«Красивый Виктор» и Гоша окликнули нас, протянули руки, здороваясь. Один разведчик — я сразу поняла: Смирнов — мельком глянул в мою сторону и прошел мимо, не останавливаясь.
— Не взяли? — тихо спросила Клава.
Гоша опустил голову. Он тащил «языка» на себе, когда немцы, спохватившись, обстреляли их из автоматов. Убитого наповал пленного пришлось оставить на «нейтралке». Хорошо, хоть с нашей стороны потерь не было.
— Слишком гордый и мрачный, — сказала Клава о командире разведчиков.
Я промолчала. Мне казалось, что я поняла его тогдашнее состояние. Столько дней вести наблюдение, с риском для жизни захватить «языка» и потерять его в виду своих окопов…
Через несколько дней мы узнали, что Смирнов со своими ребятами снова ушел в тыл врага. На этот раз разведчики вернулись не с пустыми руками.
И пришло мое счастье…
С Виктором Смирновым я позкакомилась по-настоящему на отдыхе, вернее, в самом конце десятидневного отпуска от войны. Снайперы и разведчики, воевавшие рядом, вместе и отдыхали в армейском запасном полку. Первые дни я отсыпалась, писала письма: как всегда, скопилась большая почта. Теплым июньским вечером Клава затащила меня на танцы.
В клубной палатке играла радиола, кружились пары. Особенно хорошо танцевал незнакомый старший лейтенант — стройный, туго перетянутый в талии ремнем, в начищенных до блеска хромовых сапогах. Густые вьющиеся волосы свешивались на лоб.
На первый взгляд, франт, и только! Но это лишь на первый, неопытный взгляд. Некогда и Шор и Сурков могли показаться такими, теперь-то я научилась отличать боевика, припарадившегося после трудного дела, от тылового шаркуна.
Танцуя, офицер раза два пристально посмотрел в мою сторону. Может, и не на меня — у брезентовой стены стояли и другие девушки.
— Кто это? — спросила я Клаву.
— Здравствуйте! Так это ж он и есть, Смирнов из разведки! — И Клава умчалась со своим партнером.
Старший лейтенант Смирнов, словно догадавшись, что говорят о нем, подошел ко мне, чуть склонил голову.
— Можно вас пригласить?
От неожиданности я растерялась, не могла ни слова сказать, только покачала головой. Офицер отошел. Танец он пропустил, а когда пластинка кончилась, снова подошел ко мне.
— Вы вообще не танцуете или только со мною не хотите?
— Вообще.
— Так это ж замечательно! — неожиданно обрадовался он. — А я подумал, что вы… что я вам… Давайте я вас поучу!
— Сейчас? При всех? Нет, нет! В другой раз.
Заиграли вальс-бостон. Я видела, какими тоскующими глазами смотрит в нашу сторону снайпер Тоня Комарова, с которой он танцевал в начале вечера. Поворачиваюсь к Смирнову.
— Можно просить вас…
— Виктор! — представился он. — А вас Любой звать, если не ошибаюсь?
— Да. Откуда вы знаете?
— Я ж разведчик. О чем же вы, Люба, хотели меня просить?
— Пожалуйста, пригласите Тоню. У вас с нею так хорошо получается.
Пожав плечами, Смирнов отошел от меня. Многие перестали танцевать, освобождая место для закружившейся в вальсе пары. Действительно, им не было равных, Смирнову и нашей Тоне!
Оставив партнера, ко мне спешила Маринкина.
— Я не хотела говорить тебе, Люба, но он весь вечер с тебя глаз не спускал, — зашептала она. — Правильно ты его отшила, не будет таким гордым!
Нет, я его не отшивала. И гордым он мне не показался. Наоборот, очень простым и доступным. А вот цену он себе знает, это точно!
И снова Смирнов, отведя на место разалевшуюся, счастливую Тоню, вернулся ко мне. Я познакомила его с Клавой. Виктор улыбнулся, отчего лицо его стало неузнаваемо: так светлеет в доме, когда распахнут ставни.
— Разрешите, и я вас познакомлю со своими друзьями.
Он сделал едва заметный знак. Рядом с нами немедленно выросли Сашка-соловей и Гоша-медведь.
— А мы уже знакомы! — хором объявили мы с Клавой.
Разведчики засмеялись, довольные тем, что обошли своего командира. Судя по всему, у них были простые товарищеские отношения. И эти же ребята пошли бы на смерть по малейшему его слову — позже я имела возможность убедиться в этом.
После танцев Виктор попросил разрешения проводить меня. Мы шли вдоль лесной опушки, листва шелестела от легкого ветерка. Виктор молчал. Я решилась спросить, почему он обрадовался, узнав, что я не танцую.
— Неужели непонятно, Люба? Значит, вы мало танцевали… с другими.
— А вы, значит, слишком много танцевали… с другими! — только и нашлась я.
Он не стал оправдываться, а рассказал о себе. Родился в Уральске, в семье пекаря-кондитера. С младшими братишками — у него их трое — гонял голубей, рыбачил, играл в лапту и футбол. Как водится, домой приходил «часто, часто с разбитым носом…»
— Любите Есенина? — обрадовалась я: еще одна сходная с Сурковым черта.
— А кто ж его не любит? На школьных вечерах читал…
Закончив семилетку, Виктор пошел в речное училище, плавал мотористом на катере. В тридцать девятом семья Смирновых переехала в Пугачев. Здесь Виктор слесарил в МТС, был сельским почтальоном, пек булки и печенье, помогая отцу.
