Конечно!
И, – почти не помедлив – останешься?
С тобой, говорю – радость моя, останусь…
И остался. Пока мы с нею шли и ехали, ничего такого я себе не позволял. Только когда она уже ключи стала в сумочке искать, немного прижал к двери, чтобы голову закружить – попалась, милая… Она с каблучков оступилась, ключом еле в замок попала…
В прихожей я тенью держался – трясти-то ее трясло, кто бы решил – оголодала, бедная, но я в глаза смотрел – нет, эти – темные, без жара, будто ей не себя тешить, а воевать. Оттого, что я понимал – с кем, а она – ничего не знала, меня самого будто огненным шнуром по позвоночнику протягивало – стерпеть бы!
И вот стоит она ко мне спиной, нагая, над поясницей еще капельки воды, – и волосы расчесывает, а они даже в потемках отсвечивают огнем…
И я первым делом пустил их через руки, а там все просто – запутался, будто нечаянно, глаза ей прикрыл – ресницы мягкие, как бабочки, кончиками пальцев – по губам, по шее – не уйти тебе, чужая радость, а теперь – моя, раз ты не захотел такую красоту…
А она уже вся – как бубен, и вот-вот ее прихватит, все-таки долго выбирала, видать, с кем его наказывать…
Она, конечно, на ногах не удержалась, вот и славно, я ее, как шелк живой, бережно на постель сложил и себе воли дал немного. А она оттрепетала, отдышалась, говорит – ты что это делаешь? Отвечаю – массаж, лежи, хорошо ведь? Ах, какой массаж, ты что же… И я ей объяснил ласково, что меня и так-то еще на пару раз хватит, а если она постарается, то и еще на пару, и как тебе несколько часов бессонницы, моя радость?
Тут она оттаяла, наконец – эндорфины, как, помнится, ученая хозяюшка рассказывала, объясняя, почему не больно… и все пошло у нас замечательно. Но я в мыслях – ему, то и дело: ну, смотри, какая она, и как мы с ней, и как нам вдвоем, ты бы мог нас обоих иметь, да все со своей любовью возвышенной, – так вот, смотри!
Потом она задремала… точно, через пару часов. Я тоже провалился слегка – не помешает, для восстановления сил, потому что еще оставалось кое-что в программе.
Мы с нею прямо как образцовые любовники начали – в полусне, она ли меня приласкала нечаянно, или я руки не отнял… не помню, да и не суть. И она была теперь сама по себе сладка мне, и я уже ни о чем таком не думал, я только ее ритм ловил, усиливал, возвращал… я бы мог и не уйти от такой – пока не погонит сама, и придумал бы, как сделать, чтобы не погнала… но тут стало обоим горячо, я ее видел уже только красным шаром, огнем, и вдруг из этого огня она не закричала, не выдохом изошла – а именем! Она тебя звала по имени – шепотом, громче, в голос, – ведьма, а в судороге билась подо мной… и ты уже – тут как тут, за моей спиной, руки твои – на моих плечах, вся тяжесть, весь жар твой, но руки, руки! Я ошибиться не мог, я кольцо твое кожей узнал – еще бы нет! – ты ничего другого из украшений не носил, только крестик да это кольцо с чернью, с такими узорами волной…
А говорят, страх не позволяет…
Ерунду говорят.
Только потом – так… Холодно, и тошнота… И я терпел, подкатывало – ее запах, мой запах, лимоном еще тянуло от лампы… Не знаю, как она – может быть, тоже… Но я только одним защититься мог – на спину перекатился, чтобы видеть – никого нет, кроме нас, а то была мара, насланное, совесть – какая там у меня совесть? – ну, уж не знаю что… а плечо левое просто огнем пекло, и ссадина там была настоящая, но от того кольца ли… какая разница? Мне хватило и того, что я знал – так было.
Долго не вытерпел, поглядел на нее – лица не видно, отвернулась, но не спит.
И что бы мне промолчать? Так нет: что это ты, говорю, что же – со мной… а сама другого зовешь?
Она вскинулась, обернулась, в глазах одни зрачки:
– А ты?! Ты кого звал?
Я и не подумал, что имя-то это – Лус – она наверняка знает, и все поняла, конечно…
– Не твое дело, – отвечаю, и такой стыд, а слова сами вылетают: – А вот не твое дело, шлюха!
Ну, и что? Может, она мне в лицо вцепилась? Или оплеух надавала, или лягнула, или еще как-нибудь?
Нет. Сглотнула только и велела убираться к черту – чтобы я тебя больше не видела!
Надо думать, мутило ее от меня не на шутку – поднялась тяжело, но простыню так потянула – я чуть на пол не слетел. Собрала постель в охапку – и в ванную.
Мне там ловить было уже нечего – все, что мог сказать и сделать больного, кривого – все успел.
Прощения бы попросил – сейчас. А тогда – ни слова ей не сказал.
А что потом с нею стало – не знаю.
Бегство
…Что-то было там, шагах в ста впереди, у самой арки моста. Никакого движения, тихо – до звона в ушах. Но солдат Мосс замер, повел носом – деловито, как пес.
– Стой! – и шагнул вперед, вынимая нож.
Я присела на ржавый теплый рельс. Зачем он это? Не хватало только, чтобы под мостом кто-нибудь сидел в засаде. Хотя – какие тут засады, ясно, что вокруг больше никого нет, даже запах бензина и шпальной пропитки выветрился. Никто тут не проезжал уже давно, а пешие Моссу не страшны. И все-таки не удержалась: встала. В высокой траве что-то шевелилось, показалась спина, обтянутая серо-рыжим, тут же пропала, послышался тяжелый шорох. И Мосс, раздвигая граненые стебли, пошел ко мне.
