— Конечно, не обязательно сидеть на дне кастрюли, чтобы знать вкус супа. — Ставский лукаво прищурился. — Но чтобы сварить хороший суп, нужно знать, сколько, чего и когда класть в кастрюлю… Кухню войны немножко знаю, в пятой вот участвую…
— Как в пятой? — ахнули мы. — Сколько ж вам, Владимир Петрович?
В семнадцать лет рослый парнишка-молотобоец из Пензы уже командовал отрядом по борьбе с контрреволюцией, позже был разведчиком, чекистом, комиссаром отдельной Кавказской краснознаменной армии. Сменив винтовку на перо рабкора, Ставский продолжал сражаться с врагами Советской власти на других участках борьбы, на трудном хлебном фронте. И снова бои: республиканская Испания, Халхин-Гол, финская кампания, наконец, Великая Отечественная.
Я смотрела на Ставского и думала: вот она, живая история Советской страны, нашей партии! Позднее мы узнали, что в Мадриде Ставский не только организовывал работу Конгресса борцов за мир, но во главе батальона интербригадовцев атаковал прорвавшихся фалангистов, а в снегах Карельского перешейка был ранен, поднимая в бой роту, оставшуюся без командира…
В соседней роте рассказывали о переполохе, который произвело его появление на передовой. Одна из снайперских пар выдвинулась к самой реке, хорошо замаскировалась. Противник с того берега просматривал местность, нужно было соблюдать предельную осторожность. И вдруг снайперы слышат: кто-то пробирается к ним из тыла, ломится напрямик сквозь кусты. Все громче треск веток и камыша, все ближе чье-то сопение. Уж не кабан ли?
Велико было удивление девчат, когда потный, красный Ставский буквально свалился в их боевой окопчик. Отдышавшись, он еще пробовал шутить: летать рожденный не может-де ползать. Достав из кармана слипшиеся, в просаленных бумажках шоколадные конфеты, писатель угостил снайперов. За это потребовал, чтобы они разрешили ему хоть раз выстрелить.
— Трехлинейку знаю, из охотничьего палил, а из снайперской не доводилось.
Похоже, выстрел был удачен. Во всяком случае, Ставский остался доволен «не зря прожитым днем».
Первый отпуск на войне
Девушек-снайперов отозвали на отдых; больше двух месяцев мы находились на передовой. В густом бору, меж соснами, стояли новенькие финские сборные дома. Тюфяки застланы белоснежными простынями, под головой настоящие подушки, к пушистому одеялу так и хочется прижаться щекой.
Чистоте, уюту, вкусной горячей пище, которую получали трижды в день, мы радовались, как дети. В первый вечер перед сном, дурачась, долго маршировали по спальне. Солдатские, не по росту, рубахи некоторым были по щиколотку, рукава свисали до колен.
С утра занялись боевым оружием. Придирчиво осматривали крепление винтов, выверяли оптический прицел, пристреливали винтовку в ближнем лесочке. Винтовка — первый друг солдата, за нею ухаживали бережно, гордились своим оружием, как гордятся любимым детищем.
Позже наш домик превратился в «ателье мод»: девушки подгоняли по фигуре гимнастерки и юбки, которые снова стали носить на отдыхе, подрубали носовые платочки и подворотнички. Почему-то все вдруг увлеклись вышиванием — просто поветрие пошло. Цветных ниток ни у кого не было, распускали худые чулки, старые трико.
На ночь наши завзятые модницы крутили волосы на бумажки и тряпочки, утром поражая подруг бараньими завитками. Если ожидались танцы или кино, в ход шла добытая в Военторге пудра и помада.
Кажется, впервые здесь нам показали фильм «Она защищает Родину». Многие девушки плакали, а я, как говорится, умылась слезами. Клавдия Прядко предпочитала не ходить на такие картины, слишком многое они ей напоминали.
На девичьих гимнастерках засверкали значки «Гвардия» и «Отличный снайпер», у некоторых появилась первая медаль «За боевые заслуги». Немало удовольствия доставил нам фотограф, присланный армейским политотделом. В тыл полетели письма с фотографиями, где мы были сняты при полном параде, со всеми своими еще жидкими регалиями.
«Как плохо быть неграмотной, дочка, — писала мне мама, вернее, соседка по дому под мамину диктовку. — Ждешь, ждешь весточку от тебя, получишь, наконец, и снова в ожидании проходят долгие часы, пока придет с работы соседка. А карточка и без слов о тебе все рассказала. Вижу, молодцом дочка глядит. Береги себя, не простудись!..»
За время отдыха случилось то, что нужно было ожидать: рассыпались искусственно, приказом сверху созданные пары. На войне приходит понимание: в смерти человек не волен, она может настигнуть тебя, где угодно. Но твоя жизнь зависит от тебя самого. А у снайперов — еще и от твоего напарника. Так кто же лучше, чем ты сам, выберет себе друга на жизнь и на смерть?
У нас с Зоей Бычковой настоящей дружбы не было. И Зоя перешла в пару к Нине Обуховской, а моей напарницей стала Клава Маринкина: мы давно мечтали быть вместе. Еще в нескольких снайперских парах произошли перемены. И сразу стало меньше недоразумений.
Зоя, вечная заводила и выдумщица, отличилась и на отдыхе. Нашей роте дали в командиры немолодого капитана. Крикливый, суматошный, он ни у кого не пользовался авторитетом.
