И в довершение ко всему прозвучало задумчивое со стороны внезапно развернувшегося ко мне и пристально меня разглядывающего архонта Дагрея:
– Знаете, такое ощущение, что я вас уже видел…
Видел, но не узнал! Даже с третьего раза! С третьего, мать его, раза! Вопрос – за каким дохлым дерсенгом я его целовала?
И я не придумала ничего лучше, кроме как громко и патетично всхлипнуть, а после позволить своему подбородку задрожать, имитируя надвигающуюся истерику.
– Ооо, женщины! – простонал адмирал. – Слушайте, вас сейчас проводят. И вот там рыдайте себе сколько вашей душе угодно, я не против.
С этими словами он встал, развернулся и оставил меня наедине с диванами и макетом Гаэры.
Обалдеть, кажется, на курсах адаптации говорили правду – мужики не выносят женских слез. Кто бы мог подумать, что это настолько грозное оружие. Даже токсикоз изображать не пришлось.
***
Стою, стараюсь не улыбаться. Не улыбаться, я сказала.
Через минуту появился офицер, попросил следовать за собой.
На пятом уровне меня ждала одиночная каюта, в ней, на столике, лежал мой заботливо сложенный так и не отданный в прошлый визит бронежилет, а так же обе камеры, то есть брошь и пуговка.
Когда дверь за моим провожатым закрылась, я приложила титанические усилия, к сохранению стабильного эмоционального состояния, в итоге истерически хохотала, закрыв лицо подушкой. Несмотря на насущную необходимость плакать не выходило никоим образом. Пожалуй, и сам навык был давно растерян – в десанте не рыдают, в десанте вытирают слезы-сопли и молча идут в бой. Или не молча, от боя зависит.
Так что плакать я не умела.
В детстве родители, произведя меня на свет крайне незапланированно, не особо интересовались мной, всучив бабушке. А когда та умерла, мне было всего шесть и родители не придумали ничего лучше, чем отдать меня в военную школу. В восемь я прошла отбор и была переведена в спецшколу десанта. Не знаю, чем думали мои родители, когда подписывали необходимые бумаги. О чем-то, наверное, думали, но мне этого сообщить не потрудились. А жаль, возможно тогда моя жизнь сложилась бы по другому, а так… я все время стремилась понравится этим почти неведомым людям, которые так легко от меня отказались… Помнится, я старалась быть первой во всем, всегда хотела, чтобы мной гордились, глупо надеялась, что получив очередную грамоту или награду, родители приедут ко мне…
Никто не приехал.
После первой боевой операции, в мои пятнадцать, на день рождения я получила вместо подарка темный конверт – мои родители погибли в аварии. Управление флайтом в нетрезвом виде… так банально. Так нелепо. Так больно. Но слез не было. В десанте не плачут. Орут, рвутся в бой, выплескивают агрессию в схватке, напрягают мозги перед боем, изучая тактику противника, но не плачут. Мы не умеем. Тогда в пятнадцать я смотрела в зеркало и видела перед собой нечто бесполое, со стальными мышцами, бритым под ноль черепом, маскировочной раскраской на лице и полным отсутствием слез. Мне не было себя жаль, я чувствовала только злость и ярость. В следующей боевой операции я снова была первой, просто так, потому что привыкла быть первой. Всего лишь привычка…
Ну, собственно, и отпуска у меня никогда не было.
Говоря откровенно – даже выспаться толком никогда не получалось. И тут такой подарок судьбы, даже не верится.
Но проваливаясь в сон, я поняла, что это было за предчувствие, не давшее мне заснуть ночью. И порадовалась тому, что доверилась чутью внутреннему и все дела закрыла, и в квартире прибралась, а главное – успела отдать приказ парням копать под Регу, потому что нутром чую – он тут каким-то боком замешан. И вроде нет никаких доказательств, и в целом свидетельств, но я привыкла доверять себе. И парням. А так на душе теперь было спокойно, удивительно спокойно, словно это не я попала конкретно, а архонт этот.
***
Ночь я безмятежно проспала. Утром, поглядывая на наручные часы, которые оставила на столике, поняла, что уже полдень. Встала, съела оставленный для меня завтрак, его в семь утра притащили, и, чисто метафорически выражаясь, плюнув на все, снова завалилась спать.
В обед принесли обед, забрали поднос с остатками завтрака.
Из-под одеяла сонно посмотрела на тайремца явно не из офицерского состава, этот был худым и слишком юным, повернулась на другой бок и снова заснула. Все-таки отпуск шикарная штука, давно надо было попробовать.
Вечером принесли ужин, и почему-то не забрали поднос с нетронутым обедом. Мысленно махнув рукой на странности тайремцев, продолжила спать.
Как оказалось – зря.
– Элизабет, – раздался надо мной голос, и чья-то рука легла на плечо, – послушайте, я вовсе не вижу проблемы в том, что вы здесь поживете немного. Следовательно, ваши переживания и попытки устроить голодный протест, совершенно бессмысленны.
Да, что б тебя, архонт склеротичный, я тебя слышу. И это не голодный протест – я просто столько не ем. И вообще, пожрать я могу в любой момент, а вот сон удовольствие изысканное, и по большей части мне недоступное. Дайте поспать, короче!
– Элизабет, вы меня слышите?
