— Участковый инспектор был? — спросил Денисов.
— Сегодня? Нет еще. А так — видел, — сторож вздохнул. — «Ничего не пропало?» — «Нет!» — «Наверное, пьяницы лазили, — говорит. — Выпить негде...»
На дверной коробке виднелись следы взлома.
Рядом валялись битые кирпичи, строительные и бытовые отходы: осколки стекла, ржавые патрубки и даже зеленый пластмассовый игрушечный танк.
Они поднялись на верхний этаж. Денисов обходил комнату за комнатой, приглядываясь к окружающему. Постовой молча шел за ним и Гладилиным, не представляя, как и здешний участковый инспектор, что взломщики могли искать в неприбранных клетушках, заваленных кирпичом и щепками.
В одном из помещений Денисову почудился запах ароматизированного табака. Он оглянулся на постового:
— Каким табаком пахнет?
Гладилин тоже принюхался:
— Похоже, «Золотое руно».
— Точно, — подтвердил постовой.
Денисов огляделся. Перегородки изолированных когда-то комнат отсутствовали. Он увидел стены, окрашенные в разные цвета, соответствовавшие вкусам прежних хозяев комнат; общей была лишь высота покраски.
Инспектор отступил в глубь помещения, но ничего интересного не обнаружил. Кирпича и щепок здесь было не меньше, чем везде. В углу в куче мусора, рядом с немытой бутылкой из-под кефира чернел разбитый пыльный кинескоп. Денисов подошел к окну.
Внизу как на ладони лежала платформа Коломенское с переходным мостом, который готовились вскоре заменить туннелем. Чем дальше от станции, тем теснее становилось дороге от проводов и контактных мачт. Горели вдали разноцветные — красные, зеленые, фиолетовые — огни. Подъездные пути поблизости были свободны, только по второму главному в направлении Каширы двигался дизель с утолщением впереди, короткий, похожий на маленького вытянутого головастика.
«По какой причине, — подумал Денисов, — именно это помещение выбрано неизвестным курильщиком «Золотого руна», а следовательно, имеет отношение и к Белогорловой и к Шерпу? К каждому в отдельности и всем троим вместе. Что его привлекло сюда?
— Никого нет. Видите? — спросил постовой.
Сторож осторожно кашлянул:
— Так-то оно так...
Денисов и Гладилин первыми спустились вниз, к машине.
— Не могли вы в тот вечер разминуться с Белогорловой? — спросил Денисов.
— Во дворе? Вряд ли.
— А во времени встречи не допустили ошибки?
Гладилин нахмурился, вспоминая:
— Да нет. Точно в девятнадцать... — он вздохнул. — Двадцать минут я выждал. Потом клиент этот появился. «Будьте сознательным, товарищ! Электричка ушла, опаздываю на самолет. Безвыходное положение!»
— Кто-нибудь еще подходил к такси, когда вы тут стояли? — спросил Денисов.
— Нет, кажется. Я книгу читал. Мигеля де Унамуно...
Денисов вспомнил, что видел эту фамилию на книге, лежавшей в машине, в первый день знакомства с Гладилиным.
— Потом? — спросил он.
— Повез в Домодедово. Что делать?
— Как он вел себя? Что еще говорил?
— В пути? Молчал. Я тоже обычно не разговариваю.
— О том, что мать у него умерла, сказал? — спросил Денисов.
Гладилин хлопнул себя по колену:
— Точно! Мать умерла. Вспомнил: его ждали домой еще накануне. Похороны задержали!
— Высадил его в аэропорту?
— Подрулил к самому вокзалу. Даже видел, как он бежал к стойке для регистрации.
Оставалось последнее:
— Включи свет на минутку.
Опознание в розыскных целях не требовало понятых, никак не оформлялось процессуально. Денисов протянул таксисту с десяток фотографий:
— Узнаешь?
Гладилин сложил их веером, как карты.
— Вот он, — второй с края лежала фотография Шерпа.
«Что и требовалось доказать, — подумал Денисов. — Адвокат был здесь примерно за час до нападения на Белогорлову. Находился во дворе, а может, и в самом реконструирующемся здании. Скоморох! Он лежал в подъезде! — и уехал».
— Он был у машины один?
— Я видел его одного. Да! Вот еще! Вспомнил! У меня не было сдачи в порту, а он спешил. «Ладно, — сказал он. — Еще встретимся!» Я удивился.
«И Шерп и Гладилин, — подумал Денисов, — были здесь, когда прибывал поезд, который Белогорлова отметила кружочком в расписании. Только вот сама она опоздала...»
Гладилин высадил его из машины недалеко от Булатниковской.
«Если бы оба они, Шерп и Гладилин, — подумал Денисов, — подозревались в покушении на жизнь Белогорловой в тот вечер, у обоих было бы твердое, неопровержимое алиби. В момент преступления обоих не было по эту сторону кольцевой автомобильной дороги».
Денисов шел небыстро. Ночь оставалась по-прежнему морозной. На тротуаре здесь и там поблескивали ледяные зрачки. По небольшому скверу перед школой вились тропинки, соединявшиеся между собой в причудливых узорах.
Денисов нашел младшего инспектора у школы. Ниязов держался в тени, у выкрошившегося заборчика с выпирающей из середины бетона арматурой. Впереди стояли неподвижные, под гнетом обледенелых ветвей, ели, еще выше виднелось девять этажей окон и балконов. Подъезды дома скрывались в тени.
