Хлоя. Мало ли что они скажут — я не слушаю. Ты же знаешь.
Оливер. Тогда с какой стати было тащиться к ним в Лондон? Уж если приспичило и время некуда девать, сходила бы на концерт, приобщилась к культурной жизни, как и пристало стареющей матери семейства.
Хлоя. Ты, кажется, утром не слишком удерживал меня, Оливер, когда я уезжала.
А вот это ей говорить не следовало.
Оливер. Я тебе, милочка, не сторож. Делай что хочешь, бывай где хочешь. Лишь бы не бросала на меня детей. Меня больше волнует, зачем ты вообще вернулась. Оставалась бы в Лондоне.
Хлоя. Не надо, Оливер. Прошу тебя.
Оливер. Нет, вы послушайте! До чего мы деликатные. Нечего лебезить. Любовника завела бы, что ли, чем нагонять на окружающих мрак и тоску. Ты ведь когда-то шустрая была по этой части. В чем дело — Патрик больше на тебя не зарится?
Хлоя. Мы с Патриком Бейтсом не виделись девять лет.
Оливер. Ах да, виноват. Ты, по всей видимости, не способна поддерживать дружеские отношения с мужчиной. Во всем видишь только секс. Если б вы с ним и встретились, Хлоя, ты не могла бы оценить его по достоинству — полезла бы к нему в постель, по старой памяти, и низвела все, чем он богат, к постыдной и нелепой пошлости.
Франсуаза. Оливер, вы не совсем справедливы.
Оливер. Молчать!
Хлоя. Он с ума сошел, Франсуаза. Не обращайте внимания.
Слезы боли и ярости текут у нее по лицу. Он наблюдает, с улыбкой.
Оливер. Нет, это ты сошла с ума. Сидит тут за моим столом, когда она давным-давно не нужна. Тебе здесь делать нечего, поняла? Ты даже еду не готовишь. Людям смотреть неловко, как ты за меня цепляешься.
Ее рука тянется к ножу. Зарезать его, мучителя! Оливер с размаху хлопком пригвождает ей руку к столу.
Оливер. Разделаться со мной задумала? Ах ты, убийца. Сколько детей моих повытравляла.
Хлоя кидается вон из комнаты. Рука болит нестерпимо.
Оливер (ей вслед). И не надейся, что я отдам тебе Имоджин. Она по закону моя, ты знаешь.
Иниго пускает звук в телевизоре на полную мощность. Теперь родительские голоса не слышны, но он слышит их сердцем. У него рябит в глазах — чего доброго, разыгрывается мигрень. Он, как и Оливер, подвержен мигреням.
Все это я уже слышал сто раз, думает Иниго. Разница лишь в деталях, сущность всегда одна и та же. Он мечтает о том времени, когда сможет уехать из дому, и от души рад за Имоджин — Иниго нежно любит сестричку, — что она рано ложится спать.
50
Хлоя лежит на кровати и плачет.
Хлою подмывает ринуться назад на кухню и выплеснуть Оливеру в лицо все, что накипело на душе: яд, желчь, упреки, оскорбления, — но она сдерживается.
Хлоя сознает, что в известном смысле одержала победу, вызвав Оливера на очевидную несправедливость. Оливер поступил ужасно. На сей раз в этом сомнений быть не может. Он сам не может это не признать. Она же вела себя безукоризненно. Правда, схватилась за нож, но Оливер повредил ей руку, и, значит, тут они квиты. Даже если он мнит, что она провинилась.
Хлое не приходит в голову принимать все, что наговорил Оливер, за чистую монету. Такое говорилось и раньше, но он же первый не придавал этому значения.
Оливер, бедный Оливер, зря он так опрометчиво швырялся словами.
Хлоя погружается в полузабытье. Горе сопровождает ее в мир сновидений, дом словно бы наваливается на нее всей тяжестью, стропила рушатся, изъеденные скорбью.
Когда-то к Хлое и Оливеру прибежала посреди ночи Грейс, в таком состоянии, как сейчас Хлоя, только причины были посущественней.
Вообразите себе эту картину. Оливер с Хлоей на переднем сиденье машины — их первая машина, «форд-англиа», — нормальные милые люди. Счастливая любящая чета, только в эту минуту приятное течение их дней омрачено бедой их друга Грейс, которая скорчилась на заднем сиденье и, рыдая, задыхается от ненависти и горя.
Они едут в Кенсингтон, где живет Кристи, вызволять от него Пьера и Петру. Кристи подстерег их сегодня после школы и забрал к себе. Похитил.
Кристи и Грейс живут порознь. Грейс с детьми — в дешевой двухкомнатной квартирке («Конура», — заявляет на суде Кристи. «Нормальный дом», — утверждает Грейс, правда не сама, а устами бесплатного адвоката из юридической консультации для малоимущих, которому трудно тягаться в красноречии с дошлыми адвокатами Кристи). Битва за детей в разгаре; пухнут папки с делом, летят друг другу вдогонку повестки. Ему не нужны дети, утверждает Грейс. Его единственная цель — навредить ей. Ей нельзя доверять детей, утверждает он. Она потаскуха. Преступный маньяк, твердит она, да только кто ей поверит? Он не любит детей, повторяет она.