Интересно, а что будет, если я скажу «нет»?
– Элизабет?!
Склеротик доставучий, достал уже.
– Я вас слышу, – ответила дрожащим писклявым голосом.
– Я рад, – произнес архонт Дагрей. – Вы будете есть?
– Ддда, – вновь едва слышно ответила.
Но вообще я предпочла бы поспать.
– Подниметесь?
Я и попрыгать могу, но желательно без свидетелей.
– Когда вы выйдете… – высказала, стараясь скрыть недовольство дрожащим от «страха» голосом.
Пауза, затем с явным облегчением:
– Конечно, я не буду вас смущать. Поешьте. Если пожелаете, можете спуститься к нам кают-компанию. Слово адмирала – вас никто не тронет.
О, я бы посмотрела на того, кто попытался бы меня тронуть. Но лежу, не высовываюсь. Снова кивнула, прикрывшись одеялом.
– Вот и хорошо, – архонт потрепал меня по плечу, поднялся и вышел.
Вашу мать в танаргскую систему воспроизводства, черт! Есть вообще не хотелось. Но пришлось встать, поковыряться в еде. Фрукты и овощи были съедены с удовольствием, зелень салата тоже. Есть мясо желания не возникло – моя б воля я бы к нему вообще не прикасалась. Но откровенно поостереглась, опасаясь, что раскроют меня раньше временим – танаргцы об этой особенности бывших десантников знали, а я не хотела выяснять в курсе ли этой маленькой детали тайремцы, хрен его ведает чем с ним союзнички поделились. Так что пришлось поковырять котлеты, проглотить пару ломтиков стейка, с трудом сдержать рвотный позыв. Странное дело – в десанте жрешь все, что дают, причем именно жрешь, а не ешь. Пищу жуешь и глотаешь, не задумываясь о вкусе, составе, качестве. Это потом, после увольнения, вместе с необходимостью социальной адаптации на тебя сваливается такая хрень как – культура еды. И привыкнуть к ней чертовски сложно. Сходу я оценила только фрукты и овощи, даже сладости как-то не впечатляли – слишком напоминали гематогенные и белковые батончики, которые заменяли полноценный рацион на особо опасных операциях.
Интересно, парни уже сварганили подставу для этого архонта с проблемной памятью?
Вернувшийся через полчаса солдат, забрал оба подноса, удовлетворенно покивав. Я наблюдала за ним через щелку, приоткрыв дверь в душевую.
Нет, здесь оказалось очень даже не плохо, и я даже практически отоспалась за все недовыспанные годы, но очень хотелось умыться и распустить волосы, зажатые в крайне тугом пучке, от чего вся кожа головы уже ныла. Однако, распускать волосы было стремно. У архонта, конечно, склероз, но мало ли…
Так завершился мой второй день на тайремском корабле.
***
Третий ничем не отличался – я отсыпалась, ела, снова заваливалась спать. Для меня, человека, который не спал толком последние лет десять, такая жизнь казалась сущим раем.
Однако имелся в этой идиллии один напряженный момент – архонт Дагрей.
Вечером третьего дня я все так же безбожно спала, когда моего плеча вновь коснулась мужская ладонь. Вздрогнув всем телом, тут же проснулась, но все так же лежала спиной к адмиралу, и поворачиваться совершенно не хотелось.
– Как вы себя чувствуете? – вопросил мужчина.
Изучая взглядом стену, и в частности едва заметную трещинку в краске, пискнула:
– Все хорошо.
– Вы не спустились вчера, – продолжил адмирал.
Черт, не спустилась и не спустилась, я, может, все еще верую в твою память, хотя вера тает с каждым днем, и конспирацию, кажется, вообще даром соблюдаю, вали уже!
Но вслух:
– Простите, мне… мне нечего было надеть… – прошептала я.
И вот все, что я могла – или шептать, или пищать, потому как имелись опасения, что по нормальному голосу архонт меня узнает.
Некоторое напряженное молчание, а затем он произнес:
– Хорошо, я распоряжусь, чтобы с этим вопросом разобрались. Что-то еще?
Ну, если уж ты спрашиваешь, ворюга, то я отвечу:
– Да, у меня нет даже косметики…
– И это все, что вам нужно? – насмешливый вопрос.
Так значит, да? Ну, получай!
– Мне ничего не нужно, кроме свободы! – патетически пропищала, и залилась слезами, громко всхлипывая.
В душе научилась. Раза с двадцатого вышло.
– Элизабет, простите, – мгновенно пошел на попятную адмирал.
Не, ну он прикольный, если уж честно.
– Я прикажу, чтобы вам как можно быстрее доставили все требуемое. Отдыхайте.
Едва архонт Дагрей ушел, я осторожно поднялась, и шмыгнула в ванную. Когда вернулась, заметила странное – мне подменили подушку. Ту, испачканную тоналкой фирмы «Шелк силикона», заменили на чистую и новую.
Ужинала фруктами, все недоумевая, по поводу причины воровства.
Ночью у меня абсолютно бесшумно украли и вещи!
Это было очень странно, но проснувшись, я увидела длинную безразмерную мужскую майку на спинке стула, там, где еще вчера лежал мой серый костюм и стальная рубашка. Ворюги!
Посетовав над пропажей, я поела и завалилась спать.