Не то капитану не по душе была воинская форма на девушках, не то зависть к первым нашим боевым наградам (у него их не было) бередила сердце, только он всегда старался показать свою безграничную власть над нами. Построит роту, подаст команду «смирно» и ходит вдоль строя, поглядывая на часы. Кто-нибудь шевельнется — кричит истошно:
— Как стоите? Не уважаете меня, так уважайте хоть мой офицерский мундир!
Жалким выглядел в эти минуты капитан.
…Все были рады, когда двухнедельный отдых кончился и нас направили в дивизию, стоявшую под Новосокольниками. В батальоне, куда я попала, четыре женские снайперские пары. Свободной землянки не нашлось, пришлось самим рубить лес для стен и наката на крышу.
В девичьих руках топор — непривычное орудие, не у всех дело ладилось. А Сашенька Шляхова так ловко орудовала топором, будто всю жизнь занималась плотничьим ремеслом. Любо-дорого было смотреть, как из-под острия летит белая щепа, как чисто притесанные бревна ложатся одно к одному в сруб землянки.
— Вот так рубить! — приговаривала она, поддразнивая нас.
Лишь Полине Крестьянниковой удавалось тянуться за ней.
К вечеру землянка была готова. Усталые, с ноющими спинами, мы повалились на постель из сосновых веток.
Неугомонная Зоя куда-то исчезла. Через час вернулась.
— О счастье битвы! Мы отомщены, девочки!
Не знаю уж каким чудом Зое удалось выманить у крикуна капитана, командовавшего нами во время отдыха, фотокарточку. Может быть, он решил, что нравится ей? Превратив капитана с помощью чернил в злодея Мефистофеля, Зойка наложила на обороте фотографии ироническую резолюцию и отправила ее владельцу.
Проделку эту взвод встретил разно: одни от души хохотали, другие считали, что в этот раз Бычкова переборщила. Капитан есть капитан, и смеяться не следует. А что, если он перешлет сей портрет нашим командирам?
— Перешлет или не перешлет, не меняет сути! — Лицо Клавдии Прядко пошло пятнами. — А суть в том, что ефрейтор Бычкова забыла, где находится, забыла об армейской дисциплине, уважении к старшему по званию.
И она и Шляхова, предлагавшая вынести этот случай на ближайшее комсомольское собрание, были, как всегда, правы: Зоя часто срывается, бывает дерзка на язык, невоздержанна в поступках. Но в веселых выдумках нет ей равных — это тоже факт!
Не даем врагу покоя
Армия готовилась к боям за освобождение Невеля. В части прорыва усиленно подтягивалась техника, окрестные леса были забиты тягачами с орудиями, танками. На башнях «тридцатьчетверок» появились незнакомые номера и литеры.
Нашей 21-й гвардейской стрелковой дивизии предстояло наступать. Снайперы, как известно, эффективнее всего действуют в обороне. Чтобы лучше использовать нас, не подвергая в то же время лишнему риску, командование отозвало девушек-снайперов в 46-ю стрелковую дивизию. Она давно уже вела оборонительные бои — не мешало потрепать нервы гитлеровцам, обжившим за это время свои земляные норы.
Мокрым осенним вечером три снайперские пары прибыли в батальон. Штабной блиндаж отрыт у ската высоты. В ложбине пожелтевшая, пожухлая трава, чернеет рожь, посеченная осколками. Вспомнилось школьное: «Только не сжата полоска одна…» По гряде холмов до сосняка на горизонте тянется оборона врага.
Наш приход застал молодого командира батальона врасплох. Босой, небритый, в расстегнутой гимнастерке, так что был виден грязный подворотничок, капитан вскочил с топчана. Пока Шляхова докладывала, комбат поспешно застегивал пуговицы на гимнастерке.
Подошедший парторг батальона был очень доволен:
— Хорошо, девчата, что вы появились, очень кстати! Чую, подтянете наших людей.
Позже он доверительно сообщил нам, что даже командир хозвзвода, известный неряха, засверкал, как новенькая монета, — вот что наделало появление девушек в батальоне!
Нам отвели большую землянку рядом с командирской. Справа от входа тянулись нары. Вместо тюфяков — привычный еловый лапник, плащ-палатки отлично заменяют простыни, а свернутые телогрейки — подушки. Укрываться можно шинелями, поверх которых натягиваем плащ-палатки: по ночам холодно, выпадает обильная роса.
Не успели расположиться, как нас пригласили к комбату. Его не узнать: сапоги блестят, лицо гладко выбрито, от капитана разит резким запахом тройного одеколона. Ординарец разливает в миски настоящий украинский борщ.
Батальон в основном формировался из украинцев, а это народ хозяйственный, любящий и умеющий вкусно поесть. С осени начхоз заготовил свежие овощи, и повар варил для всего батальона такие наваристые, густые борщи, что ложка, как говорится, торчком стояла.
Распорядок обычный: с рассвета уходим на «охоту» и возвращаемся в полной темноте.
Ложбиной, скрытые от противника невысокими холмами, добираемся до ходов сообщения. В низине туман, сыро. На ходу чуть согреваемся. До врага рукой подать. Кое-где наши окопы сближаются с немецкими на расстояние нескольких десятков метров, а в некоторых местах траншея разгорожена рогатками — деревянными кольями, опутанными колючей проволокой: по эту сторону наши, по ту — немцы. Снайперские ячейки отрыты между окопами боевог