Он в самом деле стоял там, в оконной нише – ночная тень, весь в черном. И, хотя роста был не маленького, все же взглянул на управляющего снизу вверх. Без суеты, как будто договаривались давно.
– Привет, я – Тераи, – звуки округлялись, перекатывались, как галька в волне. – Идем?
И пошли – как ни в чем не бывало, а идти-то недалеко, поначалу переговаривались будто бы о делах – о танце, и давно ли, и откуда родом, и что за имя…
Но дома, когда закрылась тяжелая дверь парадного, Тераи опустил на пол спортивную сумку – внутри звякнули колокольчики или другая какая его утварь, – и так же запросто, как смотрел, коснулся раскрытой ладонью – словно метку ставил. Сквозь плотный хлопок рубашки, сквозь тройной узел над сердцем прожег – о чем еще было говорить?
Не мягкий, но уступчивый, не жестокий – дерзкий до изумления, не мальчик, но и не взрослый – таким он оказался, и Келли знать не знал – за что ему такое? Почему? Они об этом никогда не говорили – Келли только думал, а Тераи, наверняка, и не помышлял. Он был жадный, рвался кверху, как бамбуковый росток. Обнимая его, прижимаясь щекой к животу или груди, Келли чувствовал прочнейшей лепки мускулы – непробиваемую броню.
Сам-то Келли с ним жадным не был. С жажды все начиналось, но она схлынула быстро, осталась новая, непривычная мягкость – вот, теперь буду так жить, любить Тераи – просто. Но просто – не получалось. И вовсе не потому, что Тераи был капризен, или ревнив, или непостоянен – как раз наоборот.
Каменный он был, золотой божок, само равновесие. Непоколебимое. Менялись ролями, любили, как только в голову могло прийти – бывало, Келли и слезы глотал – так сердце заходилось, но Тераи словно знать не знал ничего такого. Принимал любовь бесследно. Отдавал свою – и не заглядывал в глаза – что там? Жизнь складывал легко – уволился из приезжего шоу, стал выступать в «Сиде» соло, сделался знаменит – еще бы нет! Но оставался при Келли – не домашним любимцем, приходил, когда вздумается обоим, а иногда – когда самому вздумается, жил день, два, неделю – как получалось. Не напоказ сладкая парочка, и не семья – Господи упаси! – а двое. Не связаны вроде ничем, и не свободны.
Уйдет ведь, что буду делать? – думал иногда Келли и пугался будущей тоски – а раньше бы и в расчет не принял. Это потому, что он не просто молодой – юный… Не сравняемся, хоть двадцать лет вместе проживи. И сам ухмылялся – двадцать лет! Сколько дашь, судьба, столько и возьму, говорил себе, и ни разу не спросил – что дальше? Глупо спрашивать такое.
Слова – как яблоки. Зреют медленно, наливаются силой, повисают на языке… можно и проглотить, чаще это яблоки горькие. Но Келли свои не удержал – и проглотить не удалось. О чем думал, сдаваясь понемногу, о том и сказал в конце концов. От ранней весны до бабьего лета – хватило времени если не понять, то почуять – здесь беда. Здесь.
Когда жара донимала и не нужно было управляющему днями сидеть в конторе, а Тераи не репетировал, не был в Аделаиде по своим делам или не уезжал выступить где-нибудь еще – тогда обычно Келли брал скутер, и они вдвоем уплывали подальше от городских пляжей. Забирались за волнорезы, раздевались догола, оставляли лишь спасательные пояса сверху – и айда с ветерком по зеленой волне! На побережье были заливы, доступные только с моря, – чистый песок, выглаженные водой каменные плиты, нетоптаная красота… Прямо как в раю, – не без ехидства замечал Келли, догоняя танцовщика на мелководье, стараясь схватить за косу, – Тераи днем обычно заплетал волосы, но женственным от этого не становился. Иногда удавалось, чаще Тераи сам развязывал шнурок, потом его всегда искали подолгу, собираясь назад… Нет, конечно, они не были в раю, и невинными тоже не были, но все живое, кроме них, молчало в зное, и то, как они смеялись и что говорили друг другу – в полный голос, шепотом, или в крике – если не сдержать… казалось особенным. Во всяком случае, Келли за этим приезжал сюда. Тераи же просто играл – и с водой, и с песком, и с Келли. Никакой хореографии, никаких танцев – от природы у него было тело пловца, и душа гладкая, как вода в прогретой бухте. Но и в танце, и в любви он величаво и тщательно «сохранял лицо», не уступая ни черточкой, только глаза закрывал. Келли тоже научился не подглядывать – потому что видеть эту совершенную маску было мучительно, а понять – и вовсе невозможно. Верил телу, рукам своим, этой радости – сколько мог, потому что сердце – сначала исподволь, потом все настойчивее, – выстукивало: беда.
Тераи бы оказаться, или быть, или стать совсем другим – не как те, без числа и памяти, еще совсем вроде недавно, но уже не вернуться туда… И не как тот, один-единственный, о котором ни слова… Келли хотел, чтобы случилось так – может быть, больше, чем удовольствия от любви… Но самого Тераи как раз и не мог удержать. Все сейчас, только на это мгновение, на сегодня. И «сегодня» повторялось, но не наполняло ничего.
В начале осени вот так же вырвались из города – свой день есть свой день.
