В действительности Линда работала официанткой только летом, временно. Она рассказала Брайену, что живет с родителями в восточном Девоншире, там у них гараж, и Линда помогает им по хозяйству.
— Вот и прекрасно, что она официантка, — ответил Брайен. — В конце концов я возвращаюсь туда, откуда вышел. К настоящим людям, которые делают настоящее дело и живут простой, честной, трудовой жизнью.
— Ну и ну! — только и сказал Алек.
В то долгое знойное лето Брайен написал для телевидения пьесу о любви, в четырех частях, полную такой страсти, что проняло даже критиков и недругов. Алек помалкивал, и тут неожиданно пришло письмо от Одри. «Боже мой, — писала она, — у нас с тобой все было иначе. А жаль. Наверное, я виновата. Элен учится на медсестру. Может, стоит использовать телевидение не для дурацких исповедей, а для борьбы за повышение заработной платы?»
Все же это лучше, чем ничего.
Линда переехала к Брайену в Лондон. Она ни в какую не соглашалась с ним спать, хотя этому никто не верил. Линда берегла девственность. Ее родители тоже этому не верили и отреклись от нее. Она то и дело писала домой письма на тонкой голубой бумаге в линеечку и с ободком из фиалок. У Линды был детский почерк, неровный и старательный, и писала она с ошибками. Брайена это умиляло. Он сам был не в ладах с орфографией.
Родители не торопились с прощением.
— Я обманула их, — твердила Линда тихим голоском. — Они так верили мне.
— Может быть, нам пожениться? — предложил Брайен, хотя во всеуслышание поклялся, что никогда больше не сделает этой глупости. Линда задумалась.
— Наверное, хорошо бы, — ответила она. — Тогда они меня простят. Я так хочу, чтобы ты с ними познакомился! Ужасно скучаю по маме и братьям.
Они решили пожениться на рождество. Раньше не получалось. Брайен должен был уехать на три месяца в Лос-Анджелес, где по его сценарию снимался фильм. Боевик.
Брайен колебался, брать ли с собой Линду, но она сама наотрез отказалась ехать.
— Я вернусь домой, буду готовиться к свадьбе, — сказала она. — Так лучше. Я не слишком подхожу для твоих образованных друзей.
— За это я и люблю тебя, — сказал Брайен. Он сам понимал, что Линда будет проигрывать рядом со стройными, длинноногими и загорелыми красотками. Она не любила загорать, у нее потом лупился нос.
Брайен хотел, чтобы бракосочетание состоялось в муниципалитете, но Линда мечтала о венчании в деревенской церкви, о белом свадебном платье с пышными рукавами; Брайен уступил.
— Чтобы сделать все как положено, понадобятся деньги, — робко сказала Линда. Раньше она никогда не заговаривала о деньгах. Брайен выписал чек.
— Но у меня нет счета в банке.
— По этому чеку деньги для тебя получат родители, — предложил он.
— У них тоже нет счета в банке, — ответила она, и Брайен удивился. Что они за люди?
— У них всего лишь небольшой гараж, — сказала Линда, словно оправдываясь.
Брайена это устраивало. Он решил, что деревенская почва сродни пролетарской, вскормившей его на заре жизни. Он летел в Лос-Анджелес первым классом через Северный полюс и даже не пытался ухаживать за сидевшей рядом молодой женщиной. На ней были кроссовки, а в руках она держала серебряную коробочку с витаминами; женщина сказала, что ведает больницами.
— Как администратор? — поинтересовался Брайен.
— Как владелица, — ответила она, и от того, что внизу восток становился западом, а солнце поднималось там, где только что зашло, и от выпитого шампанского Брайену почудилось, что мир летит в тартарары, его охватила тоска по Линде, по ее холодной прелести, по ножкам в туфлях на высоких каблуках, а не в этих кроссовках, хотя и удобных, но таких неженственных. Холодная? Слово резануло его. Так не скажешь о деве Марии. Холодная.
Угораздило же его влюбиться в деву Марию. На Малибу-Бич ослепительные Марии Магдалины вызывали в нем почти что отвращение: человекоподобные твари, они кружатся в брачных танцах, послушные хозяину студии, как звери в цирке послушны бичу дрессировщика, — словно фантазии выдыхающегося мира киногрез обрели плоть и кровь. Они не волновали его.
Теперь-то Брайен понимал, что дело вовсе не в нем, не в его склонности к случайным связям, просто раньше ни одна женщина не пробуждала в нем настоящего чувства. «Ну и ну», — только и сказал Алек в телефонную трубку на другом конце света, однако поднял комиссионные до пятнадцати процентов; весной, когда к Брайену сошла с небес Линда, дела его пошли в гору, и он, похоже, оправдывал надежды, возлагавшиеся на него в молодости, — если не как новый пророк, то как дойная корова.
Четырнадцатого декабря Брайен вернулся в Лондон. На следующий день была назначена свадьба. Линда ждала его в Девоне. Брайен позвонил ей из Хитроу, и она сказала, что к свадьбе все готово. От Брайена требовалось одно — прибыть завтра утром в парадном костюме и с обручальными кольцами. Линда даже машины заказала, хотя это входило в обязанности жениха. Свадебный прием состоится в помещении «Женского института», потом они переночуют у родителей Линды, в автофургоне, который стоит во дворе. Если пойдет дождь или снег, переберутся в ее комнату.
