. – Он дождался, пока я обернусь. – А прямо перед тобой, вон там – ванная. Когда закончишь, спускайся обратно в офис.
– А как насчет одежды?
Он издал громкий отрывистый смешок.
– По ту сторону двери должен висеть костюм.
Костюм оказался цвета электрик – весь в блестках и по меньшей мере размера на два маловат. Также я обнаружил темно-зеленые трусы в цветочек, облегающую зеленую футболку с надписью «ВОСКРЕШЕНИЕ – СТИЛЬ ЖИЗНИ», светло-зеленые гольфы, разрисованные улыбающимися камбалами, и белые просторные туфли. Туфли эти пришлись совершенно впору и показались самой удобной обувью, что мне довелось носить в жизни или смерти.
Под душем смылся трупный запах. Лишь выйдя из душевой кабинки и вытершись, я осознал, как, оказывается, привык к этому сладковатому аромату грязи и разложения. Мой новый запах был чужим и отталкиваюшим. Ни одно кладбище мира меня бы теперь не приняло.
Да, и вот что еще: одеваясь, я осмотрел себя получше. И не досчитался трех пальцев на руках (в том числе одного большого), двух пальцев на ногах и одного пениса.
Возвращаясь в офис, я заметил на лестничной площадке, прямо возле ступенек, пятую дверь, белую и блестящую. На ней висела небольшая медная табличка с именем. Но я не стал ее разглядывать, поскольку был поглощен мыслями об одной примечательной особенности своего тела: ноги, руки и туловище вдоль и поперек покрывали толстые черные хирургические швы.