— Вы и печь умеете! — Ни за что не призналась бы я в эту минуту, что не умею даже готовить, не то что печь хлебы. — А танцевать когда научились?
— Зина в педучилище поступила, а там все больше девчата, кавалеров нехватка. Нужно же сестренку выручать.
В октябре сорокового года Виктора призвали в армию. Начало войны он встретил на западной границе, близ Львова. С боями отступал почти до Москвы, был в окружении: родные уже получили похоронную.
— Значит, долго жить будете!
— Спасибо, Люба, на добром слове! Теперь ваша очередь рассказывать…
Долго мы проговорили в тот вечер. В сарай на опушке я вернулась перед рассветом. Хорошо, что Клава спала, не шелохнулась даже, когда я устраивалась рядом.
На следующее утро меня ждал неприятный разговор. Не с Клавой, нет — напарница сразу приняла мою сторону. А вот подружки Тони Комаровой были в претензии: как смела я увести Виктора? Тоня-де раньше познакомилась со Смирновым, давно сохнет по нему.
— За тобой, Люба, многие ухаживают, — доказывали они. — Тоня впервые нашла человека по себе. Вот пара так пара! Ну просто созданы друг для друга. А как танцуют, как в вальсе кружатся…
Чудачки милые! Разве не сама я предложила Виктору танцевать с Тоней, не любовалась ими во время вальса? Только не на танцах ищут свою пару, друга жизни! Мы и не искали, ни я, ни Виктор — мы просто нашли друг друга.
В дружной семье разведчиков
Мне везло: разведрота старшего лейтенанта Смирнова расположилась неподалеку от нашего батальона. Каждый свободный вечер, вернувшись с «охоты», я спешила к любимому. Клава не ревновала, не перечила мне. Видела, что это всерьез.
Мое сердце отогрелось от любви, девушки говорили, что я расцвела, похорошела. Иногда я спохватывалась: а не измена ли это памяти Суркова? Нет, я не забыла своего ротного! Но живое всегда побеждает, а я была так молода, так жаждала счастья…
Все свободные от войны часы и минуты были теперь заполнены до отказа. У нас с Виктором оказалось столько общего, всегда было чем поделиться, что вспомнить. Я любила цветы — он хорошо знал лес, я читала стихи — он пел песни. И как красиво пел! Затянет дуэтом с Сашкой-соловьем любимую: «Ах, ты душечка, красна девица…» — вся рота заслушается.
Любовь и уважение разведчиков к своему командиру перешли, кажется, и на меня. Стоило не показаться у соседей хотя бы день — ребята сразу замечали это.
— Что за незнакомая личность появилась в нашем расположении? — удивленно спрашивал у друга Гоша-медведь. — Ты не знаешь, Саша, кто это?..
— Понятия не имею! — отвечал Сашка-соловей, уставившись на меня невинным взглядом.
Выдержки хватало ненадолго, Сашка первый заливался смехом. А мне приходилось в наказание браться за иглу, чтобы подшить к их гимнастеркам свежие подворотнички. Парни и сами это делали отлично, но нравилось им смотреть, как стежок за стежком бежит из-под моих пальцев.
Смотрю однажды: Гоша угрюмый, сосредоточенный.
— Ходи до меня, Люба, потолковать надо! Успеешь еще наговориться с командиром.
Предстоит сложный поиск на участке, где действуют наши снайперы. Разведчик долго, дотошно расспрашивает, в каком месте у противника замечено наибольшее хождение, какие новые пулеметные точки мы засекли и где безопаснее переползать «нейтралку». Моим сведениям Гоша верил беспредельно, знал, что не подведу.
Удивил меня как-то «красивый Виктор». В ту пору разведчики стояли на латышском хуторе Кауната, быт был налажен неплохо. И все-таки каждый вспоминал свою довоенную жизнь как что-то неповторимо прекрасное. Виктор Кузьмичев признался, что из всех праздников больше всего любил встречать Новый год. Мать с ночи украшала елку, и такая красивая, такая нарядная она получалась…
— Любушка, я хочу тебя просить, — обратился он вдруг ко мне. — Только обещай, что выполнишь мою просьбу. Обещаешь?
— Смотря какая просьба…
— Обещай приехать ко мне домой на первую послевоенную елку.
Разведчики засмеялись. Сашка-соловей оглянулся на старшего лейтенанта. Смирнов сидел тут же и, улыбаясь своим мыслям, перебирал струны гитары. При посторонних он старался не подчеркивать наших отношений, был сдержан и молчалив.
— Как же это ты, солдат, девушку приглашаешь, а командира нет? — спросил товарища Сашка-соловей.
— Так ведь ротный наш и после победы останется в армии служить, он же кадровый офицер! — настаивал Кузьмичев. — Люба небось первая из нас домой уедет. Что ж ей одной встречать Новый год? А дома у меня будут рады!
Тяжелый снаряд с шелестом прошел над крышей, разорвался где-то неподалеку. В сарае тревожно заржала, забила копытами по настилу лошадь. Это вернуло всех к действительности.
— Никто не знает, кто жив останется, кто раньше домой вернется, — сказал Смирнов.
— И все же у Любы больше шансов на жизнь, девчата реже гибнут, — не сдавался Кузьмичев. — Так обещаешь, Люба, приехать, рассказать родителям обо мне?