– Что там?
– Мертвец. Пойдем.
– Что? Ты его…
Солдат спрятал нож, поправил заспинный мешок.
– А, ну тебя… Дура и есть. Столкнули сверху. Или сам бросился. Вперед!
Я двинулась за ним, закусив губу. Ужасно – идти по заросшим шпалам в туфлях на шпильках. Каблуки я давно отломала, но все равно больно… Чтоб не думать о ногах, посмотрела туда, где лежал убранный с дороги труп. Ничего особенного – из травы видна была лишь прядь светлых незапыленных волос да узкопалая кисть.
– Мосс, а кто это?
– Не знаю. Документов нет. Свежий еще, вот что нехорошо…
Я посмотрела наверх. У меня глазомер никудышный, да все равно – высоко.
– А он точно мертвый?.. Ты уверен?
– Не такой свежий. Уверен.
– Я просто так… на всякий случай. Когда мы доберемся?
– Заночевать придется.
– Где?
– Да где получится.
Что тут скажешь? Под мостом Мосс задержался и бросил мне мешок.
– Держи.
– Это что?
– Переоденься.
– Это… твое?
– Его, – Мосс недвусмысленно ткнул пальцем в сторону мертвеца.
– Ты… с ума сошел? Чтобы я это надела?
– Как хочешь. Имей в виду, я договорился тебя проводить. А тащить – найди другого. Самому мне до поселка шесть часов еще ходу, с тобой – хорошо, если завтра к полудню дойдем. А не переобуешься – упадешь. И платьице это твое… Ну, как, будешь ломаться или одеваться?
– Тьфу, Мосс, а если этот… если у него болезнь какая-нибудь? Или вши?
Солдат покрутил пальцем у виска.
– Шея у него сломана! – сердито сказал он. – А это все при нем в мешке было. Вырядилась как на праздник, за километр видать…
– Помолчи, – сказала я. – И отвернись, хорошо?
– Не видал я вас…
Но все же отвернулся, сел на рельс, закурил.
– Дай нож.
– А?
– Нож, говорю, дай.
Он протянул мне нож рукоятью вперед. Тяжелый, лезвие широкое, – таким разве что врагу промеж глаз… Платье от бедра подалось легко. Хорошее было платье, новое… К черту… Я заправила остатки в джинсы, потертые на заду, на коленках прожженные какими-то химикалиями. Завязала потуже шнурки конверсов. Ночью, пожалуй, будет прохладно – надела и свитер, и куртку. В рукав оказался засунут платок. Просто черный, без узоров – я и голову повязала.
Мосс оглянулся и пригладил рыжие усы.
– Ну, на человека похожа. А то в таком, – он поднял лоскуты бывшего платья, – ни сесть, ни лечь.
Ложиться я не собиралась, но об этом лучше было помолчать. Хозяйственный Мосс сложил тряпки в мешок, туда же запихал бескаблучные туфли, бормоча: «Следов не оставлять…», и поднялся:
– Два часа еще идем.
Я особенно не интересовалась, как Мосс разжигал костер, таскал какие-то ветки, что-то втыкал и расставлял. Опустилась прямо на землю, а подняться уже не могла: мышцы свело. Глаза закрывались.
– Поешь.
– М-м… Не хочу.
На это Мосс пробурчал что-то презрительное. Пахло от костра жареным, но это ведь наверняка какая-нибудь подножная гадость: хорошо, если ежик. Ведь Мосс и гадюку съест запросто, или что им еще там положено по науке выживания. А я потерплю. Завтра накормят. Если, конечно, в этом загадочном поселке вообще кто-нибудь живет.
– Подвинься.
Я не пошевелилась. Мосс подхватил меня за плечи и куда-то перенес. Щеки жгло, сквозь опущенные веки пробивался неровный красный свет.
– Вот возня… – он устраивал меня вблизи костра, – да обопрись ты, дура! Совсем отключилась…
Я и не спала, и не бодрствовала: плечом ощутила, как Мосс устраивается рядом; рука его протянулась, что-то поправляя, подтыкая. Потом стало тихо.
Роса пропитала платок, уголок свесился мне прямо в рот. Я очнулась, с трудом повернула шею: Мосс спал рядом, опершись на ствол дерева. Нас обоих обертывало одно одеяло, и что-то угловатое угадывалось там, втыкаясь заодно мне в бедро. Я двинула ногой, и Мосс тут же открыл глаза.
– Тихо, – сказал он. – Не дергайся.
И потащил автомат из-под одеяла. Черт! Всю ночь этот вояка проспал, положив палец на спуск!
– Береженого Бог бережет, – он чем-то щелкнул. – А ты что, испугалась?
Я молча развязала платок, стряхнула росу.
– Выспалась хорошо? А думала, небось, что я к тебе полезу?
– Просто удивительно, что не полез… – я отвечала сквозь зубы, пытаясь выпрямить и снова согнуть совершенно окоченевшие ноги.
– Если б я полез, – Мосс нагнулся над костром, – то из кустов бы кто-нибудь… непременно. Это как закон. А когда ты с голым задом… Что?
– Смешно: с голым задом.
– Был бы на тебе… посмеялась бы – почти сердито буркнул Мосс. – Чай ты пьешь?
– Давай.
Я неловко перехватывала горячую кружку. Мосс обгладывал какую-то кость из вчерашней еды.
– Мосс… а как же ты здесь? Ведь армия в городе…