И точно: Пьер и Петра, что на двух разных языках означает «камень», молчат и дичатся еще больше, когда приходит Кристи с дарами, за которые с них причитается благодарность в письменном виде. Кристи считает, что залог успешного воспитания детей — здоровая дисциплина и четкая организация. Дети, насупясь, косятся на него исподлобья. Пьер дуется, Петра то и дело хнычет. Похоже, они из чувства самозащиты вознамерились наглядно показать родителям, сколь незавиден выигрыш, за обладание которым разгорелась борьба.
Тем не менее Грейс любит их безмерно.
И вот он похитил их. Грейс бегала в полицию, но там ей сказали, что ничем не могут помочь. С сегодняшнего дня, без ее ведома, законным опекуном детей признан Кристи. Он раньше ее успел побывать в полиции и предъявить постановление суда, полученное, подписанное и заверенное свидетелями в полном соответствии с законом. Грейс имеет право обжаловать его. Значит, жди как минимум еще полгода, а тем временем дети будут находиться на попечении отца, на его содержании и под его призором.
Оливер, Хлоя и Грейс подъезжают к дому Кристи. Дом стоит на тихой, уединенной улице в Кенсингтоне. Здесь, в тиши и уединении, окопались богачи. Ни одному вору не залезть в такой дом. Он стоит на углу; на фасаде, оштукатуренном по бетону, — амбразуры окон, сад обнесен высоким кирпичным забором. Дом построен в начале века мошенником-фабрикантом, который был одержим страхом, что его могут ограбить. Как только машина останавливается, в саду начинают гавкать сторожевые псы.
Грейс звонит в дверь. Псы смолкают и вновь заливаются лаем. На звонок никто не выходит.
Оливер залезает на крышу машины, откуда можно заглянуть в высокие, ярко освещенные окна.
Ему видны картины на стенах, спинки стульев, видно, как по комнатам движутся люди. Чувствуется, что там внутри тепло, уютно, богато, — так оно и есть. Шторы не задернуты исключительно от полного безразличия к тому, что происходит за стенами дома.
Оливер, Хлоя и Грейс снова и снова нажимают звонок, стучатся дверным молотком. Никакого впечатления. Оливер идет к автомату на углу и набирает номер, который Грейс пишет дрожащей рукой на бумажке. Когда раздается гудок, кто-то на другом конце снимает трубку с рычага. И все.
Открывается и вновь захлопывается верхнее окно. Грейс божится, что в него просунулась рука Кристи. Что-то спархивает вниз и падает к ногам Грейс, которая, ухватясь за перила крыльца, выкрикивает мольбы и проклятья и потрясает кулаком. Столько рядом домов, и никто не выглянет посмотреть, не вмешается, не поможет. Молчат, отгородились, заперлись: как ни моли, как ни проклинай, хоть подохни от отчаяния — всегда полнейшая безучастность к тому, что творится снаружи. Главное, что внутри благодать.
По щекам у Грейс ручьями льются слезы. Она почти утратила человеческий облик.
— Петра, Петра, — надрывается она. — Сволочь, — орет она. — Сволочь ты, Кристи. Убийца! Убить тебя мало!
— Раз она способна так себя вести… — подавленно шепчет Оливер. — Может, Кристи и прав, может быть, ей действительно нельзя доверять детей… — Хотя сам-то прекрасно понимает — как еще ей себя вести?
А порхнула вниз из окна узенькая желтая ленточка. Бантик из Петриной косички. Веселый знак победного торжества, поданный Кристи.
Оливер боится, как бы Грейс не хватил удар. Она повалилась на землю. Она кричит не своим голосом.
— Беги вызови «скорую», бога ради, — говорит Оливер Хлое. — Скотина этот Кристи, действительно черт знает что. Так нам и в полицию загреметь недолго…
Хлоя звонит по телефону. Грейс приподнимается, подползает к дому, скребется в кремовую стенку ногтями, пока и стена и ее руки не окрашиваются кровью, перемешанной со штукатуркой…
Когда приезжает «скорая», Грейс глядит на нее с недоумением.
— Совершенно ни к чему, — говорит она. — С какой стати? Я в полном порядке.
«Скорая помощь» уезжает. Грейс остается ночевать у Хлои с Оливером. Утром она покойна, даже весела.
— Детям будет гораздо лучше с Кристи, — говорит Грейс. — А мне — гораздо лучше без них, уж это точно. Не представляю, как я могла жить в этой конуре.
И детям правда гораздо лучше, и ей тоже, и она пускается во все тяжкие. Словно ей каленым железом выжгло часть души.
После, когда Грейс беременеет от Патрика, не кто иной, как Хлоя, отговаривает ее делать аборт. Хлоя смутно надеется, что выжженная часть души возродится, но, конечно же, ничего подобного не происходит — что мертво, то мертво, и рождение ребенка, каким бы оно ни было чудом для новорожденного, отнюдь не чудо для матери. Потому-то Хлоя теперь и считает себя ответственной за судьбу Стэнопа. Его рождение — ее вина.
Потому-то, косвенно, Хлоя считает себя ответственной и за судьбу Кевина и Кестрел, которые, возможно, по сей день не лишились бы матери, если бы не родился Стэноп.
51
Заметьте, у Кристи были основания гневаться на Грейс.
Грейс залепила ему пощечину на званом вечере, опозорила при всем честном народе — с этого-то у них и пошел разлад. Петре исполнилось в ту пору два годика, так что отнести столь дикое поведение хотя бы за счет послеродового психоза было невозможно.