Ловили рыбу, порадовали друг друга, и это уже становилось обычным, вошло в привычку. Вот будет зима – Келли хмыкнул, представив себе, как сидят, прижавшись тесно, под проливным дождем… Сейчас-то было приятно лежать голым животом на влажной плите. Но позднее солнце придавило плечи, тяжело легло на затылок.
А скользнуть в воду, спрятаться – не получалось. На самом краю плиты сидел Тераи, свесив ноги в режущую бликами волну. Над ним – или в море, но так высоко, что казалось – прямо над ним, – качалась на восходящем потоке морская птица.
– Как ангел…
– Что?
– Птица. Смотри, как зависла…
– Птица, – фыркнул Тераи и откинулся на локти, подставил себя свету. – Толстая, белая жадина… Правда, ангелы тоже толстые и белые. В белом.
Келли рассмеялся.
– С чего бы? Где ты таких видел?
– Дома в поселке. В церкви. Мой дядя рисовал. Они у него всегда на тетку Рангу походили – толстые, с томными такими глазами… Вот таких я видел. А ты?
Келли не ответил сразу. Толстые белые тетки… Высокий, открытый, повернутый к солнцу…Светловолосый… нет, это уже давно… Давно. Не со мной.
– Нет. Я все больше по людям… Однажды, правда, встретил – совсем не такого… и даже любить довелось…
Тераи многозначительно похлопал себя по груди. Келли отрицательно мотнул головой.
– Ну, что ты. Какой из тебя ангел.
Тераи задрал брови.
– Ты искуситель такой… маленький маорийский дьявол.
– Хорошо еще, не сумчатый, – уточнил Тераи. – Ладно, допустим. А ты?
– Я-то? – Келли удивился – как легко соскользнули слова, – я всего лишь старая ирландская шлюха.
Он ожидал, что Тераи засмеется, или рассердится, или хотя бы скажет – какая чушь, мой милый! На худой конец удивится – почему же шлюха?
Но тот посмотрел, словно прикидывал что-то, и спросил:
– А сколько тебе?
Келли оторвал живот от камня, сел.
– Ну, сколько?
– Тридцать три. Через две недели будет тридцать четыре.
Тераи сложил губы дудочкой.
– О-о! Мне всего девятнадцать. Так что ты действительно… старый…
– Дьявол! Дьявол! – Келли вскочил, ему вовсе не было смешно, хотел схватить за волосы, но Тераи легко увернулся, подставил плечи. – Да на куски разорву!
Тераи не сделал даже вида, что испугался. Сквозь ресницы смотрел внимательно, словно пересчитывал, по частям складывал нависшего над собой любовника: так, это пальцы… ничего, крепкие, руки – ага, мускулы имеются, плечи – годятся, какие есть, крестик на золотой цепочке, живот – плоский пока еще, колено… и в обратную сторону: живот, татуировка, крестик, бешеные карие глаза…
Сколько ушло на это – секунда? Меньше? Но когда высвободил руку – притянуть к себе, ведь ничего же не случилось – было поздно уже. Келли сам его отпустил и сел поодаль.
– Не обижайся.
– Я не обижаюсь. Черт, где мои плавки, утопил я их, что ли?
– Они в скутере, под сиденьем. Келли… это же правда. Ты старше.
– И ничего кроме правды, детка. Ты спишь с богатой подержанной шлюхой. Она еще не морщинистая, правда, не дряблая даже… и не в маразме. Ты сам-то понимаешь, до чего это отвратительно?
Поднялся и отошел к скутеру, искать плавки. Тераи тем временем понял – что-то не так, возвысил голос:
– А я думал, тебе нравится… И разве ты мне платишь за это?
Келли задохнулся.
– Еще чего! Хватит и одной бляди, пара – это уже слишком!
– Тогда что случилось? Почему отвратительно?
Келли в растерянности смотрел на Тераи – что с ним? А со мной? С нами?
– Ты не поймешь, – сказал через силу. – Если сейчас не понимаешь – то все уже… А если бы понял – ты бы не сказал, что сказал. Я ведь не за это тебе плачу, у тебя контракт, мальчик, и там ничего… Но ты-то… ты меня купил, что же удивительного, что не возражаешь… Я и есть шлюха. А кто же еще? Все верно.
Бормоча что-то, оделся сам, принес Тераи его шорты и белую рубашку.
– Собирайся. Скутер-то один, не оставлять же тебя здесь.
Тераи взглянул – ни слова не сказал.
– Давай, – и Келли молчать бы, но не получалось, несло куда-то… удержаться только. – Отдых закончился. Мне надо в клуб.
Возвращались – Тераи еще держался, обнимал за талию, по-другому на скутере никак, но на причале руки снял – и больше уже не прикасались друг к другу. Келли был мрачен, Тераи выглядел не то чтобы растерянным – такого выражения нельзя было даже представить у него. Но, кажется, сообразил, что «порвалось ожерелье», и от того, что не знал, что делать – и надо ли? – от этого и попрощался весьма непринужденно, и пошел с причала легкой походкой – куда? Ночевал где-то в городе, и слава Богу – Келли не вынес бы его рядом, хорошо – хоть это почуял, безмозглое создание… Вот как обернулось – слова, под солнцем сказанные едва ли не в шутку, к ночи въелись клеймом, отчетливее охранных узлов, жарче прикосновения бесстыжей его руки.
Тераи, Тераи!
Разве виноват, что золото твое – не годится? Разве ты виноват, что этой боли не знаешь – я и сам-то только сейчас…