— Это у него горит, — младший инспектор показал Денисову на приглушенный свет в окне третьего этажа.
— Ты уверен, что он не уходил?
— Я бы заметил, — Ниязов снова махнул рукой в сторону окна. — Свет так и горел с самого начала.
Неяркий свет, заполнявший комнату Шерпа, шел откуда-то из глубины прихожей. Это показалось странным. В окнах кухни было темно.
— Не так холодно, как ветер. — Ниязова знобило.
— Адвокат ни разу не подходил к окну? — спросил Денисов.
Безотчетное чувство тревоги, которое он испытал в институте Склифосовского и которое потом улеглось, когда он узнал, что Шерп благополучно вернулся домой, проснулось вдруг снова.
— Ни разу, — Ниязов пытался унять озноб. Младшему инспектору наверняка было интересно, сменят ли его и когда, но он ничего не сказал.
«Собственно, тревога эта появилась раньше, — подумал Денисов, — когда Фесин рассказал о результатах проведенного им небольшого следствия в юридической консультации. Когда он сказал: «Шерп незаметно наблюдал за своей новой подругой. Не шел рядом, а именно следил...» Уже не важны были попытки объяснений: «Ревнив!» «Он и жену ревновал! Причем как-то особенно унизительно...» Потом было сообщение соседки из третьего, подъезда: «Мужчина молодой, стройный. С адвокатом' не сравнить!» Снова что-то похожее на слежку за Белогорловой...»
Денисов огляделся по сторонам. Никого не было. Дом продолжал жить нешумной ночной жизнью. Денисов услышал негромкий стук в соседнем подъезде — освещенная кабина лифта медленно ползла вверх.
— Откуда ты звонил в отдел? — спросил Денисов. Младший инспектор показал рукой в глубь аллеи.
— Там автомат.
Телефон, к которому ходил Ниязов, был достаточно далеко — за это время Шерп мог, безусловно, уйти. Поехать в отдел внутренних дел, на вокзал, на что Денисов втайне рассчитывал.
Они вошли в подъезд, подошли к лифту. Здесь было не так знобко. Ниязов кашлянул — звук тотчас отдался от стен.
«Словно огромная ушная раковина», — подумал Денисов о подъезде.
Он нашел почтовый ящик Шерпа, заглянул в щель. Записки, которую, по просьбе Денисова, должна была оставить адвокату соседка, в ящике не было.
«Взял, или соседка забыла оставить...»
Чувство тревоги не отпускало Денисова, он поманил младшего инспектора. Вдвоем, стараясь не шуметь, они направились к лестнице. Уродливые, расплющенные звуки поползли вверх, деформированные лестничным колодцем.
«Только звук обособляет тишину, — подумал Денисов. — Без звука нет тишины».
На площадке второго этажа Ниязов остановился, подошел к радиатору центрального отопления, прижался спиной к решетке.
Денисов поднялся выше.
Дверь в квартиру Шерпа была закрыта, но что-то подсказало Денисову, что она не заперта. Он осторожно подал ее вперед, в тесный коридорчик.
При свете, упавшем с лестничной площадки, Денисов увидел еще дверь в комнату, старую выцветшую циновку, в углу тумбочку с телефоном, над ней горел ночник.
Сбоку у двери на калошнице, вытянув ноги и разметав руки по сторонам, полулежал человек. Он был без шапки, в расстегнутом полушубке, на груди, расплывшись по белой сорочке, чернело пятно. Между калошницей и тумбочкой, ближе к углу, валялись очки, листок бумаги, сброшенная с аппарата телефонная трубка. Еще дальше — маленький хромированный пистолет.
На листке бумаги Денисов разобрал: «...Звонил инспектор...» Строчка завершалась с обратной стороны листка.
Шерп был мертв.
7
— ...О нем я почти ничего не знаю. На этом и строился расчет. Если меня задержат, даже нечего рассказать. Обрывки незначащих фраз, обмолвки.
— Что вам известно о его прошлом?
— Об этом я могу только догадываться. На свободе он был временным безымянным статистом. Да и не стремился кем-нибудь стать. В колонии, как я понял, его знали. С ним считались, кто-то перед ним трепетал. Он мог часами рассуждать о всяких хитростях и уловках. В этом вопросе он мог считаться докой. Особенной заботой были документы, ксивы. Если бы его задержали и направили бы запрос: «Проживает ли такой-то по такому-то адресу и где в настоящее время?» — наверняка поступил бы ответ: «Человек, которым вы интересуетесь, действительно проживает, действительно убыл к вам и ничего компрометирующего за ним нет». Обычно он долго охотился за нужными документами. В последнее время, я знаю, он искал бумаги какого-нибудь инвалида труда или детства, не состоящего на воинском учете. Короче: все его мысли были заняты тем, как бы ввести в заблуждение того, кто потом будет его искать. Мог подбросить ни место преступления окурки, хотя сам не курит. Какие-нибудь характерные, вроде «Герцеговины Флор». Или фляжку от коньяка — сам пил мало. Покупал, а после дела сразу уничтожал запоминающиеся куртки, шапочки. Подыскивал временные норы в разных частях города и пригороде, чтобы было куда скрыться, залечь на несколько дней. Переодеться. Главное же, была похвальба. Где швейцару бросил червонец, где старушке уборщице подарил букет белых калл. Люди же не думают о том, что жулик бросает им малость от того, что у них же отнял.