«Женский институт»? Автофургон? В декабре? И это после киностудии, Малибу и бульвара Заходящего Солнца. Брайен не верил своим ушам. Но «бракосочетание Брайена Смита и Линды Джоунз» — это звучало великолепно.
Спешка избавила Брайена от необходимости приглашать знакомых и родственников. Он жаждал открыть новую страницу в своей жизни и не хотел, чтобы ее коснулась даже тень прошлого. В восточном Девоне, на юго-западе страны, он родится заново.
Простые деревенские люди.
На станции Брайена встретил отец Линды. Поезд пришел с опозданием. Мистер Джоунз в мешковатом синем костюме и в ботинках с задранными носами расхаживал взад и вперед по платформе. Брайен подумал, что в таком же мешковатом костюме его собственный отец приходил в школу на торжественное вручение наград в конце учебного года. Ему некстати вспомнились служащие киностудии, в светло-серых, с иголочки, костюмах, вспомнились их гладкие, тщательно выбритые подбородки, их спортивная подтянутость. Отец Линды оказался худым, похожим на хорька, с вороватыми лисьими глазками, неопрятным, как неподстриженная изгородь осенью; у него были красные руки с толстыми пальцами, а под ногтями темнело засохшее смазочное масло. Когда он говорил, один глаз у него начинал бегать.
— Надо поторапливаться, — сказал мистер Джоунз. — Линда заждалась.
Они сели в потрепанный пикап; на месте снятых задних сидений были сложены пластиковые мешки от удобрений и мотки веревок; добро охраняла вертлявая, шумливая собачонка, на редкость уродливая. Всю дорогу она оглушала их своим лаем, и разговаривать было невозможно.
В гараже была одна-единственная заправочная колонка, и на ней висела табличка «Бензина нет». Гараж замыкал вереницу неприглядных домов еще довоенной постройки, в стороне от главной улицы. Отбиваясь от собаки, которая хватала его за пятки, Брайен побежал наверх переодеваться. Он попал в тесную комнатенку, все стены которой были оклеены разными обоями; в ней с трудом помещались две кровати и три гардероба, поперек кроватей лежали доски, и на них шесть подносов с сосисками. Когда Брайен поднимался по лестнице, он мельком увидел Линду в ослепительно белом платье из терилена. Ему показалось, что она послала ему воздушный поцелуй.
Что же я делаю, подумал Брайен, пытаясь завязать галстук перед зеркалом, разукрашенным пластмассовыми бусами, поздравительными открытками, всевозможными рекламными наклейками, ветками остролиста и рождественскими колокольчиками. Брайен посмотрел на свое отражение — загоревшее под калифорнийским солнцем лицо, чуть продолговатое, красивое и умное. Что же я делаю? Какое затмение на меня нашло? Как я здесь очутился? Нет, это просто усталость после перелета через океан. Я люблю Линду. Напишем-ка это на зеркале, там, где еще осталось свободное место. Я люблю Линду. Разве важно, какая у нее семья, кто мои родители? А как же корни? Да чепуха все это. От зимнего холода девонширский краснозем совсем затвердел. И зачем он Брайену? Ему привычней сажа. Ну вот, он готов ехать. Внизу ждал «роллс-ройс». В конце концов, он за все заплатил.
Брайен сел в первую машину, с ним собрался ехать отец Линды. Шафер. Собака напачкала в прихожей, мистер Джоунз вляпался, и от его ботинка воняло.
— Это у нее от возбуждения, — сказала мать Линды, дородная женщина в зеленом шелковом платье, больше в ней не было ничего примечательного. Косой брат Линды пинком вышвырнул собаку за дверь, а другой брат, с бельмом на глазу, почистил пол пылесосом, у собаки был понос.
— Не надо! — закричала мать Линды. Линда спокойно улыбалась под белоснежной вуалью. Девственница.
— Это счастливейший день в моей жизни, — сказала Линда, и было неясно, кому предназначались ее слова — то ли Брайену, который проходил мимо, то ли на всякий случай господу богу, то ли она хотела покончить с какой-то ссорой, о которой Брайен ничего не знал. Мистер Джоунз быстренько сбегал помыть ботинок.
В церкви, просторной и величественной, было холодно. Со стороны невесты пришло человек сто. Из-за скверной акустики нельзя было разобрать ни слова, и вдобавок вокруг галдела детвора. Брайен ошалело смотрел на крест и венки из бумажных цветов. Пожилой священник был в белом облачении. До Брайена донесся какой-то шум, оживление в церкви, и рядом возникла Линда. Брайен приободрился, и под плач и нытье детей они стали перед богом мужем и женой.
Потом, когда они вышли из церкви, их много фотографировали. У Брайена мелькнула мысль, что он еще никогда не видел столько отвратительных уродов сразу. Он подумал, не обман ли это зрения, может быть, ему просто показалось так после Южной Калифорнии.
К Брайену подходили с поздравлениями самые разные люди, молодые и пожилые, мужчины и женщины, и через несколько минут он уже знал, что Линда не девственница, что она путалась с женатыми, что одну беременность она прервала, а от другой ее избавил выкидыш и что она вышла за него по расчету. Судя по всему, Линда не пользовалась здесь особой любовью. Может, мне все это снится, подумал Брайен.